Закатают всех Кремль перешел к массовому преследованию несогласных — и очень хочет, чтобы этому никто не мешал. «Медуза» рассказывает, как власти пытаются разгромить адвокатуру

Адвокат Мария Эйсмонт — хрупкая, в темно-синем платье, рыжие кудри перехвачены заколкой — стоит рядом с «аквариумом» в зале Московского городского суда. За стеклом — ее подзащитный, политик и журналист Владимир Кара-Мурза. 

Его арестовали в апреле 2022 года. Сначала по статье о «неповиновении» полиции на 15 суток — за то, что при виде полицейских якобы «изменил траекторию движения и ускорил шаг». Потом, пока Кара-Мурза был под арестом, завели уголовное дело о «фейках» — за то, что, выступая в палате представителей штата Аризона в США, он рассказывал, как Россия обстреливает роддома, больницы и школы в Украине.

В июле 2022-го Кара-Мурзу обвинили еще по одной уголовной статье — об «осуществлении деятельности нежелательной организации» — за работу с фондом Free Russia Foundation. А в октябре он стал фигурантом дела о «государственной измене». 

На оглашение приговора в середине апреля 2023 года в зал суда пустили только мать Владимира — Елену Гордон. Остальным места не нашлось: скамьи заняли практиканты одного из юридических вузов (где именно они учатся, неизвестно). Многие из них о деле Кара-Мурзы раньше не слышали.

Когда судья Сергей Подопригоров зачитывает: «Назначить Кара-Мурзе окончательное наказание… в виде лишения свободы сроком на 25 лет», Кара-Мурза и Эйсмонт переглядываются. Политик весело подмигивает. 

За время заключения в изоляторе «Водник» он потерял больше 20 килограмм, у него диагностировали полиневропатию ног (вероятное последствие двух пережитых еще на свободе отравлений). И хотя диагноз входит в список заболеваний, с которыми в России нельзя держать людей под стражей, суд отправил Кара-Мурзу в колонию строгого режима. 

После приговора, стоя на ступеньках суда в окружении журналистов, Мария Эйсмонт напоминает, что Кара-Мурзе дали максимально возможный по закону срок. «Смягчающие обстоятельства» — то, что политик не судим и у него трое детей, — тоже оставили без внимания.

«Это страшная, но высокая оценка работы Владимира как политика, как гражданина. Он так этот приговор и воспринимает», — говорит адвокат.

Эйсмонт добавляет — несмотря на то, что оппозиционер встретил решение суда с улыбкой, он тяжело переживает разлуку с семьей: «За весь этот год ему ни разу не дали позвонить детям».

Перед камерами Эйсмонт стоит одна, хотя у Кара-Мурзы есть еще один защитник — Вадим Прохоров. Незадолго до приговора он уехал из России. Это решение, как рассказал Прохоров «Медузе», было вынужденным: на заседаниях гособвинитель Борис Локтионов и судья Подопригоров угрожали ему лишением адвокатского статуса и уголовным делом.

Адвокаты в России и раньше сталкивались с давлением и преследованием. Их привлекали к дисциплинарной ответственности, лишали возможности работать, выгоняли с обысков у доверителей; на них заводили уголовные дела; их убивали.

Война обострила ситуацию, считает Вадим Прохоров. «К сожалению, этот процесс не останавливается, — говорит он. — Атака на адвокатов будет продолжаться». 

Эйсмонт с такой оценкой не совсем согласна. Она считает, что полноценная «кампания против адвокатов» еще впереди: «Но безусловно, она будет. И, думаю, „закатают“ всех».

Впрочем, сама Эйсмонт остается в России и не принимает никаких особых мер предосторожности. «Это, в общем-то, бесполезно, — объясняет она изданию „Берег“. — Не существует поведения, которое гарантирует тебе безопасность. Захотят посадить — посадят. Захотят убить — убьют».

«Надо жить одним днем, — убеждена Эйсмонт. — Как в концлагерях люди выживали? Все цитируют Франкла. „Сначала сломались те, кто думал, что это все быстро закончится. Потом — те, кто не верил, что это когда-то закончится. Выжили те, кто сфокусировался на своих делах, без ожиданий того, что еще может случиться“».

Черные годы

Спустя три месяца после начала полномасштабной войны, 20 мая 2022 года, российская Федеральная палата адвокатов (ФПА) с размахом отмечала 20-летний юбилей закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре».

Больше 160 юристов из разных регионов собрались в пятизвездочном отеле «международного класса» Moscow Country Club Golf Resort, расположенном в подмосковном Нахабине, чтобы поговорить об «истории и современности» российской адвокатуры. 

Обращаясь к коллегам со сцены, тогдашний президент ФПА заслуженный юрист РФ Юрий Пилипенко охарактеризовал последние 20 лет так: «Что бы там ни говорили, мне кажется, что мы с вами пережили золотой век российской адвокатуры». 

Этой мыслью Пилипенко поделился не впервые, но на этот раз — видимо, чтобы не оставить шанса «скептикам, которые скажут, что это не совсем так», — юрист добавил: «Как говорят люди, пожившие больше меня: „Бывало и хуже“… Бывало и хуже!»

Общепринятая оценка российских правоведов отличается от позиции Пилипенко. Согласно этому представлению, золотой век адвокатуры продлился 53 года — с появления в Российской империи сословия присяжных поверенных в 1864-м и до революции 1917-го. Речи юриста Федора Плевако, работавшего в те годы, стали образцом судебного ораторского искусства.

«Это эпоха признания выдающейся роли адвокатуры в правосудии и в общественной жизни. В ту пору адвокаты лидировали не только в судах, но и во влиятельных общественных организациях, в демократических партиях и в Государственной думе», — писал позже адвокат и диссидент Борис Золотухин. 

Первые 40 лет после большевистской революции, по оценке Золотухина, стали, напротив, «черными годами профессии, временем ее унижения государством». Автор просветительского проекта «Защитники, которых никто не защитил» Дмитрий Шабельников отследил судьбу 400 московских адвокатов того времени (их общее количество неизвестно) и выяснил, что больше половины из них оказались расстреляны или погибли в тюрьмах до вынесения приговора. Остальных приговорили к ссылке или отправили в лагеря.

На месте фактически уничтоженного сословия присяжных поверенных возникла «советская адвокатура». Ее роль, писал Золотухин, свелась к тому, чтобы в суде «раболепно поддакивать обвинению». А само слово «адвокат» получило «презрительный оттенок и чаще всего употреблялось с прилагательными „непрошеный“, „незадачливый“, „самозваный“». 

Речи адвокатов, в которых порицались не подсудимые, а тоталитарное государство, зазвучали в судах только в конце 1960-х. Дина Каминская, Софья Каллистратова и разделявшие их взгляды коллеги не только брались за защиту «инакомыслящих», но и требовали их оправдания. Советские власти воспринимали это как «неправильное поведение»: на адвокатов заводили уголовные дела, их вынуждали уйти из профессии или уехать из страны.

Ситуация начала улучшаться в конце 1980-х, но настоящие перемены произошли только с распадом СССР. «Я помню наши суды в 1990-е, — говорит „Медузе“ адвокат Иван Павлов, специализирующийся на делах о госизмене и шпионаже. — Нельзя сказать, что они были полностью независимые и выносили [все] решения в соответствии с законом. Но на направление развития судебной системы мы все-таки смотрели с большим оптимизмом, надеждой».

В октябре 1991 года Верховный совет РСФСР принял концепцию судебной реформы. Предполагалось, что она решит все проблемы советской системы: судьи станут независимыми, судебный процесс — по-настоящему состязательным, а стороны в нем — равными. Планировалось возродить суд присяжных, а также сформировать механизм проверки законов на их соответствие Конституции (эта роль отводилась Конституционному суду).

Многие меры так и остались на бумаге. А другие, хоть и воплотились, впоследствии были или отменены, или просто игнорировались. 

«К сожалению, никто не пытался всерьез эту систему перестроить. Люди думали, как деньги зарабатывать. Советский Союз прекратил существование, а в судах и тюрьмах такое ощущение, что только флаги поменяли. Люди, которые там работали, там же и остались. Ничего у них в сознании не поменялось», — считает московский адвокат Кирилл, попросивший «Медузу» об анонимности. 

«Не было работы над ошибками, — заочно соглашается с ним Вадим Прохоров. — Косметический ремонт сделали, но самого главного не сделали — судебной реформы не произошло. Суды не стали реально независимыми». 

Прохоров не преувеличивает. Уже в 2001 году вступили в силу поправки, за которые отвечала рабочая группа под руководством заместителя главы администрации президента Дмитрия Козака. Для судей, которых раньше назначали пожизненно, ввели предельный возраст выхода в отставку — 65 лет. Кроме того, теперь судей могли лишить полномочий и за «дисциплинарный проступок» (например, нарушение Кодекса судейской этики).

«На замену реально независимым людям в судейском корпусе пришли послушные исполнители», — говорит адвокат Иван Павлов — и перечисляет: бывшие помощники судей, секретари судебных заседаний, работники прокуратуры и следственных органов.

«Мы наблюдали, как судебная система развернулась на 180 градусов, — добавляет адвокат. — И поскольку это было движением государства, это отразилось и на адвокатуре. Она стала развиваться, на мой взгляд, в негативном направлении». 

Закон «Об адвокатской деятельности», 20-летний юбилей которого в прошлом мае отметила Федеральная палата адвокатов, удалось принять только в 2002-м (до этого адвокаты работали по советскому положению 1980 года). Причиной промедления, как считается, были разногласия адвокатов и экспертов «практически по каждому вопросу, связанному с профессией». Несмотря на трудности, этот закон тогда называли «прорывным», но теперь с этой оценкой согласны далеко не все собеседники «Медузы». 

«Он перетащил совершенно недемократичный скелет советской адвокатуры в шаблон адвокатуры новой России. Все негативное, что сейчас происходит в адвокатуре, — следствие тех норм», — убежден Иван Павлов.

Главная претензия: закон позволил сложиться ситуации, когда адвокатскими палатами на протяжении десятилетий руководят «одни и те же люди». Во главе каждой палаты стоит совет из 15 человек. Каждые два года он обновляется на треть. При этом кандидатов на выбывание предлагает президент палаты — так же как и тех, кто их заменит. Члены совета, в свою очередь, выбирают президента на четыре года. Пост он может занимать два срока, но на самом деле это не предел. 

«Чтобы все выглядело более-менее законно, придумали такую штуку: совет выбирает другого человека. Через день или неделю он говорит: „Что-то у меня живот болит, не хочу быть президентом“. И возвращается тот, кто был до него», — рассказывает «Медузе» адвокат Кирилл, попросивший об анонимности.

«В итоге, — добавляет он, — это не Путин [и Медведев], а адвокаты первыми стали совершать рокировки».

Защитники и законники

«Россия без Путина!» «Долой власть чекистов!» «Россия будет свободной!» — скандировала толпа на Чистопрудном бульваре в начале декабря 2011 года.

На протесты против фальсификации думских выборов, по оценкам полиции, вышли около двух тысяч человек. Организаторы (движение «Солидарность») заявили о почти десяти тысячах участников. 

«Они могут смеяться в своем зомбоящике, они могут называть нас микроблогерами или сетевыми хомячками. Я — сетевой хомячок, и я перегрызу глотку этим скотам», — говорил со сцены оппозиционер Алексей Навальный. 

Политика задержали уже после митинга, когда протестующие отправились к зданию Центризбиркома (до него они так и не дошли). Всего в автозаках в тот вечер оказались больше 200 человек. 

С акции на Чистых прудах началось знаменитое «белоленточное» протестное движение, позже названное «снежной революцией» — хотя самой революции так и не случилось. Закончились те протесты, которые в новейшей истории России считаются наиболее массовыми и яркими, имитацией политических реформ, а затем — новыми репрессивными законами (например, об «иностранных агентах» и «нежелательных» организациях) и уголовными делами. 

«Мне стали звонить родители ребят, которых задержали на Чистых прудах. [Вскоре] у моих друзей и знакомых начались обыски, допросы в Следственном комитете», — вспоминает московский адвокат Михаил Бирюков. 

Когда-то Бирюков 13 лет проработал в советской прокуратуре — сначала следователем в Сокольническом районе, затем научным сотрудником Всесоюзного института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности. Стать адвокатом он решил в 1993-м — и долгое время занимался в основном делами об экономических преступлениях. Взявшись за защиту протестующих и фигурантов политических дел, он, однако, больше «эту тему не оставлял».

Сегодня Михаил Бирюков — один из самых известных российских адвокатов, занимающихся такими делами. В числе его доверителей — активист Константин Котов, осужденный в 2019 году по «дадинской» статье, участники и сторонники движения «Весна», сотрудники «Мемориала» и политик Илья Яшин. 

Сотрудничает Бирюков и с правозащитным проектом «ОВД-Инфо», появившимся во время протестов 2011–2012 годов. Себя он при этом правозащитником не считает: «Это постоянная путаница. Нас даже сотрудники правоохранительных органов называют правозащитниками… Дело в том, что это разные специальности. Правозащитники — особая категория людей. Иногда это юристы, а иногда не юристы, которые занимаются защитой прав человека, это основное направление их деятельности».  

Бирюков тем не менее добавляет, что защита прав человека — обязанность любого адвоката. Он должен «выступать оппонентом государственных органов», то есть прокуратуры и Следственного комитета. Юрист с сожалением отмечает, что для многих коллег это неочевидно — для них государственные интересы оказываются на первом месте: «Да, их учитывает каждый гражданин страны, это несомненно. Но ставить интересы государства превыше интересов граждан для адвоката — это нонсенс».

«Каждому адвокату известно, что есть законы правовые и неправовые, противоречащие Конституции и общепризнанным нормам международного гуманитарного права. Но пока закон не отменен или не признан неконституционным, он подлежит применению», — не соглашается в разговоре с «Медузой» заслуженный юрист России (и один самых известных адвокатов в стране) Генри Резник. Он добавляет: «Адвокат, ограничивающийся позицией, что закон неправильный и только поэтому доверитель подлежит оправданию, по сути, оставляет его без защиты».

«Адвокатура стала мешать авторитарному режиму, укрепляющемуся в достижении его целей», — уверен юрист и правозащитник Юрий Шмидт. Его слова приводятся в докладе «Адвокатура под ударом: насилие, преследования и внутренние конфликты», который вышел в 2019 году при участии международной правозащитной группы «Агора».

Автор доклада Александр Попков много лет работал следователем военной прокуратуры. А в 2011-м, спустя всего год после увольнения со службы, помогал организовывать протесты против фальсификации выборов в Сочи. 

«В те годы все было „травоядно“, без серьезных эксцессов, но периодически нас [протестующих] задерживали, — вспоминает Попков в разговоре с „Медузой“. — Поскольку у меня было юридическое образование, я стал помогать задержанным. В итоге понял, что организаторов митингов у нас в городе достаточно, а адвокатов, которые готовы нас защищать, — нет». 

Получив в 2012-м адвокатский статус, Александр Попков, как и многие бывшие сотрудники органов, был убежден: он сможет разгромить любое дело. Тем не менее Попков ошибался: «Пришел, проиграл, написал жалобы, опять все проиграл. Один адреналин». 

Ощущение, что «адвокатура под ударом», возникло у Александра Попкова спустя несколько лет, когда его коллег «начали безнаказанно избивать». «Адвокатов и раньше избивали, убивали, но это делали какие-то преступные элементы, — объясняет он. — А вот чтобы этим занимались безнаказанно правоохранители — это возникло уже в десятые годы». 

Вот два примера из доклада Попкова:

• Дважды, в 2015 и 2016 годах, приставы в московских судах «носили на руках» адвоката Дмитрия Сотникова за слишком рьяное отстаивание прав доверителей и требование предоставить постановление об удалении [из зала заседания].
• 7 июня 2017 года в Ленинском суде Оренбурга [адвоката Оксану Кебайер] схватил и прижал к стене судебный пристав, требуя остаться до окончания «исполнительных действий». Когда адвокат позже потребовала возбудить уголовное дело в отношении ретивого сотрудника, тот обвинил женщину в насилии, что она выбила у него телефон и, будучи почти на 25 сантиметров ниже, нанесла удар кулаком в лицо. Кровоподтек якобы рассосался за два дня, видеокамеры в суде в этот день оказались по обыкновению выключенными. <…> В январе этого года [2019-го] тот же Ленинский суд Оренбурга признал Кебайер виновной по ст. 318 ч. 1 УК РФ, назначив ей штраф в размере 70 тысяч рублей. Апелляционная инстанция оставила приговор в силе. Добиться возбуждения уголовного дела в отношении пристава адвокату так и не удалось. 

В докладе Попков также указывал: с конца 1990-х и по 2018 год в РФ погибли более 300 адвокатов; отношение силовиков к адвокатам становится «все более бесцеремонным»; ответственность за незаконное применение насилия часто ложится на самих пострадавших адвокатов. Кроме того, рассуждал Попков, насилию над адвокатами способствуют сами судьи: они выносят решение об удалении защитников из зала заседания и в большинстве случае согласовывают обыски у адвокатов дома или на работе (нередко это приводит к нарушению адвокатской тайны).

Александр Попков уверен, описанные им четыре года назад тенденции «получили развитие»: «Адвокаты боятся, адвокаты молчат. У каждого свой заработок, зачем его терять? А тем, кто высовывается выше уровня, отрезают лишние части тела (то есть заставляют замолчать, — прим. „Медузы“)». 

С тем, что быть адвокатом в России становится только сложнее, согласен и Михаил Бирюков. Он вспоминает, какие наставления получал от начальства в годы работы следователем: «В твоем деле будет адвокат такой-то, у него кличка Бульдог. Если ты допустишь в процессе нарушение, он сразу отобьет телеграмму генеральному прокурору. Так что смотри у меня, чтобы все было чисто!» 

Сейчас представить ситуацию, в которой адвокат может напугать следователей, очень сложно, уверен Бирюков. «В той или иной форме адвокат в нашей стране всегда работает в ситуации, когда может стать объектом неправомерных действий, неадекватных реакций, — добавляет он. — Это та реальность, с которой мы сталкиваемся постоянно». 

Украине — мир. России — вменяемость

Судья Сергей Хомяков не сомневался: обвиняемого необходимо арестовать.

Вернувшись из совещательной комнаты в зал Черемушкинского районного суда Москвы, он напомнил собравшимся, что в «аквариуме» находится далеко не обычный гражданин. Он знает тонкости правоохранительной системы, а значит, может скрыться или даже «продолжить преступную деятельность», пояснил судья. Ведь высокий седой мужчина в стеклянной клетке — успешный адвокат. 

Президент адвокатской палаты Удмуртии Дмитрий Талантов стал обвиняемым из-за поста в фейсбуке. В начале апреля 2022-го Талантов репостнул фотографию протестующего, который стоял на Красной площади с плакатом: «Украине — мир. России — вменяемость, ужас, стыд, покаяние. Путину — ад».

Адвокат добавил свою подпись: 

Спустя два с половиной месяца в Ижевске прошли обыски сразу по нескольким адресам: дома у Дмитрия Талантова, у его родственников и в офисе адвокатской палаты. Тем же вечером после допроса в СК адвоката этапировали в Москву, а на следующий день взяли под стражу. По обвинению в распространении «фейков» о российской армии (пункт «д» части 2 статьи 207.3 УК) ему грозит до 10 лет лишения свободы. 

«Я поздравляю себя, я поздравляю коллег. Наконец адвокатская деятельность приравнена к курсам повышения преступной квалификации» — так отреагировал сам адвокат на слова судьи Хомякова в дневнике, переданном из СИЗО журналистам «Новой газеты Европа».

«Человек он достаточно прямой, жесткий. Требовательный к себе и окружающим. Очень трудолюбивый. Впечатление, что может работать больше, чем 24 часа в сутки», — описывает Талантова его коллега, попросивший об анонимности.

До ареста адвокат в основном занимался делами, связанными с экономическими преступлениями. Однако в августе 2021-го стал одним из защитников журналиста Ивана Сафронова, обвиненного в «госизмене». Вступить в дело Талантову предложить его друг Иван Павлов, также защищающий журналиста. 

Незадолго до этого, в конце апреля 2021-го, Павлова обвинили в разглашении данных предварительного расследования — за то, что он передал «Ведомостям» копию постановления о привлечении Сафронова в качестве обвиняемого, а также рассказал журналистам некоторые детали дела. «Я не сделал ничего нового, просто сказал, в чем обвиняется мой подзащитный, — говорит адвокат. — Я делал это и в других делах. И никакой реакции со стороны моих процессуальных оппонентов не было». 

Сейчас Павлов убежден, что уголовное дело против него было не столько частью «кампании против адвокатов», сколько «зачисткой информационного поля» перед полномасштабным вторжением в Украину.

«Говорит адвокат что-то в суде, заявляет ходатайства, просит оправдать человека — с этим власть справлялась легко, — объясняет он. — А вот если адвокат выходит из зала судебного заседания и рассказывает публике, что там происходило, показывая весь этот абсурд и глупость, — это страшно, это неприятно и некомфортно для власти. Именно из-за этого со мной решили расправиться». 

Следователи и суд фактически лишили Павлова возможности работать. Ему запретили пользоваться интернетом и «средствами связи», общаться с коллегами по правозащитному объединению «Команда 29» (у многих из них тоже прошли обыски) и даже с собственным подзащитным Иваном Сафроновым, которого сделали свидетелем по делу.

Это было только начало. В июле 2021-го «Команда 29» вынужденно прекратила работу — из-за того, что Генпрокуратура связала ее с чешской компанией Spolecnost Svobody Informace, объявленной в РФ «нежелательной» организацией.

Давление на команду Павлова напрямую отразилось на работе других адвокатов. Ольга — адвокат из Петербурга, попросившая «Медузу» об анонимности, — поясняет: «Стало тревожнее. И я понимаю адвокатов, которые пытаются ничего не говорить [публично]». С ней соглашается адвокат Дмитрий Захватов: «Естественно, реакцией людей было включить своего рода самоцензуру, чтобы, как Павлов, не залететь». 

В сентябре 2021-го Иван Павлов покинул Россию. Уезжать он не хотел, но желание «сохранить себя и свое место в строю» было сильнее. «Я восхищаюсь поступком Алексея Навального, который вернулся в Россию, Кара-Мурзой, Яшиным. Но они политики. А я не политик, не активист, понимаете? — говорит Павлов. — В тюрьме мы, адвокаты, знаменем не станем, мы станем обузой и будем оттягивать ресурсы от тех людей, которые действительно нуждаются в помощи». 

Сейчас Павлов живет в Чехии. В марте 2022-го адвокатская палата Санкт-Петербурга приостановила его адвокатский статус, но он продолжает работу в правозащитном проекте «Первый отдел», который запустили бывшие участники «Команды 29».

«Конечно, если раньше я был таким играющим тренером, то теперь это чисто тренерская работа. Делюсь опытом со своими коллегами, если они нуждаются в том, чтобы получить знания от меня», — рассказывает Павлов. 

Большая часть адвокатской работы, продолжает он, кабинетная. Имея доступ к интернету и материалам дела, можно дистанционно готовить жалобы, ходатайства, допросы свидетелей и выстраивать позицию защиты. «Но нужен коллега, который снимет эти материалы дела и отправит тебе. В России у нас много налаженных партнерских отношений с адвокатами, — подчеркивает Павлов. — Если все разъедутся, будет сложно». 

Специфика «Первого отдела», а до него — «Команды 29», уверен адвокат, не столько в самом факте работы по делам о госизмене и шпионаже, сколько в умении рассказать о них обществу (и отсутствии страха сделать это).

«Это паллиативная помощь, но еще и большая работа для того, чтобы нужный документ лежал в архиве, — рассуждает адвокат. — Задай вопрос свидетелю, не молчи, заяви ходатайство, обжалуй. Чтобы потом сказать: „Мы заявляли ходатайство, справедливо оно? А почему же вы тогда отказали?“ Эти вопросы мы [потом] будем задавать людям, которые участвуют в безобразии, происходящем сейчас в России. Я уверен, что придет время. Я все-таки оптимист». 

На будущее рассчитан и другой проект Ивана Павлова — поддерживающий юристов, которые продолжают работать в России. Подробно говорить о нем Павлов не может из соображений безопасности. «Мы развиваем несколько направлений поддержки адвокатов, делаем мероприятия для них, — рассказывает он. — Чтобы в России остались люди, на основе которых можно было строить новую адвокатуру прекрасной России будущего».

Эта адвокатура, убежден Иван Павлов, должна строиться на трех принципах: 

• выборность органов управления («Чтобы руководителей выбирали на совершенно демократических основах, не было порочной системы ротации»);
• открытость этих органов («Чтобы их работа была прозрачной, понятной и подотчетной для адвокатов, которые делают свой выбор. Не было никаких коррупционных схем, которые сейчас процветают»); 
• защищенность («Должно быть достаточно законов, которые дают адвокатам гарантии безопасности их деятельности. И корпорация не должна сидеть сложа руки: если какого-то адвоката обижают, можно ведь и забастовку объявить»).

Пока же Павлов остается фигурантом уголовного дела в России. «Сроки расследования продлеваются, что-то делается, но моим адвокатам ничего не говорят, — рассказывает он. — Мало того, когда адвокаты спрашивают, им говорят: „Все это тайна следствия“».

Павлов не исключает, что мог бы уже оказаться в тюрьме, если бы не покинул страну: «Где-нибудь недалеко от Талантова, перестукивались бы с ним через стенку». Самому Дмитрию Талантову в сентябре 2022-го «утяжелили» обвинение. Теперь в деле 62-летнего адвоката пять эпизодов, ему грозит до 15 лет лишения свободы. 

В январе 2023-го совет адвокатской палаты Удмуртии, которую Талантов возглавлял больше 20 лет, избрал нового президента — Людмилу Лямину, до этого занимавшую пост первого вице-президента. «Признаюсь, что происшедшее затронуло мои чувства», — написал Талантов коллегам из СИЗО.

Белорусский сценарий

В сентябре 2021 года суд в Минске приговорил адвоката Максима Знака к десяти годам колонии. Знак был юристом штаба кандидата в президенты Виктора Бабарико и входил в координационный совет белорусской оппозиции — его признали виновным в создании «экстремистской группировки» и «заговоре с целью захвата государственной власти неконституционным путем».

После масштабных протестов в Беларуси еще как минимум десять адвокатов стали фигурантами уголовных дел. Сотни были привлечены к дисциплинарной ответственности и лишены адвокатского статуса — например, за антивоенную позицию или «неповиновение» милиции. Согласно данным инициативы «Право на защиту», число адвокатов в Беларуси за последние три года сократилось с 2200 до 1650. 

По «белорусскому сценарию» идет и российская адвокатура, опасаются собеседники «Медузы». 

«Все смеются над словами Пилипенко по поводу „золотого века адвокатуры“, но если попытаться прочитать между строк, с ним можно согласиться», — говорит московский адвокат Кирилл, попросивший об анонимности. Он предполагает, что бывший глава ФПА на самом деле хотел сказать следующее: «Начнется „белоруссизация“, начнут по-настоящему мочить — и поймете, что было золотым веком, а что — нет». 

В феврале 2022-го, вскоре после начала полномасштабного вторжения России в Украину, на сайте Федеральной палаты адвокатов появились сразу два коллективных обращения — в поддержку «специальной военной операции» (так российские власти называют войну) и с призывом «прекратить военные действия и начать мирные переговоры» (сейчас оба текста недоступны). Юрий Пилипенко подписался под вторым.

А в декабре на посту президента ФПА его сменила Светлана Володина — так решил совет палаты. «Люди, на которых Пилипенко опирался, поддержали СВО, которую не поддержал он, — комментирует Кирилл. — А все те, кого он травил, включая Талантова, выступили против войны» (Юрий Пилипенко отказался от комментариев «Медузе», в ФПА оставили запрос без ответа).

Некоторые адвокаты, несогласные с войной или опасающиеся ужесточения репрессий, вынуждены были уехать из России (точно так же развивалась ситуация и в Беларуси).

«Быть адвокатом-подпевалой или фиктивным адвокатом я не планировал», — говорит «Медузе» Борис. Он получил адвокатский статус в начале 2020 года и работал с правозащитными организациями — «Командой против пыток» и «ОВД-Инфо». В середине 2021-го — после разгрома «Команды 29» и решения властей ликвидировать «Мемориал» — Борис решил, что «осталось недолго». 

«Было очевидно, что, если уничтожают гражданское общество, адвокатура как один из главных его институтов тоже будет ликвидирована», — говорит Борис. Готовиться к отъезду он начал зимой 2022 года, но окончательно переехать в другую страну смог только в сентябре, когда в России началась мобилизация. 

Какое-то время Борису удавалось работать адвокатом дистанционно, его коллега оставался в Москве и ходил в суды. Чтобы оградить его от дополнительных рисков, Борис брал на себя общение с журналистами. Он же составлял процессуальные документы, консультировал подзащитных и писал заявления в Европейский суд по правам человека. Спустя полгода адвокатская палата приостановила его статус. Тогда Борис нашел работу, «не связанную с адвокатурой или политикой». Быть адвокатом на расстоянии, считает он, «несерьезно».

Работать адвокатом больше не может и Дмитрий Захватов. Он уехал из России в декабре 2022 года из-за «опасений по поводу своей безопасности». Но по-прежнему дает консультации по юридическим вопросам, а тем, кто подвергается политическому преследованию, помогает покинуть страну.

В октябре 2022-го Захватов организовал побег из-под домашнего ареста своей доверительницы, бывшей сотрудницы Первого канала Марины Овсянниковой. Адвокат был на связи и с Алексеем Москалевым, сбежавшим накануне приговора по делу о повторной «дискредитации» российской армии — спустя несколько дней его задержали в Минске. 

Захватов уверен, что рассчитывать хоть на какую-то справедливость в российском суде не приходится. «Возможность оказания качественной юридической помощи очень сильно зависит от того, насколько судебная власть независима от органов предварительного следствия, — объясняет он. — Потому что справедливость возникает в споре, где есть независимый арбитр. А когда этот арбитр зависим от исполнительной власти, то места справедливости на таком суде нет. Где нет состязательности, там нет и спора как такового. Одну сторону „суд“ слышит, а вторую — нет». 

Его слова подтверждает статистика судебного департамента при Верховном суде РФ: в 2022-м на каждые 300 приговоров приходился лишь один оправдательный. При этом масштаб репрессий в России стремительно увеличивается. По словам основателя «ОВД-Инфо» Григория Охотина, за последний год число дел, в которых участвует правозащитный проект, выросло в два раза. 

На конец 2021 года в «юридическом сообществе» «ОВД-Инфо» (в организации не было и нет штатных адвокатов, но правозащитная организация сотрудничает с отдельными защитниками — они и входят в «юридическое сообщество» проекта) состояли больше 300 человек по всей стране. Сейчас их 442, говорит «Медузе» менеджер проекта по работе с юристами Иван Вторушин. Еще 40 после начала войны уехали из России (а один, по данным организации, участвует в боевых действиях в Украине с российской стороны — «ОВД-Инфо» отказалось от работы с ним).

Отъезд адвокатов ощутим, признает московский адвокат Михаил Бирюков. Сам он покидать Россию не планирует, поскольку убежден: оставаться рядом со своими доверителями — его долг.

В схожем ключе рассуждает и адвокат по уголовным делам Ольга из Петербурга: «Моя работа здесь, моя жизнь здесь, моя семья здесь. И это же моя страна! Если пришли какие-то упыри, почему я должна уйти?»

Как и Михаил Бирюков, Ольга помогает людям, которых преследуют по политическим мотивам — например, за высказывания против вторжения. Война, подчеркивает она, несомненно, повлияла на работу адвокатов: «Я уже в судебных процессах начала говорить „так называемая специальная военная операция“, потому что был случай, когда адвокат назвала войну войной во время выступления в суде и ее привлекли к административной ответственности». 

По оценке адвоката, каких-то кардинальных изменений в правоохранительной и судебной системах не произошло, но все уже существовавшие проблемы теперь «выкручены на максималку». Если раньше, например, ее доверителю из-за непризнания вины отказывали в свидании с родственниками только в одном из трех случаев, то сейчас так происходит в каждом деле (при этом такая мера в любом случае незаконна).

Сложнее стало и противостоять давлению на подзащитных со стороны оперативников. «[Раньше] просто хватала их за руку: „Да что вы творите?“ — и они еще немного смущались. Теперь не смущаются, — рассказывает Ольга. — Я бы не сказала, что это происходит только по антивоенным делам. Это происходит во всей правоохранительной системе». 

Для московского адвоката Кирилла, участвующего в защите политических фигурантов, главным изменением в работе за последний год стала «необходимость проглатывать, что твоему подзащитному могут дать семь-восемь лет за слова».

«Ты пойдешь в апелляцию — ничего не изменится, пойдешь в кассацию — ничего не изменится. Это достаточно тяжело психологически», — говорит адвокат. И признается, что на самом деле ни он, ни многие его коллеги «с этим не справляются».

«Так сложилось, что женщины [адвокаты] оказались более жизнеспособны, — добавляет Кирилл. — Пока мужчины бьются в истериках, они меньше возмущаются, меньше пишут в соцсетях, зато чаще ходят к своим подзащитным в СИЗО, пытаются хоть как-то улучшить положение своих подзащитных». 

Иногда, отмечает Ольга, ей кажется, что из профессионального советника по правовым вопросам она «превращается в терапевтическую собаку»: «Симпатичная, как золотой ретривер. Улыбается. От ее присутствия становится немного полегче, но в целом не сильно помогает». Ольга тем не менее тут же добавляет, что именно адвокат дает преследуемому хоть какую-то надежду, связывает его с миром за пределами СИЗО или колонии и оспаривает процессуальные нарушения. 

Согласен с этим и Кирилл: «Для человека, которого преследуют в уголовном порядке, даже если он знает, что в конце его ждет смертная казнь, очень важно наличие кого-то, кто приходит с ним поговорить, передать какие-то новости с воли, похлопать по плечу, подбодрить».

В Беларуси, добавляет он, скорее адвоката арестуют, чем он попадет в СИЗО к своему доверителю. «Есть с чем сравнить, — грустно иронизирует Кирилл. — У нас вообще „бриллиантовый век“ по сравнению с тем, что там!» 

«В целом надежда пока еще есть, — говорит Ольга. — Знаете, как в анекдоте? Пессимист говорит: „Хуже уже не будет“ — а оптимист: „Да будет, будет“. Пока еще есть куда катиться».

Закрытый режим

В Вашингтоне было раннее утро, когда 17 апреля 2023-го в Москве политику Владимиру Кара-Мурзе вынесли приговор. Адвокат Вадим Прохоров не спал и следил за новостями. «Почувствовал прежде всего возмущение, — вспоминает он. — Мы ожидали, что будет такой чудовищный приговор, но все равно нельзя привыкать ко злу, это неправильно».

Владимир Кара-Мурза для адвоката не просто подзащитный и не только человек, которого он считает «одним из самых светлых людей в России». Это давний друг. 

«Я очень надеялся довести [дело] до конца, хотя бы до приговора или даже апелляции», — рассказывает Вадим Прохоров. Ему пришлось уехать, на подготовку к отъезду из России у него было всего «два-три дня». «Я уезжал от угрозы ареста, — говорит адвокат. — Понимаете, когда власти начинают проявлять конкретно к тебе интерес… Когда стучатся в дверь — уже поздно, уже не уйдешь». 

Цепочка событий, которая привела к отъезду Вадима Прохорова, началась с судьи по делу Кара-Мурзы — Сергея Подопригорова. 

Именно этот судья, напоминает Прохоров, в ноябре 2008 года отправил под арест юриста компании Firestone Duncan Сергея Магнитского — и затем продлевал ему меру пресечения. После смерти Магнитского в «Матросской Тишине» американские власти включили судью Подопригорова в санкционный список, названный по имени юриста.

«Общеизвестно, что Володя Кара-Мурза был инициатором этого списка и продвигал его, — говорит адвокат Прохоров. — То есть из всех судей нам выбрали именно того, у кого есть личные счеты с Володей». 

Адвокату также удалось выяснить, что в 2018 году судья Подопригоров обращался в Министерство финансов США с просьбой снять санкции. Причем текст прошения готовила одна из самых дорогих юридических компаний в мире, британо-австралийская Herbert Smith Freehills.

«Когда на одном из первых заседаний по существу я заявил ему [судье Подопригорову] отвод, он ерзал на стуле, оборачивался то к одному коллеге-судье, то к другому, пытался что-то объяснить. В общем, вел себя достаточно забавно», — вспоминает Прохоров. 

Просьбу адвоката суд отклонил — и он рассказал о «конфликте интересов» Подопригорова журналистам. Прохоров делился со СМИ и другими возмутительными деталями происходящего в зале заседания.

Например, однажды прокурор Борис Локтионов продемонстрировал участникам рассмотрения фотографию из фейсбука Владимира Кара-Мурзы — на ней политик снят вместе с Борисом Немцовым, который на что-то указывает пальцем. «Прошу обратить внимание, что Немцов вскидывает руку то ли в нацистском приветствии, то ли это указующий перст», — приводит Прохоров комментарий прокурора.

Эти слова, продолжает адвокат, возмутили Кара-Мурзу — но судья «бросился затыкать ему рот». «Разумеется, я рассказал прессе, что прокурор Локтионов обвинил покойного Немцова в нацизме», — говорит Прохоров. 

Уже на следующем заседании Локтионов попросил суд «принять меры» в отношении Прохорова. Во-первых, пояснил прокурор, адвокат его оклеветал. А во-вторых, защитник продолжает общаться с прессой несмотря на то, что процесс по делу Кара-Мурзы проходит в закрытом режиме. Судья Подопригоров с прокурором согласился и пообещал направить частное определение в Минюст РФ для «решения вопроса» об адвокатском статусе Прохорова. А также предложил проверить, не разгласил ли тот данные предварительного следствия или государственную тайну. 

«Гостайну» в деле Кара-Мурзы, говорит адвокат, создали искусственно. Политика обвинили в «госизмене» из-за того, что он сотрудничал с зарубежными правозащитными организациями и этим якобы нанес «ущерб» России.

Речь идет о трех выступлениях Кара-Мурзы, объясняет Прохоров: «На Парламентской ассамблее НАТО он говорил о нелегитимности очередных сроков Путина. В Норвежском Хельсинкском комитете — о политических убийствах в России. И наконец, третий эпизод — выступление в Хельсинской комиссии конгресса США по поводу украинских событий». 

Доказательством того, что деятельность Кара-Мурзы оказалась вредной для России, продолжает адвокат, стало заключение сотрудников ФСБ. «Там нет конкретики. Никаких чертежей подлодок, самолетов — вообще ничего, — рассказывает Прохоров. — Только то, что эфэсбэшники думают, что Кара-Мурза нанес вред безопасности и интересам страны».

Зато это заключение позволило провести суд в закрытом режиме. «Судья Подопригоров воспринимал это так, что я не имею права раскрывать, что происходит в процессе. Я лично с такой трактовкой не согласен», — говорит адвокат. 

Когда рассмотрение дела близилось к концу, вспоминает Вадим Прохоров, он получил еще одну угрозу от судьи. На этот раз тому не понравилось, что адвокат и подсудимый усмехнулись во время допроса свидетелей. Прохоров пересказывает дальнейший диалог так: 

— Вы что, считаете, что здесь шапито? — спросил Подопригоров. 

— Ну конечно! Вы и превратили этот процесс в шапито, только в грустное шапито. 

«Подопригоров окаменел, — вспоминает Прохоров. — И тут же потребовал судебного секретаря внести мои слова в протокол, во-первых, для последующего вынесения им частного определения в адвокатскую палату опять же о моем статусе. И во-вторых, о неуважении к суду». 

На следующий день Вадим Прохоров встретился со знакомым политиком (его имя он не называет) — тот рассказал, что адвокатом «интересуется» один из заместителей генерального прокурора России, курирующий дело Кара-Мурзы. Прохоров понял: это предупреждение и после оглашения приговора шанса уехать у него уже может не быть. 

Вадим Прохоров проработал адвокатом больше 20 лет. Чем заняться в вынужденной эмиграции в США, он пока не решил. 

* * *

После отъезда Прохорова защищать Владимира Кара-Мурзу согласилась Анна Ставицкая (ранее она представляла интересы родственников убитой журналистки Анны Политковской, защищала обвиненных в шпионаже и участвовала в других громких процессах). Об этом изданию «Берег» рассказала Мария Эйсмонт, еще один адвокат политика. От комментариев «Медузе» обе отказались. 

«Я не люблю говорить, что я никогда не уеду — мало ли, как жизнь повернется, — говорит Мария Эйсмонт. — Но пока не собираюсь уезжать. По миллиону разных причин, как идеологических так и бытовых. Пока есть возможность работать тут, буду работать, а там — посмотрим».

На приговоре Кара-Мурзе, рассказывает «Медузе» один из журналистов, попросивший об анонимности, Эйсмонт выглядела «слегка уставшей»: «Но у нее сколько подряд дел [в судах]? В понедельник, во вторник — и каждый день».

С начала войны Мария, по словам ее мужа, часто приходит домой за полночь и «совсем забыла о семье». Бывает так, что за один день ей приходится участвовать в трех судебных заседаниях. «Я иногда не могу попасть к врачу, потому что меня [доверители] просят прийти в тюрьму», — говорит Эйсмонт. Количество людей, которым оказывает юридическую помощь, она не считает.

Адвокатом Эйсмонт стала в 2017 году, до этого много лет проработав журналистом. «Я никогда особо не рвалась защищать известных людей, просто так получилось. [Илья] Яшин и Володя [Кара-Мурза] — мои друзья. И я согласилась защищать не столько известных, сколько близких мне лично по духу людей», — рассказывает она.

Эйсмонт добавляет: «Мне часто бывает обидно, что большинство журналистов — как отечественных так и зарубежных — интересуются в основном Навальным, Яшиным, Кара-Мурзой. <…> Я все время призываю СМИ, особенно иностранные, обратить внимание, что есть и другие менее известные люди, которые положили свою свободу и здоровье [за то, чтобы говорить, что думают]».

Один из таких людей, приводит пример Эйсмонт, — директор вагон-ресторана Михаила Симонов. В марте 2023-го его приговорили к семи годам колонии за два комментария о российско-украинской войне. «Но мало кому есть дело до этих людей, — считает адвокат. — А их много».

В последнее время, говорит Эйсмонт в интервью «Черте», у нее нет сомнений, каким будет результат по политическим делам, которыми она занимается. А в разговоре с «Берегом» подчеркивает: «В каждом случае у тебя не дело, а человек. И для каждого человека есть индивидуальный план, что можно сделать, чтобы его жизнь стала лучше. И ты на ежедневной основе это делаешь».

Она приводит пример — дело «девочки из Украины», которую обвиняют по «террористической» статье: «Ее били, пытали током, потом держали в подвале — ждали, пока следы сойдут. Потом отправили в Москву, попутно сказав, что ее родные от нее отреклись».

Еще до того, как войти в дело, адвокат передала в изолятор будущей подзащитной самые необходимые вещи: «прокладки, расческу, крем, лифчики, трусы, кофе, чай, сладости, майки, кофточку просторную, тапочки». «Как для себя выбирала», — говорит она. 

Позже, когда Эйсмонт и ее подзащитная впервые встретились в кабинете следователя, на украинке была кофта, присланная адвокатом. «И она призналась: „Когда я получила эту посылку, я расплакалась. Потому что поняла, что кто-то знает, где я. Что кто-то обо мне думает“», — рассказывает Мария Эйсмонт.

Она добавляет: «В тот момент я собой гордилась».