«Пусть лучше она там где-нибудь умрет» «Медуза» рассказывает о первой открытой трансгендерной женщине в российской армии. Ее собираются отправить на войну с Украиной (и это еще не вся история)

«Поселили с мужчинами, которые вернулись из Украины»

Военнослужащая российской армии Аскатла дозвонилась корреспонденту «Медузы» рано утром 2 ноября. Времени на разговор, объяснила она, у нее очень мало.

«Нахожусь в 11-м психиатрическом отделении 301-го военного госпиталя, город Хабаровск, — скороговоркой выпалила Аскатла. — Телефоны нам выдают раз в неделю на несколько минут, а мне еще нужно успеть поговорить с любимым человеком».

На обследование Аскатла попала 24 октября. Приготовленные специально для больницы домашние вещи ей оставить не разрешили — а в тех, которые выдали медсестры, заметна женская грудь.

«Одели меня в какую-то робу отвратительную — и поселили [в общую палату] с мужчинами, которые вернулись из Украины с контузиями и ПТСР. Про вторичные половые признаки [медики] мне упоминать запретили, потому что есть угроза того, что меня тут, извините… — в нерешительности умолкает Аскатла. — Понимаете? Изнасилуют».

Недавно она уже получила «предупреждение» от двоих пациентов. «Я сплю, подвернув колени, то есть у меня [под одеялом] немного выпячивается пятая точка, — рассказывает она. — Два „старичка“ из отделения проходили мимо нашей палаты — и попросили мне, как проснусь, передать, чтобы я так больше не ложилась: „Иначе мы сделаем из нее пидораса“».

Госпитализации Аскатла добилась сама: сейчас для нее, 22-летней контрактной военнослужащей, это единственная законная возможность уйти из армии. Аскатла идентифицирует себя как трансженщина; феминизирующую гормональную терапию она начала за полгода до начала войны. А на обследование в госпиталь легла, чтобы доказать свой гендерный статус Министерству обороны России — и уволиться на основании диагноза «транссексуализм» (устаревшего и обидного для транссообщества, но все еще широко используемого в России).

Древнескандинавское имя Аскатла она выбрала себе сама, объясняет девушка корреспонденту «Медузы» (к этому моменту разговор продолжается уже под окрики медсестер: пациентов предупреждают, что скоро отдавать телефоны). Старое имя, записанное в паспорте и служебных документах, по ее словам, причиняет ей психологический дискомфорт.

«Мой полный деднейм — Бирючевский Руслан Сергеевич, — говорит Аскатла. — Дата рождения: шестнадцать — ноль семь — две тысячи. Номер жетона СУ-457548 — их используют для идентификации погибших, знаете?»

«Можете повисеть на линии? — Аскатла вдруг отходит от телефона и возвращается к трубке только через несколько минут: — Ходила выпрашивать у медсестер военник. С боем выдали».

Через несколько секунд она присылает снимки своего удостоверения и пластиковой карты военнослужащего; на выданных в 2019-м документах Аскатла обрита под машинку.

Следующим сообщением приходит селфи девушки из палаты: одетая в фирменную пижаму армии России, Аскатла неуверенно смотрит в камеру собственного телефона. Губы искусаны; виски, в соответствии с уставом, выбриты — но отпущена длинная челка. Пробивается щетина. «Станок у меня отобрали», — жалуется она.

Еще через две минуты телефоны придется сдать, предупреждают медсестры. Аскатла говорит, что ее вскоре могут отправить на войну с Украиной — и она переживает за результаты военно-врачебной комиссии.

Пока ее состояние как будто игнорируют: несмотря на заключение гражданского психиатра о «несоответствии гендерной самоидентификации данным паспорта», которое Аскатла предоставила военным врачам, обследуют ее по двум другим диагнозам: «расстройство адаптации, смешанное расстройство эмоций и поведения» и «невротическое расстройство».

Ехать в Украину с оружием в руках, как того требует служба, Аскатла не готова. Но не только потому, что не поддерживает войну. В последние месяцы именно гражданин Украины стал для нее самым близким человеком. Чтобы успеть позвонить ему в отведенное медсестрами время, она срочно прекращает разговор с «Медузой». «Можете сказать, что Дима мой возлюбленный, что он мой будущий муж — я безгранично…» — на этом голос Аскатлы обрывается.

Через несколько минут корреспонденту «Медузы» позвонит сам Дмитрий Ткачук. Он единственный, кто сейчас поддерживает Аскатлу, ставшую первой публичной трансперсоной в рядах российской армии.

«Когда были обстрелы, она писала: ты в порядке? А если не отзывался, паниковала»

«Да, моя девушка служит по контракту, — говорит Дмитрий Ткачук. — Я сначала не знал, что она российская военнослужащая — изначально я ее как человека узнал».

Ткачуку 26 лет, он гражданин Украины и айтишник, который в свободное от работы время сочиняет рассказы в духе магического реализма. «Как у [Габриэля Гарсиа] Маркеса, — уточняет Ткачук. — Раньше даже помещали в сборники — сейчас пишу в стол».

До войны Ткачук раздумывал о переезде в Скандинавию. «Вся жизнь была распланирована очень вдолгую, — вспоминает Дмитрий. — Мы с бывшей даже расписываться собирались».

Утром 24 февраля российская армия начала полномасштабное вторжение в Украину. Минобороны РФ атаковало города по всей стране, в том числе родной для Дмитрия Днепр. В первый же день войны над его головой разорвалась российская ракета, сбитая украинской ПВО.

Через несколько недель они с девушкой расстались. «Война показала, что планы ничего не стоят, — говорит Дмитрий. — И что мой подход к жизни совершенно нежизнеспособен».

В апреле — на 26-й день рождения — «депрессия была на пике», вспоминает Ткачук. «Знаете про синдром свидетеля? — спрашивает Дмитрий корреспондента „Медузы“. — Когда ты видишь все — и понимаешь, что не можешь на это повлиять. Люди гибнут — а ты вроде как ничего не делаешь. Ощущаешь себя трусом — и в принципе, это правда. На свой день рождения я пошел в военкомат — будь что будет. Но меня не взяли».

В собеседнике он тогда не нуждался, вспоминает Дмитрий — а старых знакомых избегал. «Но порой людям, которых мы совершенно не знаем, мы можем доверить немножко больше. Мы с Аскатлой познакомились 5 мая — в телеграме, в чатах для знакомств. Она просто увидела мою анкету — и написала. „Ой, я надеюсь, что попала туда. Здравствуйте, Дима“, — Ткачук показывает корреспонденту „Медузы“ первое сообщение в их переписке. — Она интересовалась пентестом, спрашивала про Linux. Я в этом разбираюсь — так и началось».

Первые несколько дней они почти не отрывались от переписки. О том, что его собеседница из России, Ткачук узнал сразу. Проблемы в этом не было: «У меня в России есть друзья и родные. Не считаю, что надо отменять [целую нацию]».

Уже на второй день Аскатла рассказала, что находится на гормональной терапии. «Если человек близок, мне совершенно неважно, трансдевушка она или просто девушка, — говорит Дмитрий. — У меня есть хорошая подруга из ЛГБТ-сообщества: можно сказать, просветительская работа была проведена [заранее]».

Но о том, что она служит в российской армии, Аскатла решилась рассказать не сразу. «Когда зашел вопрос про работу, она долго не хотела отвечать, а потом говорит: „Ты меня возненавидишь“. Я такой: „Да ладно, в чем проблема? Ну не котят же ты убиваешь?“ Тогда она написала в чате про „ВС РФ“, — вспоминает Дмитрий. — Я принял это — и [мы] начали думать по поводу увольнения».

Перед сном они созванивались по видеосвязи. «Для взрослых людей это, может, и глупо звучит, — говорит Дмитрий. — Но мы были на расстоянии. Когда она не могла заснуть, я ей сказки рассказывал, сочинял на ходу».

Аскатла в ответ наигрывала простые мелодии на калимбе — и отправляла их Ткачуку аудиосообщениями. А в другом войсе Аскатла попыталась выговорить украинское слово «криниця» (мягким «ц» украинский отличается от большинства славянских языков).

Когда 15 июля район Днепра, где жил Ткачук, попал под массированные российские обстрелы, Дмитрий написал Аскатле прощальное письмо. «Составил в телеграме отложенное сообщение, взял кошку с собакой и пошел отсиживаться в комнату за толстой стенкой, — вспоминает он. — А когда пронесло, я его удалил; так оно и не отправилось. Я тогда [в прощальном письме] просто написал, что она сильная и все сможет. И чтобы жила».

В какой-то момент Аскатла перевела свои часы с хабаровского времени на киевское — и подписалась на телеграм-канал, где жителям Днепра сообщали о воздушной тревоге. «И когда у меня были обстрелы, она всегда писала: „Ты в порядке? Не зацепило?“ — вспоминает Дмитрий. — А если я долго не отзывался, паниковала».

Военно-учетная специальность Аскатлы в российской армии — «оператор отделения контроля зенитных ракет (большой и малой дальности)»; при этом, по ее собственным словам, она в боевых действиях в Украине до сих пор не участвовала.

«Когда она видела, что обстрелы попадают по жилым домам и мирным жителям, она недоумевала, — вспоминает Дмитрий. — „Как вообще это возможно? У нас же отчитываются, что какие-то военные цели поражены“».

«Армия — единственный способ сбежать от родителей»

Аскатла родилась и выросла в Улан-Удэ. Трансженщиной она себя считает с 15 лет. На снимках, которые Аскатла отсылала Дмитрию, девушка позирует то в палевом платье с пышными рукавами, то в белом кожаном чокере с подвеской в форме сердца. Глаза всегда подведены: черные стрелки.

«Мне хотелось бы быть девочкой в 13, но я даже не знала, что можно такое попробовать. Осознание пришло пару лет спустя, — вспоминает девушка в разговоре с „Медузой“. — В 17 началась сильная гендерная дисфория».

«Мать ее однажды выслушала, но реакция была не ахти: „Отчиму ни слова — или я выставлю тебя за дверь“», — пересказывает Дмитрий историю Аскатлы.

Вскоре, в 2019 году, девушку забрали в армию. После срочной службы она решила не возвращаться домой, а подписать контракт. «Можно сказать, ошибка молодости, — комментирует Ткачук. — Это был единственный способ сбежать от родителей, которые не приняли ее такой».

При подписании контракта Аскатле обещали «достойную зарплату» и жилье. «„Перееду в другой город, смогу позволить себе гормоны…“ — объясняет Дмитрий ход мыслей девушки. — Но в итоге оказалось, что не хватает даже просто на жизнь. Когда она поступила на службу в Хабаровске, им первым делом объяснили, как выживать: „Ночуйте в казарме — тогда не нужно платить за аренду; кооперируйтесь и покупайте продукты вместе“».

В армии Аскатла продолжала ощущать себя человеком иного гендера. В попытке наладить контакт с собственным телом она начала называть себя другим именем, говорить другим голосом, носить другую одежду — везде, кроме воинской части. «Вела двойную жизнь, — рассказывает Ткачук. — На работу ходила с короткой стрижкой, по форме. А возвращаясь домой, приводила себя в то состояние, в котором ей комфортно».

Аскатла тайком отращивала волосы — и наслаждалась этим. Зимой скрывать прическу от сослуживцев было проще: в части иногда было настолько холодно, что военные и в помещении не снимали форменные ушанки. «Давала себе чуть-чуть отпустить длину, — рассказывает Дмитрий. — Начальство ей регулярно предъявляло, что „нам здесь такого не надо, давай сбривай“. В итоге она убирала по бокам — на висках — а сверху оставляла хотя бы челку».

Тембр тоже приходилось контролировать. «Она ненавидит, как звучит ее голос — говорит, что он „недостаточно звонкий“ для девушки, — говорит Ткачук. — Так что она делает его максимально женственным — и настолько привыкает так говорить, что порой может и на службе кому-нибудь им ответить».

Едва оказавшись за воротами части, Аскатла обычно звонила Дмитрию — и говорила комфортным для себя голосом, не стесняясь окружающих ее гражданских.

В части Аскатлу регулярно видели с розовым чехлом для смартфона, розовым брелоком в виде монстра из мультфильма «Лило и Стич», желтым зонтиком (украшенным силуэтом Эйфелевой башни) и женским рюкзаком (пестрый принт на нем состоял из сов, летящих сквозь облака сердец и ромашек).

Однажды она прислала Дмитрию фото: одетая полностью по форме военнослужащая держит в руке ярко-розовый электрошокер (его звук отпугивал уличных собак, которые несколько раз нападали на девушку).

Аскатла не хотела жить в казарме и снимала квартиру, за которую приходилось отдавать половину зарплаты контрактника (она составляет 30 тысяч рублей). «И даже когда валялась дома с коронавирусом и высокой температурой, она была там значительно счастливее, чем на службе, — говорит Дмитрий. — В границах своего жилья она наконец-то могла выглядеть как хочет. У нее как будто пропадал внутренний конфликт».

Придя домой со службы, в первые несколько минут Аскатла обычно не смотрела в зеркало. «Она ненавидит свое отражение — пока не приведет себя в порядок», — говорит Дмитрий.

Его девушка вообще часто бывала собой недовольна, вспоминает Ткачук: «Крутила хулахуп для фигуры; говорила, что слишком широкие плечи. Могла несколько дней не есть, просто чтобы купить себе косметику или средства для ухода за волосами. Когда я об этом узнал, то вмешался [и начал ей помогать]».

«Представьте, что вас постоянно оскорбляют — причем все: начиная с отражения в зеркале и до каждого вашего знакомого. Или вообразите себе цисгендерного человека, которого все в его окружении внезапно стали называть чужим именем. Такие ситуации вызывают тревогу, боль, дискомфорт — и это абсолютно реальное состояние, которое называется „гендерная дисфория“, — объясняет „Медузе“ эндокринолог Ева-Лилит Цветкова, которая много работает с трансгендерными пациентами и пациентками. — Человек просто смотрит на себя, слышит свое имя — и каждый раз чувствует внутри боль».

В армии проявления дисфории усиливаются многократно. «У меня есть пациентки, которые [до перехода] успели отслужить, — говорит Цветкова. — И они рассказывают, как необходимость носить короткую стрижку и абсолютно маскулинную одежду сказывается на психике. В обычной жизни можно хоть как-то справляться с дисфорией за счет мелочей: накрасить себе ногти, условно, даже если потом лак нужно смыть. В казарме личного пространства, где можно было бы расслабиться, почти не остается».

При этом никто из пациенток Цветковой не приступал к гормональной терапии прямо во время службы. Но Аскатла начала прием лекарств сразу, как на них стало хватать денег («нашла квартиру попроще», вспоминает Дмитрий). «Сейчас я уже год на гормонах, — рассказала „Медузе“ сама военнослужащая. — Меня ведут специалисты из московской клиники, но первые шаги я сделала без назначения врача».

Зарплаты контрактника хватало на сами препараты — но не на врача, который мог бы подобрать дозировки. Дисфория была настолько невыносимой, что Аскатла пошла на самолечение. «Курс она составила сама — по чатам, по знакомым, по каким-то гайдам из интернета, — вспоминает Ткачук. — И в итоге пила таблетки, от которых у нее начались проблемы с сердцем, с сосудами. Давление до 170, головная боль. Но дисфория ее беспокоила гораздо сильнее, чем то, как все это может ее убить. Она только повторяла: „Мне некомфортно. Мне плохо“».

Проблемы с сердцем Аскатла пыталась решить у врача из части. «Сделала кардиограмму в своем военном госпитале, — вспоминает Ткачук. — И ей [в карте] моментально сделали запись, что „грудные железы увеличены — рекомендуем обратиться к эндокринологу“. Она им, конечно, сказала, что „потом сходит“».

Такие последствия терапии Аскатле приходилось скрывать от сослуживцев. Переодевалась она или в туалете, расположенном в части, или просто самой последней — чтобы у окружающих не возникало вопросов.

«Она прятала переход за безразмерной одеждой, — объясняет Дмитрий. — Всегда ходила в нескольких рубашках или в толстовке — даже летом. Ей довольно тяжело приходилось: например, зовут какие-то тяжести таскать — а она в жару в толстовке, с давлением, с нулевым тестостероном и совершенно без сил».

«Сержанты заявили, что не хотят с „таким петухом служить“. Что я недостойна жизни»

«Шутки по поводу ее „нетрадиционной ориентации“ сослуживцы себе позволяли всегда», — вспоминает Ткачук. Аскатла писала ему: «Люди здесь относятся ко мне с внутренним напряжением и отвращением. Я легко чувствую такие вещи: я эмпатична».

Полтора года назад конфликт Аскатлы с сослуживцами обострился. Вся военная служба девушки заключалась в исполнении обязанностей фельдшера ее воинской части. Контакты срочников, которых нужно было сопроводить на медосмотр, ей скидывали в общую переписку контрактников и младших командиров. Разделения на личный и рабочий аккаунты у Аскатлы тогда не было: «И однажды они увидели мои женские фотографии [в аккаунте] в телеграме. Сержантский состав разослал эти снимки всем, кто был в чате, — и поставил мне ультиматум: или я удаляю фотографии и обещаю, что „больше никогда такого делать не буду“, или меня изобьют».

Аскатлу заперли в одном из помещений. Ей «дали 15 минут», вспоминает она: «Или удаляешь, или калекой отсюда выйдешь». Аскатла удалила не только фотографии, но и вообще все свои соцсети.

Травлю это не остановило. «Меня постоянно гнобили. На утренних зарядках надо мной издевались, обзывали то петухом, то пидорасом, — вспоминает девушка в разговоре с „Медузой“. — Все сержанты заявили, что „не хотят с таким петухом служить“. Что я недостойна жизни».

Более того, один из сержантов принялся рассказывать всякому новому контрактнику, «кто Аскатла такая и почему с ней не надо водиться», вспоминает Ткачук. «Обычный примерный семьянин, — описывает Дмитрий обидчика. — Но зачем-то отправлял ее по три раза в неделю в суточных нарядах стоять. Или есть не давал: в порядке нормы было, что она приходит в столовую — а на нее „не хватило“».

Из-за этого конфликта о гендерном статусе Аскатлы узнал штабной психолог, а потом и командир части Сергей Греку. К ситуации Греку отнесся «с пониманием», вспоминает Аскатла — но «просил не светить справками».

«Он даже заступался, чтобы ее не обижали, — объясняет Ткачук. — Но просил никуда не обращаться. Видимо, просто не хотел, чтобы вскрылось, что у него вообще такой человек в подчинении есть. Вы понимаете, никто не любит шум. Особенно от таких, как она».

«Тебе что, трудно попробовать дожить до марта?»

В сентябре 2022 года Путин объявил мобилизацию. У Аскатлы начались панические атаки. По ее словам, она теряла сознание и даже думала о самоубийстве.

«Она не планировала жить дальше осени, — говорит Дмитрий. — Мне правда казалось, что она способна на это [суицид]: никаких перспектив она не видела, дисфория ее мучила, состояние здоровья ее мучило. Но я ее убедил, что нет ничего невозможного. Сказал: „Давай попробуем. Тебе что, трудно попробовать дожить до марта?“»

Именно в марте 2023-го у девушки заканчивался контракт с армией РФ. Первые семь месяцев войны никак не изменили службу Аскатлы, но после начала мобилизации ей с сослуживцами заявили, что «никаких увольнений не будет» (такие правила ввели на период мобилизации — а она официально не закончится, пока президент не подпишет соответствующий указ).

В октябре контрактников начали готовить к отправке в Украину. «И вопрос встал очень просто: или она едет в Украину на заклание и умирает — или пытаться прорваться сквозь все», — говорит Дмитрий.

Он в подробностях помнит, как его девушку готовили к отправке на фронт:

В октябре прошли и подготовительные стрельбы. «Ей нужно было отстрелять рожок, — вспоминает Дмитрий. — Она пыталась отказаться, а когда до нее все-таки дошла очередь, потеряла сознание. Ее начали раздевать, сняли экипировку, позвали санитарку».

Остальные рожки Аскатлы сослуживцы отстреляли за нее. А пока девушка была у санитара, испортили ей снаряжение. «Шлем пробили смеха ради. Это ж так уморительно: „Посмотрите, дырявый шлем“, — злится Дмитрий. — Ауешная культура».

На фоне происходящего Аскатле «приснилось, что она участвует в убийстве украинцев», вспоминает Ткачук. «И она наутро спросила меня: „А вдруг бы я тебя убила?“ — рассказывает Дмитрий. — Мы еще до стрельб это обсуждали: она, конечно, с трудом представляет, как вообще может оказаться среди людей, которые потенциально могут мне повредить».

Тогда Аскатла решилась добиваться увольнения. За три года службы она уже слышала от военных врачей, что «трансгендерности не существует», — и опасалась, что ей могут назначить обязательное «лечение».

«Боялась, что ей выпишут операцию по удалению грудных желез и конверсионную терапию (конверсионная терапия — антинаучные методики „изменения“ сексуальной идентичности, — прим. „Медузы“). И что она не сможет отказаться, иначе это статья „членовредительство“, — описывает Дмитрий опасения Аскатлы. — Она еще мне объясняла, что „госпиталь — это как территория части, и если я здесь ослушаюсь приказа, они вправе вызывать военную полицию“».

21 октября 2022 года направление Аскатлы на госпитализацию заверили гербовой печатью части. «Я просто снова пришла к штабному психологу — и сказала, что не могу так жить, — сказала Аскатла „Медузе“. — Что я покончу с собой так или иначе, если не уйду».

«Она просит ее вытащить»

На обследование в 301-й госпиталь Минобороны РФ Аскатла приехала с похожей на большеглазую розовую коалу мягкой игрушкой — персонажем мультфильма «Лило и Стич». Оставить игрушку в палате не разрешили. «„Вам что здесь — курорт?“ — пересказывает Дмитрий реакцию медсестер. — А Аскатла не может заснуть без нее».

Первый осмотревший ее психиатр, узнав, что он говорит с трансперсоной, отказался брать ее медицинские документы, утверждает Ткачук (об обстоятельствах приема он знает со слов Аскатлы). «Все эти бумажки из левых [гражданских] клиник ты можешь выкинуть, они здесь ничего не значат, — передает Дмитрий слова врача. — И басни тут не рассказывай мне».

Долго слушать ее врач не стал. Заметки, которые он оставил в ее медицинской карте (заверенные госпитальной печатью), Аскатле удалось сфотографировать. «Жалобы на неустойчивое настроение, раздражительность, якобы имеющие признаки половой идентификации, — пишет А. А. Ликов. — На момент осмотра сознание ясное, все виды ориентировки сохранены. Бреда, депрессии, расстройств восприятия или их объективных признаков не обнаружено. В беседе демонстративен в проявлении чувств, манерен, высказывания сопровождает театральными жестами. Сообщает врачу: „Я хочу уволиться, служба для меня невыносима, я хотел порезать вены, но меня остановил мой парень“».

Согласно выписанному Ликовым направлению, на обследование Аскатлу положили не из-за «транссексуализма», который был «диагностирован» у нее гражданскими врачами, а из-за «расстройства адаптации, смешанного расстройства эмоций и поведения». Психиатр 301-й клиники Артур Попов, который непосредственно ведет лечение военнослужащей, в медицинских документах упоминает другой диагноз — «невротическое расстройство».

Оба диагноза предварительные, обращает внимание корреспондента «Медузы» консультирующий Аскатлу и Дмитрия юрист Максим Оленичев: «Врачи-психиатры [их] либо подтвердят, либо опровергнут, а могут установить иной диагноз».

Юриста «ОВД-Инфо» Константина Бойкова, который раньше работал психиатром, формулировка «невротическое расстройство» обеспокоила. «Потому что [это] расстройство сегодня есть — а завтра его нет, — сказал Бойков „Медузе“. — Полечили — и отправили назад. Очень надеюсь, никто не скажет: „Давай как раз под Херсон ее, на передовой не хватает людей“».

«Мы с Аскатлой изначально рассматривали вариант, что мне придется приехать туда [в Хабаровск], к ней, — рассказывает Дмитрий. — У нее совсем никого нет, и я сразу понимал, что, если она ляжет в больницу, понадобится человек снаружи». Ткачук не стал раскрывать «Медузе», где именно он сейчас находится.

По словам Дмитрия, он уже третью неделю наблюдает, как у его девушки развивается жесточайшая дисфория: «За все это время мы сумели поговорить по телефону всего несколько минут. Она просит ее вытащить, говорит: „Я здесь не протяну“. У нее начались истерики, от которых очень болит голова, а обезболивающее не выдают».

Симптомы дисфории можно было бы смягчить мелочами — вроде возможности побрить лицо или вымыть голову. Но станок и шампунь при госпитализации отобрали. Душевыми комнатами Аскатла пользоваться не может: в психиатрическом отделении они без перегородок. В туалет выбирается по ночам. «Приходится до последнего терпеть и ждать, пока все выйдут, — объясняет она сама корреспонденту „Медузы“. — А они практически не выходят, потому что у них там курилка». 

В последний раз Дмитрий говорил со своей девушкой 9 ноября, когда пациентам снова ненадолго выдали телефоны. «Ее перевели в отдельную палату, — пересказывает последние новости Ткачук. — В наш прошлый сеанс связи я успел поговорить с заведующей: попросил переместить Аскатлу хоть на раскладушку, но отгородить от мужчин».

Сейчас многие транслюди рискуют быть призванными по мобилизации, утверждает юрист Максим Оленичев. С начала полномасштабной войны он проконсультировал больше 500 трансперсон, «которые никогда не хотели бы брать в руки оружие»: «Вопросы по мобилизации поступают каждую неделю, — говорит Оленичев „Медузе“. — И пока я не встретил ни одного трансгендерного человека, который хотел бы оказаться в рядах вооруженных сил».

«До 24 февраля было так: те, кто делал трансфеминный переход, снимались с учета достаточно быстро. Им просто говорили: вы нам тут не нужны», — вспоминает эндокринолог Ева-Лилит Цветкова. Ситуация Аскатлы труднее: она действующая военнослужащая и пытается не избежать призыва, а уволиться после трех лет службы. А старт мобилизации еще больше осложняет дело, говорит юрист Оленичев.

«Сам по себе „транссексуализм“ в условиях мобилизации не является основанием для увольнения с военной службы по контракту: трансгендерные люди — в силу установления такого диагноза — не могут служить в вооруженных силах по призыву (им присваивают категорию годности В), но могут служить по контракту или быть призванными по мобилизации», — объясняет Оленичев «Медузе».

Впрочем, по его словам, основанием для увольнения может стать другой диагноз:

Диагностировать такое состояние могут только врачи-психиатры. Впрочем, эндокринолог Цветкова знает транслюдей, которые и после объявления мобилизации были признаны негодными к военной службе на основании именно диагноза «транссексуализм». «Это, похоже, зависит локально от военкомата», — считает Цветкова.

* * *

Сейчас Дмитрий надеется, что от Аскатлы в российской армии «все-таки захотят хотя бы избавиться», то есть уволить хотя бы по какому-то из диагнозов.

Возвращаться в часть после открытого заявления о собственной трансгендерности ей нельзя, убежден Ткачук: «Жизни ей там уже не будет». «Штатный психолог уже передала, что обратной дороги у меня нет, — соглашается Аскатла. — Потому что если раньше обо мне знал только сержантский состав и еще несколько человек, то теперь — абсолютно вся часть».

«Мы просто ищем возможности не оказаться [в будущем] по разные стороны в окопах», — говорит Дмитрий Ткачук. Когда Аскатла только узнала, что ее часть собираются отправлять в Украину, она написала об этом матери.

«Сказала, что попробует уволиться по здоровью, — говорит Ткачук. — На что получила ответ: „Только давай, чтобы тебя в новостях не показали, пожалуйста. Позорить нас на всю страну не нужно“. Людям страшно, что по телевизору покажут девочку, которая пытается уволиться. Им это страшнее, чем если она погибнет. И это общая какая-то позиция командования, сослуживцев, врачей: пусть лучше она там где-нибудь умрет».

В Министерстве обороны РФ и 301-м военном госпитале не ответили на запросы «Медузы».