Латвийские власти решили, что местная православная церковь должна быть независимой от Московского патриархата. Это как? Разве церковь не отделена от государства?

Сейм Латвии поддержал предложение президента страны Эгила Левитса предоставить местной православной церкви (ЛПЦ) независимость от Московского патриархата — такое решение объяснили вопросами «национальной безопасности» на фоне полномасштабной войны в Украине. Сама ЛПЦ отреагировала на эту инициативу единственным загадочным сообщением о том, что признает решение сейма — но в целом все останется как прежде. Что это значит, «Медуза» попросила объяснить Марию Кугель, рижскую журналистку, которая много лет изучает ЛПЦ.

— В августе в Риге демонтировали памятник советским воинам, теперь сейм принял законопроект о выведении Латвийской православной церкви из-под власти Московского патриархата. Как я понимаю, это шаг все в том же направлении — снизить влияние Москвы на местное русскоязычное население. Причем если монумент удалось снести без массовых протестов, то как получится с православной церковью — неясно. Насколько я понял из вашей прошлогодней статьи, православие в Латвии довольно сложно устроено и вообще, судя по опросам, это самая многочисленная конфессиональная группа в стране.

— Сложно утверждать, что самая многочисленная. Скорее православные больше, чем лютеране и католики, склонны придавать значение религиозной принадлежности — по крайней мере, чаще готовы отвечать на вопрос о своей религии. К тому же православие — одно из прибежищ русской идентичности, за которое можно держаться в Латвии.

— Давайте сразу про связь православия и русской идентичности. У вас же прочитал, что в XIX веке в православие якобы перешли больше ста тысяч латышей.

— Да, это было грандиозное движение, которое было вызвано сразу несколькими причинами. Во-первых, латышских крестьян еще в первой половине XIX века освободили от крепостной зависимости, но не дали им земли. Несколько неурожайных лет привели к голоду, а также к тому, что латышские крестьяне желали каких-то перемен.

Во-вторых, в 1836 году в Латвии впервые появился представитель православной церкви — приехавший из России епископ Иринарх, «свежий» человек, который сочувствовал латышам.

В-третьих, переход в православие был социальным движением против немецких помещиков, которые фактически управляли этими землями.

Все началось со слуха, что царь [Николай I] раздает земли тем, кто перейдет в православие, — возможно, слух распространили курляндские евреи, которым действительно выделяли земельные наделы на юге России. Кто-то приходил к Иринарху и просил конвертировать [крестить] его в православие. Это было сложное решение — ведь ссориться с немцами не хотелось. Тем не менее скоро это стало массовым явлением. По максимальным оценкам, в православие перешли 140 тысяч человек. Но тут считаются не только латыши, но еще и эстонцы, ведь все жили рядом.

Кроме того, многие из перешедших [в православие] лютеран принадлежали к общине гернгутеров, у которой был собственный конфликт с немцами — поскольку они сами назначали себе священников.

— То есть это была не миссионерская деятельность Москвы, а запрос снизу? И удовлетворен он был не без колебаний?

— Можно сказать, удовлетворен скрипя зубами, потому что приходилось действовать назло лютеранской церкви. Да и самого Иринарха наказали за то, что он обращал латышей, — по-моему, его сослали.

— Насколько я понимаю, православных латышей (а не русских, живущих в Латвии) осталось не слишком много. В том числе потому, что священники-латыши и часть паствы подвергались репрессиям после того, как Латвия потеряла независимость и была оккупирована СССР.

— Вначале да — подвергались репрессиям. Видимо, как классово чуждые элементы. Однако православная церковь — как и другие церкви — в Латвии пользовалась значительно большими свободами, чем на территории остального Советского Союза.

А мало православных латышей осталось, потому что латышские православные приходы были в основном сельские. И они к концу советской власти оскудели из-за массового переезда людей в города, из-за гонений во времена Хрущева, когда у церкви отбирали собственность. А еще латышские общины размывались из-за притока православных русских из других регионов СССР.

— Можно ли сказать, что сейчас в Латвии православный — значит русский? 

— Не могу сказать, что православных латышей много, но они играют заметную роль, причем роль фронды. Например, они могут позволить себе говорить вещи, которые не нравятся митрополиту Александру, и вообще — называть вещи своими именами.

Когда я брала интервью у верующих для своей статьи, ни один русский не согласился говорить под своим именем. Это запрещено, за это накладывают епитимью. А вот Лига Димитере не испугалась и выступила в статье под своим именем. То есть они [православные латыши] довольно громко о себе заявляют. Но, конечно, большинство [населения Латвии] ассоциирует православие с русскими.

— А есть еще и старообрядцы, которые еще с XVII века искали в Латвии защиты от преследований в России. Вы пишете, что в межвоенной Латвии их было больше ста тысяч человек. Что стало с их потомками — они перешли в обычное православие?

— Нет, старообрядцы очень верны своей церкви. Старообрядческие роды наследуют религию, и их малочисленность обусловлена именно этим. Там нет никакого притока [новых последователей]. На старообрядческих кладбищах можно заметить, что у них большие семьи и роды, корни которых уходят вглубь веков.

Старообрядцы составляют не очень большую часть верующих в Латвии, но они очень заметны, а их церковь — крупный бизнесмен.

— Под бизнесом вы подразумеваете, что старообрядцы — крупные собственники земель, которые они получили после реституции?

— Да. Они получили земли, которые до потери Латвией независимости принадлежали гребенщиковской общине — самой крупной беспоповской общине в мире.

Когда Латвия [в 1991 году] снова стала независимой, возникло законодательное противоречие, которое у нас называется «разделенная собственность». Люди приватизировали свои дома и квартиры отдельно от земли, на которых эти дома и квартиры находились: земля принадлежала другому собственнику. Например, старообрядцам. Фактически собственники земли являются чистыми рантье — то есть люди в хрущевках вынуждены были платить им налог за то, что их квартиры находятся на их земле. Но вообще это не единственный бизнес старообрядцев.

— А Латвийская православная церковь тоже богата?

— Да, у ЛПЦ тоже есть земли, которые они получили после реституции. 

— И они финансово независимы от Москвы?

— Хозяйственно они абсолютно независимы и совершенно самодостаточны. А еще получают большую дотацию от государства.

— Получается, у ЛПЦ есть конфликт интересов. С одной стороны, они лояльны местным властям в силу финансовых интересов. С другой — мнение Москвы в некоторых вопросах тоже надо учитывать.

— Люди в Москве нужны, хотя бы чтобы решить проблему преемственности. Вот умрет митрополит Александр, а в Латвии всего два епископа, чтобы рукоположить нового митрополита. А [согласно традиции] нужно три: один становится митрополитом, двое его рукополагают. То есть Москва должна будет в этом участвовать.

— Москва может настоять на своем кандидате в митрополиты?

— Это исключено. Есть только два епископа — оба лояльны Латвии. Один больше нравится владыке [Александру], а другой больше нравится государству. В 2019 году был принят закон о том, что церковные иерархи должны быть гражданами Латвии, которые прожили в стране не менее 10 лет. Кандидату Москвы здесь просто неоткуда появиться. 

— Если нет кандидата Москвы, как она может на что-то влиять?

— Она может вызвать канонический кризис. Тогда ЛПЦ может вообще оказаться без руководства.

— То есть если митрополит умрет, Москва может блокировать назначение нового владыки. В этом кризис?

— Да. 

— При этом Латвийской православной церкви не впервой жить в независимой стране, но при этом в каноническом подчинении у Москвы. То же самое происходило в независимой межвоенной Латвии — правда, с 1936 по 1940 год ЛПЦ под давлением властей перешла в Константинопольский патриархат.

— За исключением этих четырех лет, ЛПЦ всегда была в подчинении Московского патриархата. В принципе, каноническая связь с Москвой обусловлена желанием не столько митрополита Александра, сколько верующих. Они привыкли к этому.

— Но началась война в Украине, и это многое меняет. Кажется, что год назад жители Риги по-другому отнеслись бы к сносу советских монументов — протестов, вероятно, было бы больше. Если в подмосковном храме министерства обороны освящают витраж из осколков, которые привезли с места боев в Мариуполе…

— Язычество полное, конечно.

— …то можно понять людей, которые хотят держаться от этого подальше. Может, не начать говорить на греческом вместо церковнославянского, но по крайней мере в этом всем не участвовать.

— Собственно, ЛПЦ сразу же осудила войну. Нет, они не перестали упоминать патриарха Кирилла [в молитвах] — думаю, для митрополита Александра вопрос канонических связей является чрезвычайно важным.

Еще до голосования в сейме [за отделение ЛПЦ от Московской епархии], но уже после того, как этот законопроект выдвинул президент, на сайте ЛПЦ появился призыв молиться против расколов. Если учитывать, насколько ЛПЦ закрыта, уже одно только появление этого намека можно расценивать как высказывание.

— Это намек на что? ЛПЦ против инициативы президента? Намек в этом смысле выглядит однозначно?

— Нет. Я не могу сказать, что он выглядит однозначно. Есть тревога, что ЛПЦ расколется изнутри. И ее давно высказывают в том числе и мейнстримные латвийские политологи, которые считают, что инициатива касательно независимости должна исходить изнутри церкви, а не от президента страны. А этот закон представляет собой такой нонсенс, что у всех, извините, глаза на лоб полезли.

— А на решение сейма у латвийской церкви какая реакция?

— Загадочное сообщение, понять из которого можно только, что ЛПЦ не возражает против решения государства и что молиться можно будет как и раньше. С юридической точки зрения, на мой взгляд, это решение [латвийских властей] — нонсенс, и его можно было бы оспорить, если бы за это кто-то взялся. Но ни я, ни верующие не понимают, что все это означает.

— Что значит «как и раньше»? Речь про упоминание патриарха Кирилла в молитвах?

— Насколько я понимаю, правительство не может запретить церкви упоминать Кирилла, это должна быть инициатива самой церкви. А упоминают ли там его в разных приходах, мы, скорее всего, если и узнаем, то по слухам.

— Вы не исключаете возможности того, что называется дурацким словом «договорняк» — между президентом и митрополитом?

— В аннотации [к законопроекту] президента [Эгилса] Левитса прозвучала фраза, что православная церковь была «проинформирована» об этом решении. Но что это значит? Вот в 2019-м, когда ограничивали гражданство иерархов, ЛПЦ однозначно действовала совместно с государством.

Сейчас это похоже на откровенное давление властей. Я не знаю, какое состояние здоровья сейчас у владыки. Может быть, такая спешка вызвана тем, что ему стало плохо и они ждут кризиса — подобно тому, как ждали кризиса в 2019 году, когда праздновали его 80-летие.

— А то, что президент вмешивается в дела церкви, — разве это не противоречит Конституции страны?

— Противоречит. У нас церковь отделена от государства. Но это началось не с войны. В последние годы решения латвийского руководства можно назвать силовыми. Иногда просто диву даешься, насколько они неконституционны и нарушают международные права.

Например, за год до нападения России на Украину случился миграционный кризис, когда Лукашенко посылал беженцев через границу, и президент [Эгилс Левитс] тогда заявил, что мы не будем принимать заявления на убежище, поскольку это не настоящие беженцы и безопасность важнее. Это было настолько незаконно, что это решение в марте 2022 года опроверг обычный районный суд. И решение этого суда власти даже не стали опротестовывать — не было никакой надежды [на благополучный для государства исход]. Удивительно, что президент Левитс — сам специалист по конституционному праву и был председателем президентской комиссии по этому вопросу.

— Расскажите, как митрополиту Александру 30 лет удавалось управлять ЛПЦ и лавировать между местными властями и Москвой.

— Как он лавировал, я вам не расскажу. Я не очень хорошо знаю подковерные игры, а они тут есть.

Но что касается лояльности. Например, митрополит Александр не дает интервью российским СМИ, видимо, считая, что это само по себе уже его дискредитирует. Зато латышские СМИ его любят. Латвийские политологи говорят, что митрополит — лояльный [властям] предстоятель церкви, чего не скажешь, видимо, обо всех православных [в стране]. Например, он ни разу не поддержал русские школы, не настаивал на признании православного Рождества выходным днем. Он очень удобный [для властей].

При этом в Московской патриархии его, по слухам, давно хотели сместить, его там никто не любит, и единственной его опорой может быть латвийское государство. Поэтому сопротивления его решениям он оказывать не станет.

— То есть, по-вашему, это такой умный, хитрый человек, который хорошо вписался в новую реальность после распада Советского Союза?

— Не просто хорошо вписался — мне кажется, он ее предвидел. Он в 1990 году вступил в Народный фронт и выступал на его собраниях. Будучи при этом агентом КГБ.

— С агентурным псевдонимом «Читатель». Что это за история? Из вашей статьи я понял, что в церковной власти было немало агентов КГБ и в этом не было ничего особенного. Но не все делают завербовавших их людей распорядителями церковного имущества, как это сделал митрополит. Может ли это означать, что владыку могут шантажировать люди, которые знали о его агентурной деятельности?

— Все, что люди знали о его агентурной деятельности, они уже давным-давно рассказали. Нет, эти люди уже давно сошли с политической сцены. Просто митрополит Александр — долгожитель. Он их всех пережил. Но при этом не знаю, как сейчас, а в свои 80 лет он еще держал их всех в кулаке. 

— Приехавшие в Латвию после начала войны в Украине православные из России могут как-то повлиять на эти события?

— Никак. Церковная политика [в Латвии] имеет долгую историю и обусловлена очень давними событиями. В ней нет места политической конъюнктуре — кроме соображений безопасности, которые овладели сейчас латвийским руководством. Максимум, что грозит Латвии, — это кризис одной религиозной общины, который вырвется наружу. Мне кажется, можно было все сделать иначе и убедить церковное руководство, что инициатива должна исходить от них — однако и так очевидно, что оно [церковное руководство] ее поддержит.

— Прямой вопрос: получится ли вывести ЛПЦ из-под Московского патриархата? 

— Если бы я это оценивала только с точки зрения процессов в латвийском государстве, то ответ: да, и очень быстро. Но тут много других сторон. На мой взгляд, сейчас все будет зависеть от Константинополя.

— А какова роль Константинополя? Мы уже упоминали, что в 1930-е годы Латвийская православная церковь находилась в подчинении Константинопольского патриархата. Власти советуют повторить этот опыт?

— Власти открыто не говорят про Константинополь, в отличие от провластных политологов, но это, что называется, витает в воздухе. Президент высказывается в том духе, что налаживать ли связь с Константинопольским патриархатом — дело самой Латвийской православной церкви.

— То есть не получится как в Украине, где власти активно лоббировали предоставление автокефалии Православной церкви Украины от Константинопольского патриархата?

— Разница в том, что в Украине существовало несколько деноминаций православных. И какие-то миграции между ними происходили. А в Латвии у ЛПЦ просто нет конкурентов [среди православных]. Есть только одна церковь, и она целостная. Да и с Константинополем не все так просто. Латвийская православная церковь находится в юрисдикции Московского патриархата, и для Константинополя она тоже в юрисдикции Москвы. Константинополь ведь подчиняется канону, а не решению сейма. То есть этот вопрос еще предстоит решить.