«Ну окопы и окопы. Все нормально» Как жители Белгородской области учатся жить под обстрелами. Репортаж «Медузы» и «7×7»

С первых дней войны Белгородская область — прифронтовой регион. От самого Белгорода до границы с Украиной — всего 39 километров. От пригородов и сел — еще меньше. По улицам ходят люди в форме, военная техника и палаточные госпитали стоят по соседству с кофейнями и парковками. Губернатор Вячеслав Гладков регулярно сообщает о новых обстрелах, но жизнь продолжается. Как изменились будни Белгородской области и боятся ли местные жители войны — в совместном репортаже «Медузы» и «7×7».

В подвальном помещении бара в центре города играет джаз. К восьми вечера за столиками и стойками начинают собираться люди. У стойки бармен с клиентом обсуждают войну.

— …Ну, это он, получается, медбрат? — Спрашивает облокотившийся о стену гость.

— Не совсем. Медбрат, он скальпели носит-моет. А военный врач… Ты все-таки еще и военный: носишь оружие, выполняешь боевую задачу. Но если дерьмо попало на вентилятор — работаешь медиком, — медленно протирая бокал, отвечает бармен.

Война идет уже почти два месяца, и к ней здесь все уже практически привыкли. В начале апреля, по заявлению властей, под украинский авиаудар попала нефтебаза. Всего с начала войны власти сообщали не менее чем о десяти случаях обстрелов и авиаударов. 14 апреля осколком прилетевшего снаряда в плечо ранило мужчину из села Журавлевка, но местные жители в основном живут как прежде и отказываются уезжать, даже если им предлагают родственники. Больше недели в области действует «желтый» (высокий) уровень террористической опасности. Но люди продолжают жить, как будто ничего не происходит.

В баре два зала, к десяти вечера оба заполнены. Джаз затихает. За большим столом компания молодых людей включает украинские песни. Из колонок играет музыка «Воплей Видоплясова» и «Океана Эльзы». Два стола на ломаном украинском громко подпевают и просят прийти весну. Посетители из-за соседних столиков просят переключить на российского рэпера Мияги.

В курилке спрашиваю одного из посетителей:

— Как вам украинская музыка?

— Брат, смотри, — водя из стороны в сторону окосевшими глазами, отвечает светлый широкоплечий парень. — Они [артисты] не наши. Но к ситуации отношения не имеют.

Война-невойна 

Украинские песни в баре включал Виктор (имя изменено). Мы знакомимся за общим столом, а потом вместе идем пешком по ночному Белгороду. Мимо на электросамокатах проносятся подростки. С интервалом в несколько минут проезжают такси. Без них город стих бы окончательно.

«Все люди гнилые. Вы знаете лучше, чем я, — говорит Витя. — Все претензии от знакомых к Белгороду были в том, что здесь злые, плохие люди. А я пытался как-то переубедить, в том числе и себя. Пытался видеть в людях хорошее. Но война показала, что все так и есть. Люди в большинстве своем очень слабые и не могут думать своей головой».

Вите 27 лет, он художник-иллюстратор, родился в Шебекино — городе в паре десятков километров от Белгорода. Война разлучила его с девушкой Людой (имя изменено). Она выросла в Украине, 24 февраля застало ее в Киеве.

«Люда не переставала мне говорить, что ей некомфортно в Белгороде, — рассказывает Витя. — Для нее война восемь лет идет, ей в 2014-м пришлось из Донбасса уехать. А тут все шутили, что она хохлушка, что война — не война, и много-много других типа подколов. Но эти полномасштабные [военные] действия в Украине показали, что те, кто так шутил, были, мягко говоря, неправы».

В начале марта у Люды получилось эвакуироваться в Европу, теперь Витя тоже собирается уехать.

«Теперь она, конечно, не вернется в Россию. Теперь это страна, которая дважды отобрала ее дом. Спасибо большое освободителям, — говорит он. — Хочу только поддержать Люду, уехать из России. Потому что мне не важна моя дальнейшая судьба, но важна совместная наша жизнь».

Витя не думает, что Россия начнет ядерные бомбардировки Украины, и не боится войны на территории РФ, потому что не верит в возможность наступления ВСУ даже на Крым и территории Донбасса. Самый сильный страх у парня вызывают опасения диверсий со стороны России по своим же территориям.

«Возможно же такое, что какие-нибудь вагнеровцы переоденутся украинскими солдатами и вырежут, например, моих родителей, которые живут в нескольких километрах от границы, — рассуждает Витя. — Придут и в попытке оправдать вторжение в Украину скажут: „О, это украинцы их убили“. Да, я думаю, что сюда [в Белгородскую область] будут прилетать ракеты. Но камон, там над Харьковом летают ракеты каждую секунду. Убивают мирных людей. И это все длится третий месяц».

«Мы тут в яме»

12 апреля губернатор Белгородской области Вячеслав Гладков сообщил о повреждении железнодорожных путей в Шебекино. В начале апреля в городе начали рыть окопы. Еду туда — пообщаться с местными жителями.

На остановке автобуса до Шебекино возле белгородского вокзала, сплошь теперь обнесенного высоким забором, на столбе синяя табличка «Харьков». На окошке кассового пункта на распечатанном белом листке А4 надпись: «Рейсы в Харьков и до границы не выполняются». В автобус садятся люди: женщина с вербами, ее ребенок в красной курточке. Они везут с собой велосипед. Вдоль трассы по дороге в Шебекино растет лес. Со стороны дороги его окопали плугом — от пожаров. Тонкая неглубокая траншея тянется до конца леса. За ним начинается поле, изрытое глубокими ямами.

— Это, что ли, окопы? А, вот эти больше похожи, — говорит кто-то в автобусе.

Местные власти заявили о «проведении земляных работ» пятого апреля. Объяснили рытье желанием перестраховаться и, как обычно, сказали, что бояться нечего.

На качелях перед Дворцом культуры качаются молодые люди. Из делового центра «Ребиндер» выходят офисные работники. В самодельной деревянной беседке бирюзового цвета на лавочке сидят три старушки. Перед ними на пеньке спит серый кот.

— Как вам здесь живется? Не страшно сейчас?

— Не-е. Все работают, все учатся, мы, бабки, бездельничаем, — говорит одна из старушек с тростью в руке.

— Даже если и летают, мы не слышим. Мы в яме, — вторая бабушка в цветастом платке делает жест рукой, — нас облетает. 

— А окопы зачем вырыли? Не боитесь, что пригодятся?

— Нет, они далеко. Все у нас нормально. Так и доложите, — говорит первая.

На Аллее Памяти Шебекинцам людей нет. В стороне от мемориала на детской площадке играет музыка. В лесу за аллеей пахнет соснами и тополями. По дорожкам в лесу прогуливаются семьи с детьми. Девочка на скейтборде спугнула белку. В нескольких метрах на лавочке сидят две школьницы.

— У нас сейчас все спокойно, — говорит восьмиклассница с острыми стрелками на глазах, — мы с семьей не планируем никуда уезжать. Если здесь что-то будет, может, уедем. Все тогда поедут в Москву.

— А окопы и обстрелы в соседних районах?

— Нет-нет, мы здесь ничего не слышим. А окопы означают, что нас защищают, — отвечает шестиклассница.

— У вас в школе бывала эвакуация?

— Да, вывели, показали, где и куда прятаться, — говорит старшая.

— А нас перед школой вывели, посчитали, сказали ждать, — рассказывает девушка помладше.

— Вы думали, кем хотите стать?

— Я вообще-то хотела поступать на международные отношения. Но с учетом того, что сейчас происходит, нельзя сказать, что у России возможны какие-то международные отношения, — отвечает восьмиклассница. И рассказывает, как дойти до больницы.

На заднем дворе больницы за забором стоят грузовики цвета хаки. Тут же несколько пазиков с медицинскими крестами на бортах. На КПП молодой военный с автоматом. За его спиной разбит палаточный госпиталь. В трехстах метрах от больницы в сквере Памяти Десантникам возле БМП мужчина пьет кофе.

— Вам сейчас тут не страшно находиться?

— Честно, только недавно приехал.

— И как вам здесь?

— Нормально. Без паники. А чего переживать, если там [на границе] вся техника стоит?

Тихая желтая «Газель» реанимации без сирен и мигалок заезжает во двор больницы. На боковом стекле машины наклеена буква Z.

Марина (имя изменено) работает медсестрой. В Украине у нее есть родственники. С началом войны работать ей стало сложнее — и морально, и физически.

«Конечно, сейчас тревожно. Своими глазами видела, как [системы ПВО] сбивают ракеты. Везде только и разговоры об одном», — рассказывает девушка.

Медики о происходящем, по ее словам, думают разное. Те, у кого есть родственники в Украине, стараются меньше высказываться и переживают за своих близких. Некоторые недолюбливают беженцев.

«Злятся, говорят: „Пускай с автоматами бегают, защищают родину!“ — пересказывает медсестра. — Я спрашиваю, зачем так говорить, они [беженцы из Украины] не виноваты, что Харьков бомбят. А у другой девушки родители в Украине, она с ними не разговаривает теперь. Я на нее наехала, мол, там такие же люди, они не хотят, чтобы их жгли „Солнцепеками“. А она мне душу стала изливать: „Я что, должна бояться за свою жизнь? Сюда ракеты прилетают! Если не мы их, тогда они нас“».

«Бомбят как наши, так и ВСУ, и нацики, — на уточняющий вопрос, кто, по ее мнению, обстреливает Харьков, отвечает Марина. — Кто ж мне правду скажет, все на уровне разговоров. Но то, что наши туда шмаляют ракеты, я видела собственными глазами».

При этом, говорит Марина, отношение к работе у медиков не поменялось. При оказании помощи они ведут себя как раньше и никакой неприязни к пациентам, будь то солдаты, раненые украинцы или обычные белгородцы, не выказывают.

«Помощь всегда оказывают как положено. То, что они [медики] могут после этого пообсуждать, — пустой гундеж. Свою работу они сделают на 100%», — уверяет девушка. После разговора в больнице возвращаюсь в Белгород.

Кому должно быть страшно

Белгород заполнен «патриотическими» символами. Возле торгового центра рядом с белгородским парком Победы весь в пыли стоит черный «Дэу Матиз». На его стеклах и бортах наклейки «За победу» и «Пока мы едины, мы непобедимы».

По одной из центральных улиц проезжает скорая с буквой Z. За ней отмеченная тем же знаком «Лада». По пешеходной улице идут трое бородатых парней в камуфляже. На их кепках — бело-красно-желтые флаги Южной Осетии и буквы Z.

У входа в супермаркет «Магнит» — еще трое в камуфляже. Внутри девушки выбирают косметику. На кассе разговаривают продавщицы.

— «Кока-колу» отменили. Ну и что? И гамбургеры мы свои сделаем. Или шашлыков пожарим, — говорит одна.

— У нас прадеды и прабабки прожили [в Советском Союзе], а мы не проживем? — поддерживает вторая.

Напротив «Магнита» за пластиковой решеткой одиноко стоят манекены в костюмах закрывшегося из-за санкций магазина Adidas. Через несколько десятков метров вдоль здания выстроились военные. На узкой дороге перед ними ждут темно-зеленые грузовики «Урал» с буквами Z на брезентах.

Над городом пролетает военный вертолет. Его слабо слышно из-за дождя, который льет вот уже второй день. Под крышей курилки университета БелГУ прячется мужчина.

— Скажите, вам сейчас не страшно жить в Белгороде?

— Ой… — Мужчина кивает и отворачивается. — Спокойно.

— А то, что прилетает (речь о снарядах, — прим. «Медузы»)?

— Ничего не прилетает.

— А окопы в Шебекино?

— Ну окопы и окопы. Все нормально.

Возле одной белгородской кофейни под дождем курят парень с девушкой.

— Скажите, вам не страшно сейчас находиться в Белгороде с учетом «спецоперации»?

— Мы стараемся не говорить об этом. Все спокойно, не страшно. Но пытаемся концентрироваться на работе, — отвечает парень.

— Это Украине должно быть страшно. Мы не хотим с вами это обсуждать! — резко выговаривает девушка.

— Почему Украине должно быть страшно?

— Потому что я из Украины.

— Мы стараемся не обсуждать эту тему, — перебивает ее парень, чтобы избежать конфликта.

— Из какого вы города?

— Из Хмельницкого.

— Не думали уехать из России?

— Хочется домой, конечно. Но обстоятельства.

Молодые люди докуривают и уходят варить кофе. Российские войска продолжают бомбить инфраструктурные объекты в Хмельницком. Утром 19 апреля в село под Белгородом прилетает новый снаряд.