«В том, что победим, ни минуты не сомневаемся. Доживем ли мы до этой победы?» Харьков под жесткими обстрелами уже 22 дня. Многие жители не собираются из него бежать. Вот их истории

Обстрел Харькова российские войска начали в первый день войны и не прекращают до сих пор. В городе разрушены жилые кварталы и исторический центр, сложно купить еду и лекарства. Более 100 мирных жителей погибли. С момента российского вторжения город уже покинули сотни тысяч человек. «Медуза» поговорила с теми, кто все-таки остался — о том, что происходит в городе и почему они не хотят покидать Харьков.

Анна

предприниматель, 53 года

Сейчас совершенно другой уклад жизни. Если я выхожу из дома, то с рюкзаком со сменой одежды, с какими-то консервами. Все носят с собой документы — чтобы, если тебя жахнет, быстро поняли, кто ты.

С одной стороны, мы предполагали, что это [война] возможно. Около шести утра [24 февраля] нам позвонил друг и сказал: «Вставайте, началось». Все, не надо было говорить, что именно началось. Тряслись руки и ноги, мелкой дрожью, все трясется. Потом слышим бабах-бабах — когда ты первый раз это слышишь, то, конечно, тебе кажется, что сейчас следующий «бабах» будет просто в тебя. 

У нас война с 2014 года, и в городе с тех пор много волонтеров — у них очень большая нагрузка была, когда начались события на Донбассе. У нас тогда была очень слабая армия, но люди не стали сдаваться. Люди по сути содержали армию. Покупались трусы, носки, зубные щетки. Бизнес волонтерил.

С первого дня [24 февраля] я пыталась встроиться, звонила и писала всем знакомым волонтерам. Все чем-то заняты, встроиться невозможно. Куча анкет: «Хотите быть волонтером, заполните эту анкету». Я заполнила пять раз. 

Мне позвонила знакомая и спросила: «Не хочешь подключиться к работе на горячей линии Министерства здравоохранения? Надо разбирать заявки [на лекарства], перезванивать, актуализировать». Я говорю: «Давайте, бросайте мне этот список [людей, которые позвонили на горячую линию и попросили помощи в получении лекарств]». Но я не знала, что этот список из трех тысяч человек. 

Люди оказались отрезаны от аптек, от врачей. Часть из них получали бесплатные лекарства (те же инсулинозависимые или ВИЧ-инфицированные), часть просто покупали их в аптеке. Но теперь аптек стало в разы меньше и стоять надо три часа — только чтобы узнать, есть ли то, что тебе нужно. Чем больше пострадал район, тем меньше там работающих магазинов и аптек. К тому же некоторые люди просто боятся выходить на улицу. 

Сейчас я набрала команду из шести человек. Но это очень маленькая команда, нужно раза в три больше как минимум. Ищу теперь, кто и на какие деньги будет закупать лекарства. Министерство [здравоохранения] готово финансировать, но это министерство. Нужно по каждой конкретной заявке подавать письмо — короче, это долго. Государство — неповоротливая машина. В таких ситуациях люди чуть быстрее. Но и без помощи государства никак.

Мне дали в Министерстве здравоохранения телефон начальника государственной службы по лекарственным средствам Харькова. Я думала, он мне чем-то поможет, но помощь оказалась нужна ему. Он попросил помочь в закупке санитарных средств для метрополитена. Там очень много людей и нужно постоянно обеззараживать воду. Дал контакты фирмы, которая продает их по себестоимости, я позвонила другу, тот оплатил. Есть люди, которые, как я понимаю, вообще не выходят из метро.

Вообще очень многие люди психологически не выдерживают. Некоторые вообще не выходят из дома. Мне тоже страшно, если честно. Мы стараемся дальше своего района не двигаться, но придется по-видимому.

Сильно страдают старики. Они не хотят уезжать, их бросают. Потом через три дня начинают звонить: «У моей мамы закончилось то, помогите найти, тут у нас лекарство нужно нам». Очень много стариков. Раньше им помогали соседи, сейчас все повыезжали. Очень часто ты звонишь и тебе говорят: «У меня в подъезде нет никого кроме меня и еще одной бабушки».

Вчера у меня была история с бабушкой, которой 89 лет и она три дня лежит у себя в квартире, простите, в том, что есть. Она абсолютно в своем уме, но у нее заканчиваются силы. По просьбе родственницы я попросила человека проверить бабушку — он пришел, открыл дверь, посмотрел, потом позвонил и сказал: «Я пока не готов к такому».

В городе почти никто не работает. Кроме тех, на кого мы всю жизнь жаловались, они теперь на передовой — коммунальщики. У нас много претензий к ним всегда было — очень старый водопровод, очень старые коммуникации. Но сейчас, когда люди под обстрелами что-то чинят, когда пожарные под обстрелами тушат пожары — ну какие могут быть вопросы. 

Мы сами никуда из Харькова не выезжали. Несколько раз думали об этом, но не выехали. С нами наш сын, его девушка и ее мама. Сына мы забрали из района возле аэропорта — решили, что в таком районе опасно сейчас. Вместе держаться все-таки намного проще. У нас трехкомнатная квартира, всем хватает места. У нас очень дружный подъезд — мы друг друга поддерживаем. 

У нас есть машина, даже две, но вторая нуждается в ремонте. Ремонт несложный, но механику, у которого мы хотели ремонтировать, разбомбили мастерскую, к сожалению.

Мы можем выехать, но у нас собой еще четыре кошки, и нас пятеро. У нас есть друзья, чтобы переночевать во Львове, но и это не простая дорога: минимум четверо суток. Сейчас блокпосты и пробки. А так — ты дома, у тебя есть постель, интернет, комфорт какой-то. Душ был до сегодняшнего дня. Россияне попали в водопровод, серьезная авария. Воду сейчас дали, но по часам — с семи до девяти вечера только. 

У нас есть подвал хотя бы. Не самый плохой. В начале несколько раз в день спускались, потом перестали — стали в коридоре отсиживаться. Но одну ночь ночевали в подвале, потому что, когда два самолета над нами сбили, было настолько шумно, что мы поняли — не уснем. Мне тут ребята объяснили что если авиаудар, то хоть подвал… Ну кому как повезет.

В районах, которые часто обстреливают, нет света, нет газа, нет отопления. Человек сидит в этом районе и у него, например, ближайший магазин в 25 минутах ходьбы. Кому-то страшно, а кто-то не может сам дойти. 

Больше всего я боюсь наступления момента, когда поймешь, что надо выезжать, а такой возможности не будет. Но есть надежда, что Харьков это очень большой город и чтобы обложить его нужно очень много сил. И кто-то ведь должен здесь партизанить, если вдруг что. 

Массового мародерства, конечно, нет. Я вижу гораздо больше взаимовыручки и поддержки, но мне везет по жизни, у меня такой круг общения. Все, куда ни посмотри, заняты какой-то помощью. Делятся едой. В соседском чате, как только появилась информация о том, что нет воды, пишут: «Ребята, я сейчас поеду на источник. Через полчаса все с бутылками вниз». Вот такого очень много.

Вчера у нас в подъезде был праздник, мужики решили нажарить мяса, потому что невозможно уже. Я спускалась прогуляться перед комендантским часом десять минут. Спускаюсь, а там дым коромыслом, народ наливает водочку и ест мясо.

Путин сплотил семьи. Когда мы еще столько общались между собой? Познакомил с соседями. Научил заниматься фитнесом, потому что лифты отключили в первый же день. Люди на 16-х этажах, думаю, не спускались в подвалы ни разу.

Самое тяжелое, что мы не знаем, когда это закончится. В том, что мы победим, мы ни минуты не сомневаемся. Доживем ли мы до этой победы? 

Надежда

34 года, мастер маникюра

До войны я была мастером маникюра. Сейчас иногда ко мне домой приходят клиенты, я снимаю им покрытие, потому что всем не до маникюра. 

Город замер. Ничего, кроме аптек и продуктовых магазинов, не работает. Многие волонтерят, помогают другим, чтобы хоть чем-то заниматься. Или шатаются по району в поисках чего-то нужного по магазинам.

Если пройтись по району, а других дел у меня нет, в каких-то магазинах можно найти яйца, в каких-то — немного мяса, в каких-то — хлеб. Долгоиграющие продукты я запасла еще на первой неделе [войны], пока было что-то в супермаркетах. Нет круп и макарон в магазинах, нет муки, практически нет молочки. У нас огромные очереди за гуманитарной помощью, так что предпочитаю сама приобретать продукты, пока есть финансы. В целом ситуация с продуктами стала лучше, чем пару недель назад. Иногда во двор привозят и бесплатно раздают хлеб и курицу.

Среди моих знакомых все живы, некоторые получили ранения, многие эвакуировались. Очень многие уехали. Я нахожусь в городе с мужем и родными — у нас лежачий дедушка и много животных.

Очень сильно разрушен центр города, площадь, частично зоопарк, Парк Горького. Повреждены исторические здания в центре. Мой дом и квартира целые. Когда [идут] сильные обстрелы, мы прячемся в подвале. Обстрелы постоянные, ежедневно, и последние два дня — именно в нашем районе. Воздушная тревога срабатывает стабильно раз в пару часов. До этого были далеко, но все равно летали истребители [над нами] и очень громко бахало. 

Обстрелы идут постоянно, не с воздуха, так из «Градов» под Харьковом. Мы очень устали. Привычный уклад жизни рухнул. Постоянно хочется спать: ночью сбрасывают бомбы, и мы спим урывками. Кто-то спит дома, как мы, кто-то в бомбоубежище или метро. Настроение колеблется от утреннего «ура, мы выжили и продержимся» до вечернего «нет сил, ничего не хочу, сколько можно бомбить».

У нас комендантский час с 18:00 до 6:00 и режим светомаскировки — то есть в темное время суток свет нельзя включать. Соседи следят друг за другом, чтобы не забывали про свет. И за подозрительными людьми, так как в город проникают диверсионные группы. Их ловят. Бывает, на улице слышны автоматные очереди или пистолетные выстрелы. Многие друзья-мужчины в тероборону вступили или волонтерят. Но об этом не могу говорить, потому что знаю, что русские солдаты иногда расстреливают волонтеров. 

Муж сейчас без работы, иногда помогает местным районным волонтерам, помогал разгружать гуманитарку пару раз. У него нет машины, и зрение -6.5, так что мобилизовывать его будут в последнюю очередь, но если что, он готов. 

Не все воюют, кто-то продолжает работать, например, в жилищном комплексе. Устраняют течи, ремонтируют трубы, чинят подстанции. Их часто повреждают ракетами. Город [ремонтируют] по максимуму, но не все можно отремонтировать, пока ведутся боевые действия. Например, горячую воду нам не вернут в город до конца войны («Харьковские тепловые сети» объявили, что горячее водоснабжение прекращено, так как «весь имеющийся ресурс направлен на сохранение тепла в квартирах» — прим. «Медузы»). Во многих домах нет отопления, трубы сильно перебиты (в более чем 500 домах нет отопления из-за поврежденных теплосетей — прим. «Медузы»). 

У нас есть свет, отопление, но батареи еле теплые. Сейчас воды нет ни горячей, ни холодной — вчера перебили где-то трубопровод. Мы успели набрать воду в ведра [до отключения]. Люди научены.

Елена

30 лет, учитель начальных классов в школе для детей с нарушениями развития

Я застала 2014 год в Донецке. Случилась война и я была вынуждена уезжать из Донецка в Харьков. Не думала, что такое может произойти.

24 февраля мы с мужем проснулись утром в 4:59, когда начались обстрелы и взрывы. Я сперва не поверила своим ушам. Написала подруге, которая тоже из Донецка уехала в 2014 году: «Показалось или правда?». Она поняла, о чем речь: «Нет, не показалось». 

Мы живем практически на окраине города. У нас из окна полностью видно Роганский жилмассив, там проходили события страшные (в результате обстрела этого района пострадали многоквартирные и частные дома, сообщалось о погибших и раненых — прим. «Медузы»). Рядом, в самый первый день, 24 числа, видимо, была сбита ракета. Наша квартира расположена на восьмом этаже — сверкание было видно из окна.

Сейчас мы живем в убежище в школе, тут есть подвал. [Условия], слава богу, вполне располагающие, чтобы находиться тут долго. Тут есть туалет и вода, она набрана в ведра и бутылки, чтобы на случай чего было. Мы спим на полу на матрасах, но помещение не сырое, нормально. 

Сейчас [в убежище] человек 50, было 170. Люди поуезжали, эвакуировались. Кто за границу, кто по Украине разъехался. Много людей было с маленькими детьми, со стариками, с родителями. Здесь есть люди с маленьким ребенком. Есть девочка меньше двух лет, мальчик лет четырех, есть дети-подростки.

Мы находимся здесь с мужем и у еще наша собака. И дети к собаке идут, родители стараются их чем-то занимать — телефонами, понятно, раскрасками, мультиками. Как-то вот не вижу [в убежище] подавленных людей. Может, кто-то не проявляет полностью свои эмоции. Но в целом все настроены очень даже позитивно.

У меня есть огромный страх. Я дальше забора школы не выходила никуда пока что, мне просто страшно. Я не знаю, сколько я буду работать над собой. Страшно все — и под обстрел попасть, и находиться в квартире, потому что ночью начинаются страшные бомбежки и куда-то постоянно прилетает. Муж мой выходил и говорит что в городе делают все возможное чтобы люди, кто не смог уехать, чувствовали себя комфортно — все ремонтируют, развалы разбираются.

К нам [в школу] приезжает гуманитарная помощь как на перевалочный пункт. Мы помогаем сортировать ее, а потом приезжают машины и эти продукты питания и медикаменты развозят нуждающимся в больницы, либо теробороне, либо военным. Еще нам привозили продукты, мы готовили, потом волонтер с водителем развозила куда надо. В департаменте образования знают, что здесь находятся сотрудники и беженцы с других районов города. Достаточно продуктов было передано предприятиями города — фабрикой продуктов быстрого приготовления, мясокомбинатом, птицефабрикой. 

К сожалению, сейчас в Харькове есть люди которые настроены [пророссийски]. Они прячутся в убежищах, кушают гуманитарную помощь, которую им поставляет Европа и собирает Украина. И они все равно настроены пророссийски, это просто неадекватно, как мне кажется. Я знаю, конечно [таких людей лично]. Они считают, что это Украина сама себя бомбит.

В «Одноклассниках» есть мои родственники из Крыма. Это сестры моего отца и их дети. Я написала: «Нас не надо ни от кого спасать. Мы живем на своей земле и мы хотим жить в Украине. Пожалуйста уйдите отсюда». Там полился шквал негатива просто. «В Советском Союзе было по-другому», «Вы нацисты», «Вы пляшете под Бандеру». «Да я хочу сама взять танк и приехать к вам поздороваться». И это родные люди казалось бы. Были. Поэтому наше общение прервалось. Я не буду с ними общаться больше. Я не вижу смысла. 

Папа мой находится в Крыму. У него там жена и сын жены (тот там служит). Когда я ему написала: «Тебя тоже отправили „спасать“ Украину?», он мне написал: «Да». Я пишу: «Нас не надо ни от кого спасать». Он ответил: «Ты ничего не понимаешь, люди хотят, чтобы их спасли от нацистов».