Они уже идут Три недели войны навсегда изменили Киев и киевлян. Прямо сейчас город готовится к осаде. Репортаж спецкора «Медузы» Лилии Яппаровой

Война пришла в Киев уже 24 февраля — в первый день российского вторжения. Судя по происходящему на фронте, спустя три недели Россия по-прежнему планирует взять столицу Украины — и все еще пытается ее окружить (но этого пока не случилось). Из Киева уехали многие жители — по словам мэра Виталия Кличко, «каждый второй». Таким образом, в городе по-прежнему остаются чуть меньше двух миллионов человек. Все они — и не только те, кто участвуют в обороне, — готовятся к окружению и осаде. Специальный корреспондент «Медузы» Лилия Яппарова провела в Киеве полторы недели — и рассказывает, как война изменила этот счастливый солнечный город (до неузнаваемости и, кажется, навсегда).

Ночь в бомбоубежище на станции метро

Ночевать в киевском метро очень холодно. Особенно если взять с собой только туристический коврик и тонкий плед (как сделал корреспондент «Медузы»).

Станция метро «Университет» в центре Киева — одно из самых переполненных бомбоубежищ в украинской столице. В 20:08 — через восемь минут после начала комендантского часа — эскалаторы останавливаются. Когда начинает работать гермозатвор (выглядит это так: толстый кусок пола рядом с эскалаторами на протяжении нескольких минут с гудением поднимается к потолку), внимания на это никто не обращает. Киевляне, решившие провести ночь под землей, не отвлекаются от очередного выступления президента Владимира Зеленского, которое транслируют по телевизору в вестибюле.

Гермозатвор — это герметичная дверь, которая плотно закрывает тоннель; она может выдержать бомбовый или даже ядерный удар. В 20:11 станция полностью закупоривается; наступившая тишина на мгновение оглушает.

В центре станции прогуливается мужчина в пуховике и домашних тапочках. По краю перрона идет мужчина с небрежно брошенным на плечо полотенцем. Следом спешит пожилая женщина в тяжелом бушлате, в руках у нее тарелки с едой, которая выглядит так, будто ее только что приготовили. На станции «Университет» во время войны постоянно живут, почти не поднимаясь на поверхность, три десятка человек.

Многие места в зале уже заняты; корреспондент «Медузы» устраивается возле стены под бюстом Максима Горького (в краеведческих заметках про станцию отмечают, что на мраморных плитах, расположенных как раз рядом с бюстом Горького, можно разглядеть окаменелые раковины юрского периода). Напротив, под бюстом Дмитрия Менделеева, на одеяле расположилась девушка, рядом с ней — пакет, сумка и рюкзак.

Самое обжитое место на станции — это поезд. На поручнях вагонов сушатся колготки и полотенца, на полу разложены матрасы и постельное белье. Подоконники плотно заставлены бутылками минералки, пакетами с курагой, майонезом, печеньем, пузырьками с йодом, бумажными стаканчиками и книгами.

Чтобы вторгнуться в чье-то жилое пространство, достаточно нечаянно пройти по «занятому» участку пола: обитатели бомбоубежища остро реагируют на такое, пристально изучая всех новичков. Другие охотно помогают освоиться: оказывается, сушить постиранные вещи можно на бутылках с кипятком («из трех пятилитровок получается почти батарея»), помыться пускают в хостел на поверхности (50 гривен), а маникюр девушки делают себе прямо здесь. «Для нас открывают служебный туалет — утром все выстраиваются зубы чистить, — объясняет постоянно живущая на станции киевлянка Тамара. — Разве что голову тут немного страшно мыть, потому что сквозняки».

На станции Тамара живет с сестрой Дарьей и своей новой подругой Екатериной, которая спустилась в это бомбоубежище на второй день войны. Девушки рады, что тут нет никаких посторонних звуков. «Помню, как 24 февраля [в день начала войны] затрещали стекла, бешено так заскрипели, — вспоминает Дарья. — А потом вижу свет. В пять часов утра за плотными шторами, яркий. Потому что взрыв».

После 24 февраля «не все люди готовы слышать», объясняет Дарья. Некоторые нервничают даже из-за бытовых ночных звуков на станции. «Первое время здесь я ко всему прислушивалась: казалось, сейчас сюда забегут русские и всех расстреляют», — вспоминает Тамара.

В самом бомбоубежище с начала войны происходит немного событий. В первую ночь после начала войны юноша, чьего имени никто не запомнил, достал Библию и читал молитвы в центре зала (присутствовавшие оценили акустику). На следующий день полицейские, ничего не объясняя, попросили всех обитателей «сойти с платформы и спрятаться в вагонах». 7 марта мужчина на станции «напился боярышника и поймал белую горячку». 9-го у живущего на «Университете» ирландца Филиппа украли ботинки, но вора нашли.

У живущей с начала войны в бомбоубежище Екатерины два дня назад было свидание: «Не в метро, а наверху. В тиндере познакомились еще до войны, а во время войны уже встретились. Он удивился, что я тут так долго живу, — и вообще хотел забрать: „Поспишь в нормальной кровати и увидишь, что в городе не так страшно“».

Но Екатерина к этому пока не готова. Это свидание — ее последний мэтч в тиндере: чтобы приложение работало, в телефоне должна быть включена геолокация. В бомбоубежище пользоваться ею запрещено.

В десять вечера на «Университете» выключают свет. Час спустя не спит только компания из трех человек, разместившаяся на мраморном постаменте в торце станции (раньше здесь стояла скульптура Владимира Ленина). Они режутся в самодельные карты: колоду нарисовали на кусках картона — того самого, на котором спали в первые три дня войны.

«Мы здесь оказались без всего, но обжились. От турков [укрывавшихся в метро] остались вот эти штуки непонятные, — Александр откидывает с босых ног узорчатый халат с меховой оторочкой. — Какие-то шубки. Они ушли — мы шубки себе забрали».

Его жена, экономист Оксана не высовывает головы из голубого пуховика. «Мне рыбка снилась, — говорит она. — Мы рыбку дома оставили — она, наверное, умерла».

24 февраля Оксана и Александр выбежали из дома в панике, ничего не продумав. «Со стороны балкона стреляло и бухало, а со стороны кухни шел шелест, только очень мощный, — вспоминает Оксана. — И я поняла, что, если попадут в Киевское водохранилище, смоет весь левый берег».

Слишком дорогое такси, поезда на Львов отправляются уже после начала комендантского часа, трудно перебраться через КПП на мосту — все эти аргументы Александр, Оксана и Татьяна приводят, чтобы объяснить, почему они до сих пор в метро. Но после расспросов признают, что возможность покинуть его — и даже начать двигаться на запад страны, где безопаснее, — у них на самом деле есть.

«Просто ты один раз здесь переночевал — а потом начинаются вот эти качели: оставаться здесь или ехать домой, ехать во Львов или в Польшу — что делать? Ты не понимаешь, — объясняет Александр. — К тому же ощущения, как будто осталось еще чуть-чуть: „Я последний день на станции — а потом война закончится“».

«Мне лично страшно выйти в другую жизнь, — признается Оксана. — Чтобы не подняться из метро в развалины, как в 1941-м, когда Киев был уничтожен».

К середине ночи корреспондент «Медузы» перебирается спать в вагон: там теплее. К утру состав стоит словно пустой: видны только кучи тряпья, в которых, глубоко зарывшись, спят киевляне. До открытия гермозатвора никто на станции не просыпается.

Как объяснить детям, что такое «страна»

Для Вадима Васильчука из 4-й роты 128-го батальона территориальной обороны самым тяжелым событием на этой войне оказался разговор с детьми — двумя шестилетними девочками Аней и Богданой и десятилетним сыном Василем.

«Вы знаете, я не вспомню, наверное, ни одного слова, что я говорил, — говорит Васильчук корреспонденту „Медузы“, — чтобы объяснить, почему я не еду с ними [на Западную Украину]. Наверное, это больше эмоции, которые ты чувствовал, а не слова, которыми ты объяснял».

Разговор о войне Васильчук завел с детьми еще до 24 февраля. «Они уже видели пару раз, как я приходил домой в форме после учебы [на военной кафедре], — говорит Васильчук; кашляет, напрягает челюсть и с трудом продолжает: — Еще у нас с женой была психологическая книжка — и мы [по рекомендациям оттуда] с ними играли: что они „должны будут спрятаться от плохого кота — как мышки“ например. Старались обратить это в игру».

Вадим не уверен, помогли ли эти предварительные разговоры на самом деле. «Не знаю, насколько им все было понятно… — Васильчук делает паузу и с силой трет глаза. — Они плакали, мы их обнимали. Сказали, что папа пойдет защищать страну. Тяжело, конечно, объяснить им, что такое „страна“, но я сказал еще, что пойду защищать и их тоже, каждого: Аню, Богдану, Василько, бабусю, маму. Когда говоришь четко, кого идешь защищать, они понимают».

В первое утро войны жена с детьми уехала, а Васильчук отправился в военкомат. Пришлось постоять в очереди. «Я дождался оружия — была сумятица, но мы [резервисты] оказались очень настойчивы — и сразу поехал на наш блокпост», — вспоминает киевлянин.

На этом блокпосту спрятаться от мартовского ветра можно только за бетонными блоками. Этот чекпойнт, говорит Вадим, может оказаться прямо на пути российских войск, которые сейчас пытаются прорваться на левый берег Киева через пригородные Бровары. «Мы каждый день отслеживаем, на сколько километров они ближе, — это то время, которое у нас есть, чтобы готовиться», — объясняет Васильчук.

В первые дни войны блокпост Васильчука состоял только из бетонных блоков. «Но мы получили информацию, что можем стать дополнительным направлением прорыва, и стали выставлять ежи, чтобы цеплять технику. Докопали рвы, обложились мешками с песком», — рассказывает Вадим.

Таких блокпостов в Киеве с каждым днем все больше. Город готовится к штурму, подтверждает Васильчук. «Они будут [продвигаться к Киеву] в любом случае — они уже идут, — рассуждает боец теробороны. — Ты смотришь на город — и ты его не узнаешь. Но мы не Мариуполь. Пока мы не Мариуполь».

«Я не понимаю, от кого нас „освобождают“. У меня столько ненависти»

У Натальи Нимченко оранжевые от йода ноги. Через рваную рану на бедре можно увидеть ее мышцы, они серого цвета. Такие ранения нельзя зашивать — их лечение проходит в несколько этапов. К повреждениям подключены белые трубки — это специальная VAC-система, которая помогает тканям восстанавливаться.

Убедившись, что пришедший в палату корреспондент «Медузы» составил впечатление о ранении, Нимченко снова закрывается простыней.

«Ваш ход сейчас, — тут же подсказывает мне семилетняя Варвара Нимченко; с матерью они лежат в одной палате. — Кидайте кости!» Выпадает красная грань игрального кубика. «Значит, вам нужно достать красный блок из основания башни», — поясняет девочка. Мы играем в дженгу; причем Варвара пользуется только одной рукой, вторая — под капельницей.

Варвара и Наталья находятся в киевской детской больнице «Охматдет» неделю — с осколочными ранениями. Этот медицинский комплекс тоже попадал под обстрелы: детей с онкологическими заболеваниями или находящихся на гемодиализе отсюда уже эвакуировали; всех новорожденных во время воздушной тревоги спускают в подвал.

Под минометный обстрел семья Нимченко — мать, дочь и сын Кирилл — попала 5 марта, покидая Ирпень — киевский пригород, который прославился на весь мир, потому что он находится на пути российских войск к украинской столице (и ситуация там чудовищная). «Решили поехать через Стоянку, чтобы добраться в Винницу. Там вроде был и зеленый коридор, и Красный Крест, — рассказывает Наталья. — Может быть, мы поздно приехали?»

За рулем была Наталья. Идущей прямо перед ними машине блокпост удалось проскочить — а Наталье, как она считает, «не повезло». «Это был минометный обстрел. Попало в водительское сиденье — там, где я», — вспоминает Нимченко. «И машина… Ну, приняла на себя удар, — подбирает слова, чтобы точнее процитировать взрослых, Варвара. — Осколки от окон посыпались мне и маме в ноги. Я думала, что это россияне где-то спрятались и просто поближе к нам кинули гранату».

Варвара не слышала взрыва — «только звук, как рассыпаются окна». Наталья тот момент помнит отчетливо.

«Я от начала до конца была в сознании — и видела, как разлетелись куски моей кожи, мяса по салону. Я даже не знала в тот момент, что Варя тоже ранена. Зазвенело в ушах — и я услышала, как очень сильно кричит [ехавший в той же машине сын] Кирилл: „Мама, не умирай! Спасите мою маму!“ Я понимала, что все: как говорится, приехали. Не понимала только, почему нам так не повезло». Сейчас Кирилл в Киеве — в той поездке через блокпост его не ранило.

Зашедшая в палату медсестра убирает капельницу — теперь Варвара может играть в дженгу обеими руками. «Про пятку я вообще не знала, — девочка пытается описать собственные ранения. — Когда увидела, что мне что-то приклеили на пятку в госпитале, подумала, что там обычная ранка. А потом мама мне сказала, что у меня вынимали осколок. Такой же, как и в правой ноге».

«Это как если взять и молотком ударить по куску мяса», — описывает Наталья свои повреждения; на рентгеновских снимках ее ноги будто посыпаны белой крошкой — это множество застрявших в ноге мелких осколков. У Варвары ранение более «аккуратное», уточняет мать: фрагмент мины «прошил» левую ногу и застрял в правой.

В те дни, когда семья Нимченко пыталась выехать из Ирпеня, российские войска с боями заняли город. «Обстрелы были непрерывные, — вспоминает Наталья. — Все, что сейчас в Киеве, — это вообще тишина. Спасибо нашим военным: они на руках перенесли нас [через разрушенный в первые дни войны мост, прежде соединявший Ирпень с Киевом]. Меня несли четыре человека. Варю тоже несли. И даже когда нас уже грузили в скорую, все равно стреляли».

Варя свешивает голову с кровати, уже явно не слушая мать. «Вы видите — слышите — что разговариваю я на русском языке? — спрашивает Наталья Нимченко. — У меня отец русский, из Курской области, у меня мама — украинка. Я училась в русской школе. Я не понимаю, от кого нас „освобождают“».

«У меня столько ненависти. Честно, — продолжает она; ей не хватает дыхания. — Я сейчас просто ненавижу».

«Алкоголем перед введением сухого закона успели запастись не все»

В первые три дня войны в Киеве не пекли даже хлеб: остановились хлебозаводы. Впервые за неделю услышав в городе запах готовой еды, корреспондент «Медузы» остановилась прямо посреди улицы. Запах шел из грузинского ресторана «Цинандали», который сейчас, как и остальные местные кафе, готовит только на вывоз — для больниц и теробороны.

К 10 марта город покинул каждый второй киевлянин; оставшиеся перестали включать по вечерам электричество, чтобы освещенные многоэтажки не стали целями для обстрелов.

В первые две недели не горели и светофоры. Пустующие трассы тоже не расчищали, там продолжала лежать техника.

Киевляне советовали корреспонденту «Медузы» перебегать дорогу (а не переходить — как в мирное время), едва завидев приближающийся транспорт: машин мало — но ездят они не останавливаясь. «Некоторые куражатся, пытаясь справиться со стрессом, — добавляет киевлянин Роман Захаров во время прогулки по городскому центру. — Алкоголем перед введением сухого закона успели запастись не все».

Достать алкоголь можно в одной из многих в спешке оставленных киевлянами квартир, объясняет Захаров — конечно, «с разрешения хозяев, готовых поделиться запасами». По домашним аптечкам знакомых, которые уехали из города, остающиеся в Киеве ищут самые обычные лекарства, вдруг ставшие дефицитными. В немногие работающие аптеки — длинные очереди; завоза туда не было с 24 февраля.

В продуктовые, которые работают всего несколько часов в день, очередей нет: они исчезли, когда ушла первая паника, а Киев покинула половина горожан. Легко можно достать протеиновый йогурт немецкого производства или соевое молоко, но еще ни разу корреспонденту «Медузы» не попадались обыкновенные повседневные продукты — например, сметана и кефир.

Роман Захаров — до войны рекламный аналитик и предприниматель, а теперь один из координаторов волонтерского движения — пытается держаться за привычки, чтобы справиться с тревогой: «Я каждый день ходил на прогулку — и сейчас каждый день хожу, вот сегодня — с тобой. Неважно — сирены, не сирены».

Заходит Захаров и на Пейзажную аллею — этот парк расположен на холме, откуда открывается вид на обстреливаемый российскими войсками Ирпень.

Сегодня Роман взбирается туда околицей, через лужи и гаражи. «Чтобы не ходить через центр, где военные, которые проверяют буквально всех. Чтобы не пришлось объяснять им, как ты (корреспондент „Медузы“, — прим. „Медузы“) оказалась в Киеве с российским паспортом», — объясняет волонтер.

Через полчаса мы срежем дорогу через правительственный квартал в самом центре города. Нас моментально остановит, допросит и обыщет охрана здания офиса президента. С начала войны на Зеленского совершили уже десяток покушений, говорят его советники, а британская The Times сообщала, что ликвидацию украинского лидера поручили «сразу 400 наемникам ЧВК Вагнера».

Сегодня Ирпень не горит — но низко висящие облака «состоят из вчерашнего дыма»; по крайней мере, так кажется Захарову. «Там были черные столбы — и видно было, как прилетают ракеты, — вспоминает Роман свою недавнюю прогулку по городу. — А потом я увидел вспышки, яркие такие трассы. После них дыма стало больше».

«Тот самый украинский злобный хакер-нацист во всей своей красе»

Алкоголь дома у «Морского лиса» закончился сегодня в 11 утра. «Морской лис» — это украинский хактивист под ником s34f00x.

«Допил последние — победные — капли, когда мы „выносили“ сервер одной российской компании, которая автоматизирует бизнес-процессы куче ваших госструктур — „Почте России“, „Госуслугам“, департаменту информационных технологий Москвы, „Ростелекому“, „Газпрому“, — „Лис“ переворачивает вверх дном свою фляжку. — Тут было 200 миллилитров коллекционного вискарика. Очень грустно жить с сухим законом! Я и так берег: когда было очень тяжело и ехала кукуха, я делал маленький-маленький глоточек — мочил себе язык».

Запастись алкоголем перед введением сухого закона «Лис» не успел — даже эта фляжка просто оказалась в кармане куртки, которую хакер надел перед эвакуацией на дачу под Киевом. «Тут глухо, далеко от всего — разве что в 10 километрах от нас Васильков горел, — говорит хакер. — У меня есть свет и интернет. Все, мне больше ничего не надо».

Интервью s34f0x дает прямо с расстеленного на голом полу матраса, где он только что — около часа дня — проснулся. Каморка молодого хакера почти целиком помещается в обзор сервиса Google Meet, в котором мы созваниваемся: окно занавешено покрывалом, чтобы свет не мешал спать днем (ночью, пока техподдержка большинства российских компаний спит, он устраивает атаки); пододеяльник украшен ромашками.

«И если уж совсем всем хвастаться, то вот, — „Лис“ хватает откуда-то с пола дробовик и показывает в камеру. — Я ходил в тир, развлекался, купил патронов. Но воевать пытаюсь в своей плоскости, потому что пользы от меня на реальном фронте с дробовиком — никакой».

До войны «Морской лис» был гражданским DevOps-инженером, но 24 февраля попрощался со всеми в рабочем чате и присоединился к украинскому цифровому сопротивлению. «Просто написал, что я теперь „кибервоюю“ — я киберволонтер, — вспоминает „Лис“. — И с тех пор туда не заглядывал».

С начала войны украинское киберсопротивление выросло почти до 70 тысяч человек (по крайней мере, столько участников насчитывает крупнейший из известных «Медузе» телеграм-каналов по организации DDoS-нападений). Вместе с группировкой Anonymous оно взяло ответственность за десятки атак: переставали работать сайты Кремля и RT; на сайтах крупнейших российских СМИ появлялись антивоенные лозунги; Минобороны и «Роскосмос» страдали от утечек.

«Просто заходим и выламываем с ноги какие-то старые уязвимости, — описывает „Лис“ методы хактивистов. — Против финсектора это не очень работает, потому что у них серьезная защита, но мелкое барахло — сайты Кремля и ФСБ лежали, например. На сайте ФСИН появился мой любимый баннер: человек под украинским флагом, который останавливает танк, и куча серой массы под российским, которая убегает от мента с дубинкой. Я лично рассылал депутатам Госдумы эсэмэски, которые звучали так: „Он [Владимир Путин] застрелился. Они [украинские военные] едут сюда на танках — беги“».

Главным своим достижением «Лис» считает взлом подрядчика, организующего бизнес-процессы для российского госсектора (называть эту фирму хакер не стал).

«Битва шла еще с 3 марта: мы начали туда [в инфраструктуру компании] ломиться. Нас выбили — мы вернулись», — картинка в сервисе видеозвонков начинает трястись: это собеседник корреспондента «Медузы» от возбуждения едва не опрокидывает собственный ноутбук. «Я за эту ночь вынес три терабайта вражеских данных, не сходя с этого же матраса — разве что футболку с тех пор переодел, — продолжает хактивист. — Сделали им очень больно. Запустили тактику выжженной земли».

Техподдержка российской компании долго не понимала реальный масштаб атаки, убежден хактивист. «Но у нас было подозрение, что скоро нас оттуда могут выбить окончательно — и лучше уж кэшаут прямо сейчас, выйти из казино с накопленным баблом», — объясняет «Лис».

В день «кэшаута» у хакера «начался мандраж»: «С шести утра мы вручную выкачивали все интересные базы данных: терабайты и терабайты — мне просто складывать было некуда это барахло, — рассказывает s34f0x. — А уже к 10 утра начали на прощание ломать им инфраструктуру: удалили все бэкапы и положили в это пустое место одну-единственную картинку — ту самую, с человеком, который останавливает танк».

Когда в финале атаки техподдержка российской фирмы наконец-то увидела настоящие масштабы взлома, счет пошел на минуты, рассказывает «Лис».

«Кто окажется быстрее: они сменят пароли и выбьют меня оттуда — или же я сотру их сервера, — вспоминает хакер атаку, которая, по его утверждению, завершилась за несколько часов до интервью. — Мне пришлось вручную набивать команды для удаления сервера — и меня аж трясло. Дрожишь, опечатки делаешь, стираешь — и сам себя уговариваешь: „Успокойся, дыши, дыши“».

То, что жертвами его взлома стали не киберподразделения ГРУ, предположительно атаковавшие украинскую инфраструктуру прямо накануне войны, а российская «гражданская» компания, «Лиса» не смущает. «Сплю без снов. Мы в ответе за тех, кого приручили. И кого посадили на трон. И само это ощущение — что вот передо мной структура на тысячу серверов, очень дорогая, с целой кучей команд, а я просто сижу и сношу все это к чертовой бабушке… Незабываемо».

«Обездоливаю женщин, стариков и детей, — смеется „Морской лис“. — Тот самый украинский злобный хакер-нацист во всей своей красе, ага».

«Я поднимаю глазки, а там два человечка — и тут же открывается автоматный огонь»

На третий день войны боевой медик 130-го батальона теробороны Ася Куницкая попала под огонь российского снайпера. Корреспонденту «Медузы» она рассказывает об этом с мечтательной интонацией. «Это был не первый обстрел в моей жизни — сотый, наверное, — с улыбкой говорит Ася. — Да, это было чуть-чуть плачевно, лежали немножко личиком в асфальт. Но ничего, слава богу, все обошлось».

Куницкая возглавляет медпункт теробороны на северо-западе Киева — в здании одной из районных администраций, полностью переоборудованном под военную базу. В день снайперского обстрела плохо стало одному из ее бойцов. «Впечатлительный мальчик, 21–22 года, впервые бронежилет надел, наверное, — ну и прилег прямо там, на КПП. Упало давление, — объясняет Ася. — Мне протягивают венный жгутик, три ампулы дексаметазона — и только я потянулась ставить вену, как мой санитар Тарас говорит: „Там кто-то смотрит“».

«Я поднимаю глазки, — вспоминает Ася, — а там два человечка — и тут же открывается автоматный огонь [из окон пустующего здания напротив]. Так со жгутиком в руках и упали: ползем по асфальту хоть куда-то — а над нами абсолютно все время стреляют. А когда уже забежали за машину, я поворачиваю голову — а там на „Макдоналдсе“ [у здания администрации] сидит снайпер. Черный такой силуэт. Только успела пригнуться и услышать свист над ухом — и все, в стеночке дырочка оказалась». («Медузе» не удалось найти независимых подтверждений того, что 26 февраля в э районе работала ДРГ, состоящая из автоматчиков и снайпера.)

Попавший под тот же обстрел санитар Тарас — это Тарас Тополя, солист очень известной украинской поп-рок-группы «Антитiла». Второй участник Асиной бригады, Сергей Вусик — клавишник и продюсер того же коллектива. «Выполняют все команды, „звезды“ у них вообще нету, — говорит Куницкая. — Знаю Тараса уже лет восемь. Познакомились в 2014-м, когда он помогал армии гуманитаркой. Дружба, которая рождена на войне, обречена на вечность».

«Антитiла» до сих пор не удалили с сайта расписание начинающихся в июне концертов: большой стадионный тур готовили к выпуску нового альбома «MLNL» («Миллениальные»). Презентовать его в итоге пришлось прямо на базе теробороны на второй день войны.

«Две недели до [войны] мы были занятом выпуском, пиаром, стадионами, — вспоминает гитарист группы „Антитiла“ Дмитрий Жолудь, тоже записавшийся в тероборону. — А сейчас у нас в медпункте гитара стоит уже неделю — не знаю даже чья, может, каптерщика местного. Я только вчера взял ее в руки. Поздравили с днем весны наших медиков — поиграли им старенькие песни, проверенные хиты. И больше вообще не хочется играть».

Слышен резкий запах спирта — это медик Куницкая дезинфицирует руки после очередного осмотра: одному из бойцов поставили капельницу. Организованный Асей медпункт занимает четвертое и пятое парковочные места под зданием администрации. Под больничную койку оборудован массажный стол, который каким-то образом оказался в здании еще до войны, а сам лазарет огорожен от остального паркинга мешками с песком.

Сама администрация превращалась в штаб 130-го батальона теробороны постепенно: в первые три дня возле нее не было вообще никаких укреплений. «А сейчас роты сделали себе пункты дислокации», — Тополя указывает в направлении 16-го парковочного места, где расставлены глубокие офисные кресла и разложены спальные мешки.

На одну из опор парковки наклеен листок с надписью «Кабинет поддержки № 205». «Это наш центр психологической помощи», — объясняет Тополя. На спинку стула по соседству прикрепили вывеску «Волонтерский штаб». Баррикады выстроены из сейфов, стульев, деревянных поддонов. «Есть комната с коктейлями Молотова, но туда я вас, наверное, не поведу», — говорит Тополя.

Уже на улице Тополя проводит корреспондента «Медузы» к торцу здания администрации и указывает на дыру в его обшивке: пуля снайпера, который целился в Куницкую, сквозь плитку прошла внутрь стены. На лужайке вокруг администрации раскиданы шины и деревянные поддоны; боковые входы заложены мешками с песком. На перекрестке — под светофорами, но не загромождая пешеходные зебры — расставлены противотанковые ежи; часть из них сварена даже не из арматуры, а из столбиков ленточных ограждений, которые обычно ставят в аэропортах и торговых центрах.

С перекрестка следы ударов, нанесенных по зданию администрации, видны невооруженным глазом: здание обожжено, выбито несколько плит. По соседству — тот самый «Макдоналдс», откуда стрелял снайпер. Гражданским здесь нежелательно находиться даже до наступления комендантского часа — особенно если одним из главных поводов для этого, как у корреспондента «Медузы», стали многократные прослушивания песни «Все красиво», выпущенной санитаром медбригады 130-го батальона.

Проникнуть на базу это вряд ли бы помогло: людей там работает много и большинство из них не догадываются, что один из санитаров — это солист группы «Антитiла».