Представьте: к вам ворвались с обыском. А вашего ребенка внезапно обвинили в «вовлечении» подростков в протесты Все это произошло с Марине Азизбекян — мамой редактора Doxa Армена Арамяна. Мы с ней поговорили

Утром 14 апреля полиция пришла с обысками к сотрудникам студенческого журнала Doxa. После этого их отвезли на допрос, а уже вечером прошел суд по мере пресечения — Армену Арамяну, Алле Гутниковой, Владимиру Метелкину и Наталье Тышкевич запретили выходить из дома, пользоваться интернетом и другими средствами связи. Журналистов подозревают в «вовлечении» подростков в акции в поддержку Алексея Навального. Об уголовном преследовании молодых журналистов «Медуза» поговорила с Марине Азизбекян — мамой редактора Doxa Армена Арамяна.

Марине Азизбекян

мама редактора Doxa Армена Арамяна

Для меня Армен — это не только старший сын и один из моих четырех детей. Он — самый человечный человек. Самый добрый и заботящийся обо всех. Начиная со своей матери, сестры, братьев и заканчивая друзьями и животными. Мне 47 лет — я очень многих людей видела в своей жизни, но человека более доброго, более отзывчивого и человечного не видела.

Армен вырос мальчиком, очень любящим книжки. Мы с ним учили буквы на кубиках, когда ему была два годика, а в три он уже читал по слогам. Тогда же я отвела его на английский. С меня взяли расписку, что я, мамочка, осознаю, за что я плачу — потому что [некоторые] другие дети в три года ни на одном языке не разговаривают, а у нас английский.

Он никогда не был шалуном. Никогда не хулиганил, честно-честно. В семье есть хулиганчик — второй сын, а Армен с детства рассудительный. Помню, что, даже когда я покупала ему очень много книжек и не успевала с ним все их разбирать, я приходила и думала: «О, свободная минуточка, давай с ребенком все сделаю», — смотрю, а он уже все сам сделал.

В детстве у него была страсть: Lego и биониклы. Сейчас эти биониклы проживают вторую жизнь. У нас было очень много Lego, он любил создавать миры. Даже в компьютерных играх любил создавать разные цивилизации. Его интересовало все, что связано с созиданием.

В детстве все Армену говорили, что обязательно надо давать сдачи: если тебя толкают — тоже толкай, если тебя ударили — тоже ударь. Он этого не делал принципиально. Первый случай был в детском саду, когда девочка отобрала у него пряник — или что-то такое. Ему сказали: «Она же тебя толкнула, из твоих вещей что-то забрала». Но Армен отказывался с ней ругаться и сказал: «Мы всегда можем поделиться». И всю жизнь он на этой позиции — что можно договариваться, слышать и делиться, а не драться, ругаться, в ответ на идиотство делать второе идиотство. 

Очень много людей — наверное, и я в каких-то случаях — любит говорить о правде, если она нам выгодна. А Армен всегда справедлив — в первую очередь по отношению к себе. Он никогда не сделает что-то, что плохо по его собственным критериям. Для него не существует момента выгоды и шкурного интереса. У меня есть хороший знакомый, он как-то сказал: «Господи, надо найти компромисс между шкурой и совестью». Мне Армен сказал: «Можно мы с ним дружить больше не будем? Компромисс между шкурой и совестью невозможен. Совесть либо есть, либо нет». 

Вообще, его интересует суть вещей. Если это религия, то он должен очень много прочитать про нее, чтобы понять, откуда что пришло, где что означает и почему люди пришли к этому. Если что-то где-то неправильно, то он всегда думает, как все должно быть, чтобы стало правильно. Когда говорят про революционеров и бунтарей — это не про Армена. Он — тот, кто ищет выходы. Что делать? Как быть?

Армен осознанно поступил в Вышку на философский [факультет]. Я тоже считаю, что это его. Мы долго шутили, что не каждый бородатый — философ, но все философы — бородатые.

Doxa в жизни сына появилась, когда он — как философ — заинтересовался, какие [в соцсетях] есть паблики про философию и студенческую жизнь. Они с друзьями выяснили, что когда-то в стенах Вышки был какой-то журнал Doxa, а потом его забросили. Они решили его возобновить как паблик, который будет интересоваться проблемами [студентов].

В первый раз повышенный интерес к Doxa появился после того, как они сделали опрос студентов, какие пары и дисциплины более интересны, что им нравится, а чем бы они не хотели заниматься. На основании этого мнения студентов они сделали рейтинг [педагогов]. Помню, ему пришлось нахлебаться от преподавателей, которые оказались в низких рейтингах. Это было мое первое переживание за сына. Он тогда сказал: «Ну и что? Это есть правда. Я это делаю не для того, чтоб кого-то уволили, а чтобы подумать. Может быть, чтобы стало хорошо, нужны новые дисциплины или эти же — но с другими преподавателями».

Для Doxa он в том числе переводил тексты [с английского]. Он вообще переводами занимается. И в Вышке организовал киноклуб, где все смотрели фильмы на английском и потом их обсуждали. Он считал, что это способствует тому, что будут люди лучше усваивать язык.

Doxa для Армена — это прежде всего ответственность перед людьми, с которыми он работает, которые вместе с ним делают ее. Также ответственность и честность перед людьми, для кого он делает это. Он именно тот человек, который живет с большим грузом ответственности. Но эту ответственность на него никто не накладывал. Это его выбор.

Мне самой очень нравится Doxa — читать ее, узнавать новое. Там замечательные ребята, они все заражены позитивной энергией и все делают фактически на энтузиазме. Они очень симпатичны мне своим отношением к Doxa и к жизни. Некоторых я знаю лично, это замечательные дети, и респект родителям, что в наше время есть такая молодежь.

Я знаю, почему Армен работает с протестами [то есть освещает их и помогает задержанным]. Для Армена и для очень многих ребят важно справедливое отношение. Человек имеет право выйти на протест. И если человек вышел — и за это страдает, то должно быть место, люди, которые этого человека поддержат.

Все началось с «московского дела». Тогда ребята в Doxa просто встали на помощь своим же — студентам. Они посчитали, что не могут быть вне проблемы и не помочь им. Они сами не за какую-то одну политическую партию или течение, идею или какого-то политика. Они ничего такого не пропагандируют, не говорят: «Ты — хороший дядя, а ты — плохой. Мы — за тебя. И против тебя». Они поддерживают ребят, которые имеют право думать так или иначе. Для них эти протесты — это помощь своим же своими же силами. Они всегда за то, чтобы у студентов была поддержка. Сын живет этой миссией.

Первый раз мы столкнулись с проблемами, когда Doxa поддерживала Азата Мифтахова. Ребятам казалось величайшей глупостью, что человека можно в ночи распознать по «выразительным бровям». Азат — студент, аспирант, он должен заниматься своими профессиональными делами. Он не уголовник. Я тоже так считаю и помогаю маме Азата — мы с ней в судах познакомились. 

Тогда [в 2019 году] был день рождения Doxa — мы отмечали два года. Была большая программа, приглашенные гости, спикеры. Кроме этого, ребята собирали деньги в помощь Азату — ему на передачи. А на следующий день по «России 24» мы слышим, что наши дети собирают деньги для подрывника-террориста — и они хотят путем революций и террора ворваться во власть. То, что мы услышали, было реально страшно. Я тогда подумала: «Господи, наверно, в нашей стране многое не так, если на наших центральных каналах могут так врать и не нести за это никакую ответственность». Тогда нам всем было страшно: и родителям, и детям.

Обыск [14 апреля] начался в 6:20–6:30. Нам постучали в дверь. Я подумала — может быть, это соседи, может быть, [мы их] залили. Ничего другого в голову не приходило.

Я подошла к двери, спросила: «Кто там?» Сначала мне ответили женским голосом: «Соседи». Я так и подумала, что это соседка снизу — но на всякий случай посмотрела в глазок. А там стоял мужчина. Я говорю: «Вы кто?» А он говорит: «Я участковый, откройте дверь». Спрашиваю: «По какому поводу?» Думала, что посмотреть, где заливают [квартиру снизу]. Он сказал: «Откройте и узнаете». Это стало непохоже на «залив», мне стало страшно.

Они стали очень интенсивно стучать в дверь. Не сказали ни о какой причине. Просто сказали, что если сейчас не открою, то выломают дверь. Я поняла, что они сейчас не только выломают мне дверь, но и поставят на уши весь наш подъезд. Открыла им, они толкнули дверь и зашли. Тогда я поняла, что они [полицейские] все стояли на лестнице и на ступеньках, поэтому я не видела их [кроме одного участкового]. 

Они не хотели объяснять, зачем пришли. На повышенных тонах стали кричать, что я должна отдать им свой телефон — он был на столе, они его взяли. Дальше сказали, что будет обыск и что они должны видеть всех членов семьи. Пошли сами по комнатам, разбудили моих детей. В одной комнате спала 16-летняя дочь, во второй — 14- и 21-летний сыновья (самого Армена Арамяна задержали этим же утром, но не дома, а в редакции, — прим. «Медузы»). Дети спросонья вообще не понимали, кто эти дяди. 

Только один участковый был в форме, остальные — в гражданской одежде. Еще привели двух понятых с соседнего подъезда. Детям велели срочно отдать телефоны — они как-то покорно отдали их. Я не переставала требовать, чтобы мне отдали телефон. [Говорила] что я имею право хотя бы предупредить адвоката, что у нас тут происходит. Мне сказали, что не будут тратить на все это время, обыск пройдет быстро. Хочу я адвоката и хочу. Вот когда я буду в суде или на допросе, они предоставят бесплатного адвоката, а сейчас никаких моих адвокатов ждать не собираются.

Они рассыпались по комнатам, двух несовершеннолетних детей заставили сесть на диван и не шевелиться. Среди них была одна женщина, которая называлась «экспертом». Она без разрешения заходила во все комнаты и снимала все на свой телефон. А дочь разбудили в легкой пижаме — шортики и маечка. Она фактически полуголая сидела. Я просила, чтобы ребенок хотя бы оделся. Они сказали — [пусть сделает это] только в присутствии «эксперта». Но у этой женщины был такой страшный взгляд, что дочка предпочла сидеть и дрожать, чем пойти переодеться.

Они [полицейские] зачитали нам, что находятся здесь «в случае, не терпящем отлагательств», — поэтому у них нет ордера на обыск от судьи. Обязались в течение 24 часов получить это постановление. С того момента уже давно прошли 24 часа, но постановления так и нет.

Я поняла, что они пришли по душу моего старшего сына. Обыск начали в комнате Армена. Забрали ноутбук [другого сына] (он занимается в той комнате), перебрали все книги. Их возмущало, почему их так много. Я говорю: «Он у меня ученый, поэтому много книг». Они думали: раз так много книг, значит, обязательно есть запрещенная литература. Я говорила, что все книги мы покупали в книжном магазине. Они ответили, что список [запрещенных материалов постоянно] обновляется. Нашли тюнер для гитары Армена — сказали: «Вот где он хранит всю информацию». В других комнатах ничего не нашли. 

Сам следователь пришел к нам со всем своим хозяйством: ноутбук, портативный принтер, провода. Включал что-то, но у него не получилось. В итоге в какой-то момент стал писать протокол об изъятии вручную. Мой сын помог ему настроить принтер — чтобы нам не писали протокол до следующих шести часов утра. Нам дали его подписать. Я принципиально отказывалась, так как там не было написано, что я требовала адвоката и мне в нем отказали. Три раза переписывали — в итоге написали, что я потребовала адвоката. 

Мне очень не понравилось отношение правоохранительных органов. Они Армена называли бездельником. Я говорю: «Мой сын не бездельник, он ученый». Они мне съязвили: «Да, да, ученый, ни в чем не виноват. Просто споткнулся и с пола „достал“ статью [УК РФ]. Теперь она у него, вы его долго не увидите». Это было очень страшно.

Обыск длился два часа. Младший сын пошел в школу, дочке было плохо. Ей до сих пор плохо. Средний сын пошел к другу, взял его телефон, и мы узнали, что обыски проходят у всех ребят, которые были задействованы в ролике. Узнали, что будет суд. Средний сын подъехал туда, мы — позже. Все это время в метро я плакала, потому что [в новостях] показывали, как моего сына задержали, что его в наручниках за спиной ведут, как убийцу. 

В суде долго сидели, пока ребята что-то писали в кабинете [знакомились с материалами дела]. Ребят вывели примерно в 16 часов — перед ними в два ряда стояли люди, кажется, ОМОН и росгвардейцы. Нас не пускали, чтобы мы хоть как-то увидели своих детей.

Ближе к шести вечера ситуация стала выводить из себя. Я стала требовать, чтобы наших детей хотя бы кормили — отказывали. Стала требовать руководителя, меня послали на Петровку подавать на них жалобу. Я была очень настойчива, и в итоге нам сказали самим организовать им покушать.

Началось судебное заседание. Это заседание и все, что происходит в последнее время в моей жизни, — это игра в подлость с очень многими уровнями. Нам кажется, что мы дошли до уровня «Бог», а оказывается, там есть еще, и еще, и еще. Наш адвокат Леня Соловьев очень грамотно и обдуманно опровергал многое [из позиции обвинения], но судья его не услышала.

Из суда [сотрудники Doxa] выходили по одному — и всех очень встречали [на улице]. У меня слезы были, что люди столько часов ждали Армена, поддерживали.

Сейчас я сама смотрела ролик Doxa [за который преследуют журналистов]. Он в поддержку ребят, которые тоже хотят что-то делать, но боятся, так как их могут исключить, выгнать, в тюрьму посадить. Это ролик не про «Идите на протесты», а про то, что если вы намерены сделать это, но думаете, что вас уволят или отчислят, то вы должны знать, что они не имеют на это права.

Конечно, сейчас я очень переживаю. Что это такое? Армен закрыт в четырех стенах. У него не будет гаджетов и техники — окей. Будет все, над чем он работает, делать с бумажкой и ручкой. Но от этого уже пострадали другие мои дети. Сегодня [15 апреля] у одного должен был быть экзамен в Вышке, но его не удалось написать, так так техника отсутствует. Мой ребенок, который два года учил историю, не смог сегодня достичь цели и написать экзамен [он проходил удаленно]. Он в шоке от происходящего. Мы не знаем, дадут ли нам еще шанс написать экзамен.

Но я точно знаю, что все это путь в никуда. И чем больше будут делать без вины виноватых, тем больше будет недовольства. А Армен — сильный человек, он старается держаться и нас поддерживать, улыбается. 

В суде мы познакомились с родителями других задержанных ребят [из журнала]. Все, кто был, поддерживали ребят. Не было такого вопроса: «Зачем тебе это надо было?» И я тоже не жалею, что мой сын занимается журналистикой — ни в коем случае. Я горжусь им, что он такой человек, борец и боец. Мы никогда дома не говорили: «Ой, зачем тебе это надо? Делай другое!» Я ему верю, в него верю и знаю, что мой сын прав.