«Все работают, но со сжатыми ягодицами» Как законы против ЛГБТК-людей повлияли на дрэг-сцену в России? Мы поговорили об этом с дрэг-королевами — они продолжают выступать несмотря ни на что

В отличие от своих американских коллег, которые всегда были политически активны, российские дрэг-артисты крайне редко высказываются публично. Однако в современной России именно они стали одними из самых заметных — а потому и самых уязвимых — ЛГБТК-персон. В то время когда квир-активисты уезжают из страны, гей-клубы закрываются, а лояльные властям артисты и блогеры открещиваются от обвинений в «пропаганде ЛГБТ», российские дрэг-королевы продолжают выступать. «Медуза» поговорила с тремя из них о том, как война и признание «движения ЛГБТ» экстремистским повлияли на российскую дрэг-сцену. В целях безопасности мы изменили сценические имена героев и не указываем города, в которых они живут.

В этом тексте много мата. Если для вас это неприемлемо, не читайте его.

Люба Дорого

родилась на Крайнем Севере

В 2015 году друг рассказал мне про дрэг-конкурс, и мы ради фана решили поехать. Накрасил меня товарищ, сшила костюмы знакомая — с мира по нитке мы чего-то насобирали. 

Это был такой лютый провинциальный конкурс: отбора не было, участвовать мог кто угодно — и маститые дивы, и [те, чьи выступления можно охарактеризовать как] кринжатина. Мамины платья, туфли подруг, парики откуда-то с барахолки. Короче, очень плохо.

Со мной приехали еще двое знакомых, которые уже занимались дрэгом. Они в финал не прошли, а я прошел — мне даже дали какой-то приз. А когда я вернулся в родной город, меня пригласили работать в клуб. И я такой: а почему бы и нет? Я понял, что хорошо выгляжу, более-менее уверенно себя чувствую на сцене, и решил: надо сделать не треш, как на конкурсе, а вот «на серьезных щах». 

Для меня лично дрэг — это супер-заебись. Ты можешь реализовать любую идею, любой образ. Из ограничений в дрэге только лень и бюджет. Ты сам себе режиссер, актер, оператор, гример, костюмер — полная свобода. Ну и в общем и целом это очень весело. Часто говорят, что мы просто клоуны в платьях. Наверное, в этом есть правда. 

Я из маленького города и там давно понял простую истину: первый шаг на сцену на каблуках — это первый гвоздь в гроб личной жизни. Потому что в провинции гей-сообщество зашоренное и старается быть а-ля гетеронормативным. Там серьезно считают, что если ты переодеваешься в женщину, значит, с тобой что-то не так, значит, ты по-любому весь из себя такой эксцентричный. 

Образ жизни дрэг-артистов часто представляется маргинальным. Нас считают безответственными, легкомысленными, с проблемами с алкоголем и запрещенными веществами. Если ты работаешь в дрэге, то это как бы «фу»: с тобой и дружить не стоит, и на свидание ходить не стоит. 

Люди не понимают, что это просто как Хеллоуин. На Хеллоуин ты переоделся в принцессу — к тебе вопросов нет. А если ты переодеваешься в принцессу каждые выходные и тебе еще за это платят, значит, ты не пацан: «Нормальный чувак в бабу переодеваться не станет». У нас ведь [даже] среди геев ценится маскулинность, иногда токсичная. Поэтому среди людей, с которыми я хотел бы отношений, я не сильно афиширую, чем занимаюсь. В гей-клубах, где я выступаю, гомофобия не так часто встречается, но в целом внутри гей-комьюнити гомофобии полно.

Осознать масштаб проблемы после начала войны получилось не сразу. Инстаграм, «Макдоналдс», ApplePay [ушли или были заблокированы в России], голливудские фильмы в кинотеатрах отменялись и отменялись. С каждой новой отменой усиливалось ощущение, что ты живешь на острове, который все глубже уходит под воду. Мне очень нравился репертуар некоторых артистов, поющих на украинском языке. После 24 февраля 2022 года нам [в клубе] прямым текстом сказали, что выступать под них больше нельзя. 

Но другой цензуры после введения новых законов не появилось. Публика особо тоже не изменилась. Единственное, теперь мы изо всех сил стараемся не касаться политики — чтобы не вызвать нездоровый интерес к дрэг-сцене у людей, которые о нас никогда не слышали. 

Работа в клубе накладывает на тебя определенные обязательства: подставляясь под удар со стороны общества, ты подставляешь площадку и своих коллег. Поэтому многие артисты прячут голову в песок. Я тоже не высказываюсь со сцены. За мной стоят люди, которые, помимо финансовой, могут понести еще и уголовную ответственность. Брать на себя грех за неосторожно брошенное слово я не хочу.

Вообще, после того как начали вводить эти законы (имеются в виду закон о полном запрете «гей-пропаганды» и признание ЛГБТК+ «экстремистским движением», — прим. «Медузы»), форсить информацию о них в соцсетях, дрэг-комьюнити разделилось на два лагеря. Одни жестко присели на панику: снова начали думать насчет эмиграции, [появились мысли], что все тлен, что Россия — пиздец. 

А вторые, как я, решили панике не поддаваться. Ну да, пиздец, страшно, жестко, сплошные непонятки, но нужно продолжать жить, искать силы и успокоение в себе и близких, стараться максимально поддерживать друг друга. И если мы будем бояться, значит, люди достигли своих целей, а мы проиграли. Но если мы продолжим жить — естественно, с поправкой на закон, потому что всем хочется гулять на свободе, — то в этом, наверное, будет наша маленькая победа. 

В нашей стране очень разобщенное общество, и, чтобы люди не воевали между собой, решено было найти общего врага: как клево, что кто-то конкретный подсирает и вредит всем одновременно. Очень удобным врагом стало ЛГБТК-сообщество — потому что звучит как что-то из-за бугра, а значит, противоречит нашей скрепной системе ценностей. Геи же, типа, «разлагают общество», «вредят детям» и «ведут Россию в бездну». Люди отказываются принимать, что геи существовали на протяжении всей истории человечества, в любой стране, в любом городе. Если не ошибаюсь, согласно статистике, около 5% населения — гомосексуалы: и сейчас, и [условно] в 1824 году. И ни один народ из-за геев или драг-квин не вымер, ни одна страна, где разрешили однополые браки, в бездну не улетела. 

Я не буду до конца своих дней сидеть дома и не выступать. Нет! Я такой радости людям, принимающим эти законы, не дам. Потому что, как мне кажется, одна из причин их принятия — желание посеять среди нас панику. Сейчас сильного страха из-за этих законов я уже не чувствую. Или, по крайней мере, стараюсь себя в этом убедить. 

Нина Буже

родилась в Подмосковье

Моя любимая история — как я собирался на выпускной в школе. Конец 11-го класса, мама купила мне ужаснейший костюм-тройку такого грязного синевато-серого цвета, который вообще на мне не сидел. Ну, сейчас, наверное, я бы его носил, потому что Balenciaga, оверсайз, вот это все. А тогда мне казалось, что это самое уродливое, что я видел в жизни. 

У мамы тогда было очень много всяких аксессуаров и штучек Swarovski. И среди них — шикарнейший клатч, который просто был «уничтожен» этими кристаллами. На нем живого места не было, сплошные кристаллы. Перед выходом из дома, пока родители, конечно, не видели (я тогда еще не сделал каминг-аут), я встал с этим клатчем перед зеркалом и вижу: а с ним-то и пиджак с уродскими штанами сойдут. И вдруг резкая мысль: я же никогда с этим клатчем не смогу выйти на люди. Не то что сейчас на выпускной, а просто никогда в жизни. И мне стало безнадежно грустно. 

Клатч на выпускной я, конечно, не взял, но вспомнил его, когда впервые увидел драг-квин. Это было что-то невероятное. Сумасшедшие, космические образы на грани безвкусицы. Когда я впервые их увидел в гей-клубе, простоял всю ночь, просто зафиксировавшись на одном месте и не сводя глаз. Тогда я понял: вот это красиво, этим я хочу заниматься.

При этом я считаю себя сильно закомплексованным, социофобным человеком. Мне очень тяжело заводить новые знакомства, разговаривать с незнакомыми людьми, как-то себя пиарить, пушить, продюсировать. А вот с дрэгом была другая история. Дрэг во мне открыл какие-то суперспособности: добиваться чего хочу, учиться краситься и шить, знакомиться со всеми — от официантов до арт-директоров. Лишь бы попасть на сцену и оставаться там. 

Я это называю «синдромом человека-невидимки наоборот». В фильмах про человека-невидимку герой постоянно плавненько сходит с ума, потому что не видеть себя в зеркале — это очень тяжело. С дрэгом напротив: когда ты в образе, ты тоже себя — привычного, старого — в зеркале не видишь. А видишь субличность, которая позволяет тебе делать и говорить то, на что ты в жизни бы не решился. Получается плюс одна жизнь, как в компьютерной игре. Так дрэг вытащил меня из хронической депрессии, спас меня. И теперь я фулл-тайм драг-квин, это мой основной заработок.

Зарабатываем мы, правда, мало. Особенно те, кто работает в штате клубов. Я давно на фрилансе — и получаю в два раза больше, чем штатные клубные артистки. Там зарплаты лет десять не менялись: про инфляцию и индексацию в дрэге не слышали. 

Самое невыносимое — это приезжать на выступления в провинцию. Там артистки иногда зарабатывают в десять раз меньше меня. Но и я сам все равно нищий, именно поэтому не уехал из России [после начала мобилизации]. У меня нет никаких сбережений. Если и не все, то очень-очень много денег мы вкладываем в поддержание образа. Костюмы, парики, колготки, лаки — все очень дорого. Мой новый образ легко может обойтись больше чем в 100 тысяч рублей. 

Уезжать не только дорого, но еще и страшно. У меня нигде нет знакомых, которые примут меня с распростертыми объятиями. Я просто не понимаю, куда отсюда деться. Хочется в страну, где будет не то чтобы лучше, но хотя бы не хуже. Чтобы не умер мой дрэг — без него и я жить не смогу. 

Вообще, драг-квин в России очень инертные. Мы продолжаем работать, пока зовут. Такая валидация очень важна для артистов — особенно в стране, где наше творчество уже совершенно незаконно. Поэтому все работают, но со сжатыми ягодицами. 

В России ведь дрэг абсолютно аполитичная штука, да и как дрэг сейчас может быть политическим? В принципе квир-человеком в России быть страшно, ходить в квир-заведения страшно, поднимать околоквирные темы страшно — а что говорить про драг-квин? 

После начала войны (в тот день, помню, я не вставал с пола и гуглил, как заклеить окна скотчем на случай взрыва) пространство свободы все сужалось и сужалось. А уж в последний год, после принятия закона [о «гей-пропаганде»], мы вообще в какой-то полудреме, в полукоме, как лунатики идем куда-то. Планов никаких. Мечтаний вообще нет. Я, как в шутке, просил у Деда Мороза на Новый год пощады.

Вообще не понимаешь — что дальше, с чем, куда. Пока живы — и слава богу, видимся с близкими — и слава богу, работаем — и слава богу. А бога нет, поэтому… да нет, наверное, кто-то есть. И наверное, он нам потом объяснит, почему он так делает. Хотелось бы какую-то оптимистичную нотку внести в это все. Но причин для оптимизма сейчас как будто бы нет. 

Меня радует только то, что рядом есть любимый человек, что мы друг друга называем мужьями, мечтаем о свадьбе. Думали расписаться в США онлайн, но это так бестолково… Все равно не по-настоящему, все равно иллюзия. Мне иллюзий достаточно на сцене. 

Алина Экспресс

родилась в Москве

К дрэгу я пришел совершенно неосознанно: где-то в 14 лет лазил на просторах инстаграма и увидел фотографии Адор Делано из американского реалити-шоу «RuPaulʼs Drag Race» в образе и вне образа. Меня это повергло в большой шок: неужели это один и тот же человек? Чем он занимается? Как он перевоплощается? Благодаря тому, что с раннего возраста у меня под рукой был интернет, «Королевские гонки Ру Пола» стали для меня отправной точкой на пути в дрэг. 

Родственникам я о своих увлечениях особо не рассказывал, открылся только старшей сестре. Она тогда спросила: «Неужели ты чувствуешь себя женщиной?» Я объяснил, что чувствую себя женщиной ровно в те часы, когда работаю на сцене, а потом снимаю парик, смываю макияж и живу свою повседневную жизнь белого цисгендерного мужчины. Сейчас сестра меня максимально поддерживает. Самое приятное чувство за последнее время я испытал, когда она пришла на мое шоу.

Для меня дрэг — это комьюнити. Дрэг помог мне найти свое племя. Мы все единомышленники, у которых может быть разный бэкграунд, но схожие проблемы. Благодаря дрэгу мне удается балансировать между своими феминностью и маскулинностью. Феминную энергию я максимально выплескиваю на сцене, что позволяет быть более маскулинным в жизни [вне сцены]. В нашем патриархальном мире — в России особенно — это помогает вписываться в общественные рамки.

Я считаю, дрэг должны попробовать все. Он ведь уходит корнями в театр, в Древнюю Грецию, когда на сцене позволялось быть только мужчинам. Но дрэг — это, конечно, не про гендер, не про то, что у тебя в штанах. Это искусство перевоплощения, которое помогает, как говорится, unleash your inner artist. 

При этом в России больше распространен травести-жанр: театральщина, что-то из советских фильмов, Верка Сердючка на «Евровидении», мужики из «Аншлага», переодетые в бабушек. Комедия, короче. А за рубежом дрэг — это искусство. Я занимаюсь искусством и очень боюсь, что весь [российский] дрэг теперь превратится в театр музыкальных пародий, а все мы станем называться «артистами оригинального жанра». 

Я хочу гордо носить звание дрэг-королевы и дальше и с помощью своих безумных, иногда эксцентричных образов рассказывать истории, которые трогают. Это делает меня счастливым — и зрителей тоже. Но я живу там, где я живу. Если раньше законы вызывали панику, то сейчас, стиснув зубы, начинаешь принимать окружающие реалии. 

Например, песни [Валерия] Меладзе, [Светланы] Лободы, «Тату» и многих очень талантливых украинских артистов, чьи треки действительно будоражат, с принятием новых законов и санкций стали просто недоступны. 

Многие артисты, которые делали номера на остросоциальные темы, после начала войны стали сглаживать углы. Да не просто сглаживать — а прямо облепились пупырчатой пленкой, чтобы ни в одном слове со сцены, ни в одном их движении кто-нибудь не разглядел скрытый смысл. [Иначе] ты можешь понести наказание не только от, скажем так, внешней среды, но и от начальства в клубе, которое боится за свое место и за свой бизнес больше, чем за наше комьюнити.

Поэтому и говорят, например, что в клубах у нас «отечественное гей-сообщество и нет западной идеологии». Я считаю, это лицемерная позиция, хотя и понятная. Зачастую владельцы квир-бизнеса (имеются в виду квир-клубы, — прим. «Медузы») в России сами не относятся к ЛГБТ-сообществу. Их задача — не создать какие-то безопасные места для людей в гомофобной стране, а нажиться на нас. 

Вообще, до начала войны мне казалось, будто мы как общество движемся вперед. Меняются нравы, меняются поколения, вроде и дышать становится все легче и легче. Но сейчас, с принятием последнего закона об «экстремизме», тебя как будто цепями обвесили. Я боюсь, что молодым квир-людям в России будет очень тяжело — и совсем скоро. 

Заниматься дрэгом в России сейчас опасно. Те, кто продолжает, действительно одни из самых смелых и мужественных, если можно так сказать, людей. Те, кто уехал и продолжил заниматься дрэгом, тоже настоящие герои — это очень тяжело. Я пока не готов, мне надо закончить учебу, но потом тоже уеду. 

Я пытался поддержать свое ментальное здоровье занятиями с психологами, но, к сожалению, нахожусь не в том финансовом положении, [при котором могу себе это позволить делать постоянно]. Я зарабатываю только на дрэге, а это много не приносит. Для меня единственный выход — окружить себя теми, кто понимает и способен поддержать. Поделимся чуть-чуть проблемами, и вроде получше станет. Вот такая стабильность.

Представить свое будущее в России могу смутно: не то что дрэгом заниматься, а вообще жить. Я свободолюбивый человек, мне нужно самовыражение. Ну а больше всего сейчас мне хочется найти своего человека, который будет меня любить вне зависимости от того, что дальше. Потому что, как пела запрещенная теперь Вера Брежнева, я верю, что любовь спасет мир.