«Нас это придавило к земле. Выжгло» Пять лет назад в ЦАР убили Орхана Джемаля, Кирилла Радченко и Александра Расторгуева, снимавших фильм о ЧВК Вагнера. Вот интервью отца Радченко, который ведет собственное расследование этого преступления

Ровно пять лет назад, 30 июля 2018 года, в Центрально-Африканской Республике (ЦАР) были убиты оператор Кирилл Радченко, документалист Александр Расторгуев и журналист Орхан Джемаль. В ЦАР они снимали расследование о наемниках из ЧВК Вагнера— журналисты погибли на третий день командировки, так и не доехав до золотых приисков, которые разрабатывала связанная с Евгением Пригожиным компания. Кооператив независимых журналистов «Берег» поговорил с Александром Радченко — отцом Кирилла Радченко, который уже пять лет пытается расследовать убийство своего сына. «Медуза» с разрешения издания публикует этот материал целиком.

— Каким был Кирилл?

— Книжный ребенок, много читал. Мы с интересом наблюдали, что из этого получится. Многое позволяли ему. В 1987-м меня с семьей командировали в качестве инженера в представительство советского министерства рыбного хозяйства в Сьерра-Леоне. Когда мы приехали, ему было два года, когда вернулись — четыре. Воспоминаний об Африке у него осталось мало, но мы часто перебирали фотографии, оживляли для него какие-то картинки и события.

Мой товарищ [по министерству], которому нужно было раньше нас уезжать из Сьерра-Леоне, оставил на нас Раду — щенка немецкой овчарки. Кирилл учил ее командам, проводил с ней много времени. Однажды мы услышали крик, прибежали — а у Кирилла в зубах клочок шерсти. Это он попытался укусить Раду, потому что она как-то неправильно себя повела. В другой раз услышали громкий лай, вышли в двор — а оказалось, что собака облаивает змею. Защищает сына. Мы часто показывали ему фотографии, где они вместе с Радой.

Перед Африкой у него никакой робости не было. Наоборот, оставался интерес и к континенту, и к людям.

— Как Кирилл заинтересовался фотографией и кино?

— Отец у меня был военным, а мама, Александра Даниловна, последние годы заведовала филиалом гарнизонного Дома офицеров в Астрахани. Там устраивали встречи с поэтами, с писателями — и периодически показывали фильмы. О каждом мама заранее узнавала и рассказывала внукам, Кириллу и его старшему брату Роману, — и те понемногу пристрастились. Когда у нее был фильм, они обязательно ходили на показ. Фильмы были серьезные, неслучайные. Детей это зацепило.

В школе Кирилл сбегал с уроков, чтобы посмотреть фильмы в [московском] Музее кино. Они с Романом так хулиганили. Старший сын тогда уже работал в этом музее — и проводил брата без билета. А Кирилл мог смотреть любые фильмы, какие ему нравились.

Школу Кирилл окончил в шестнадцать — наверное, сразу определиться с профессией было сложно, были некоторые метания. Он поступил в МИСиС, но на третьем курсе бросил. Подрабатывал в банке, потом курьером, официантом. В одном из ресторанов познакомился со студентом журфака, который пробовал заниматься кино. И тот предложил Кириллу снять фильм о русских борзых. Они даже поехали к собакам в Саратовскую область — мы тогда специально купили сыну видеокамеру.

Смонтировать тот проект они не смогли: их уже увлекло что-то другое. Помню, как они снимали фильм по рассказу Стефана Цвейга «Страх». Заставили нашу дачу какими-то нарисованными панелями, листами фанеры — целая эпопея была.

Еще Кирилл часто брал на съемки сувениры, которые мы еще из Африки привезли. Все это стояло у нас дома: маски, вырезанная из рога носорога фигурка женщины, несущей на голове кувшин. Деревянное изображение злого духа — кажется, его звали Джуджу. 

Помню, Кирилл носился с идеей, о чем снимать кино. А мы не подсказывали. Он вызревал сам.

— Уже через несколько лет Кирилл поедет оператором в Сирию. Как он от экранизаций Цвейга перешел к военной журналистике? 

— Несчастная любовь, наверное. Он ухаживал за одноклассницей, но отношения не сложились. Он несколько лет носил это в себе, переживал. Без заламывания рук, но на него это повлияло. Наложило отпечаток на его мироощущение.

Она хороший человек, преподает сейчас в школе иностранный язык. После гибели Кирилла она предложила устроить в школе выставку его фотографий. Мы выбрали 30 снимков, другой его бывший одноклассник их напечатал.

Огорчило его тогда и одно из первых столкновений с нашей российской действительностью. Со всеми ее подвохами. После выборов мэра [Москвы 2013 года] на Тверской случился митинг в поддержку Алексея Навального — и была облава. Причем сына, который пришел туда снимать, задержали на ровном месте. Я потом читал рапорт — и полицейские меня, мягко говоря, огорчили. «Навязывал прохожим дискуссии на общественно-политические темы». Чтобы Кирилл приставал к прохожим?

В общем, примерно тогда он захотел стать военкором и поехать в Украину. Мы с женой удивились. Я его отговаривал. 

— В Украину?

— Да, он впервые упомянул об этом в 2015–2016 годах, когда уже обсуждал будущую командировку с агентством ANNA-News. Но тогда его отговорил ехать Кирилл Романовский, с которым сын познакомился через общих знакомых. Сын про Романовского тогда сказал только: «Один парень мне посоветовал, что лучше не надо».

Но потом Кирилл все-таки поехал от ANNA-News в Сирию. Он не понимал, куда направляется: что там будут не развевающиеся флаги и бой барабанов, а смерть, грязь, кровь, ранения, предательство. Он собирался [в командировку] две недели — и две недели мы с женой его отговаривали. Но в итоге увидели, что он определился с выбором, что это станет его профессией. И что работа для него всегда теперь будет сопряжена с опасностью.

— Что он рассказывал про Сирию?

— Он не особенно делился. Может быть, потому, что мы с женой так против этого [командировки] возражали. Сын привозил много фотографий, но совершенно мирного плана. Снимки детей, иногда бойцов-сирийцев — все о том, какое бедствие война для мирных жителей.

Бывало, что они попадали в реальные переделки. У нас в домашнем архиве есть ролик, который выглядит как любительский: бегущие спины, камера прыгает, сзади — разрывы. И его голос: «Хорошо, что мы оттуда убежали».

Иногда Кирилл [все-таки что-то] рассказывал — но очень немногословно. Наверное, привык к тому, что камера должна говорить о событии без слов. Сын терпеть не мог закадровый текст.

Однажды вернулся [из Сирии] с перевязанной рукой: его осколками посекло. Отмахнулся от нас: «Пустяк». Каждый раз, когда приезжал, мы надеялись, что больше он не поедет. Но он каждый раз заново собирался в командировку.

А в конце 2017-го или начале 2018-го он вернулся из Сирии уставший. На его глазах умер молодой парнишка. Игиловец лет пятнадцати. Он был тяжело ранен — и его бросили умирать. То есть у сына на глазах умер почти ребенок, который в жизни своей ничего, кроме автомата, не видел.

— Уже через несколько месяцев, в марте 2018-го, Кирилл отправился наблюдателем на президентские выборы в Чечню.

— Он пытался себя найти — а здесь появилась возможность поехать в Чечню. Мы с женой, конечно, не знали, что он поехал. Но кажется, именно там они познакомились с Александром Расторгуевым. А сын еще до того интересовался его фильмами, приносил их домой. Я помню, мы с женой как-то включили, но не пошло [не увлекло].

Их группе наблюдателей тогда удалось выявить «карусель» и помешать ей раскрутиться. На участках [в Грозном] стали появляться группы женщин, которых вносили в отдельный список избирателей. Ребята попросили предъявить документы: кто такие, откуда? И перед ними спасовали — этих дам оттуда увезли.

Когда мы хоронили Кирилла, проститься с ним пришли около 10 ребят, которые ездили тогда с ним в Чечню. Они рассказали, как все это происходило.

— Как вы узнали, что Кирилл едет в ЦАР с Александром Расторгуевым и Орханом Джемалем?

— Впервые разговор об этом зашел в апреле 2018-го — тогда поездка планировалась в Сирию. Потом их планы изменились: «Может быть, в ЦАР?» Все это было поначалу настолько расплывчато, что мы даже не воспринимали это всерьез. Тем более что Кирилл сказал, что у Расторгуева было несколько кандидатов на роль оператора: «До меня может и очередь не дойти».

Мы начали посматривать в интернете, что это за страна и что там происходит. Нагуглили, что в 2013-м в ЦАР была кровопролитная гражданская война, потом несколько режимов сменилось. Разгул преступности. Но в столице, писали, обстановка более спокойная. Кирилл нас тоже пытался обнадежить: «Мы просто будем сидеть в гостинице и ждать, пока нам не скажут, что договорились об интервью. Ну картинку сделаем. Ничего такого там с нами не будет».

В какой-то момент сын начал делать прививки. Когда стало понятно, что его не отговорить, мы решили помочь ему собраться — отправили к моей сестре-инфекционисту: «Свяжись с тетей Таней — она порекомендует, что с собой взять из лекарств».

Я думаю, ему хотелось освежить те давние воспоминания об Африке. Детские переживания.

— Вы знали, что они собираются снимать фильм про ЧВК Вагнера? Знали, кто такой Евгений Пригожин?

— Про цель съемок я знал, но плохо себе представлял, как это будет сделано. Кто такой Пригожин, мы тоже знали: мне рассказывали и коллеги, и старший сын, и сам Кирилл. Что есть такой ресторатор, что у него есть «фабрика троллей». Мы читали «Новую газету», выписывали «Московский комсомолец» — и фигура Пригожина вызывала отторжение: «Как такое может быть?»

Но мы знали больше о «фабрике троллей», чем о ЧВК. И у меня были сомнения, сможет ли ресторатор собрать такие деньги и отправить куда-то в Африку несколько сот, условно говоря, «официантов». Что-то здесь казалось необычным. Что за этим скрывается государство, у нас понимания не было — были только смутные догадки.

— Вы помните последние дни перед поездкой?

— Они были суетливые: между сборами мы урывками беседовали о чем-то. Я спросил у него, почему они выбрали себе такую опасную тему. «Ну а чем опасную? Если мы безоружными едем к россиянам, какую опасность они могут для нас, тоже граждан России, нести?» Даже считал, что государство на их стороне, потому что наемничество запрещено.

За пару дней до отъезда сын сказал: «Еще нам помогает парень — тот самый, который когда-то отговорил меня от поездки в Украину. Он вроде бы неплохой, но все-таки фановец». То есть элемент настороженности к Романовскому у сына оставался: он понимал, что РИА ФАН и ЧВК одинаково связаны с Пригожиным.

— Как вы узнали об убийстве?

— Старший сын позвонил. Я сразу передал трубку супруге — как обычно: желание матери поговорить, я считаю, первоочередное. Но вдруг оказалось, что Роман хочет поговорить именно со мной. «Пап, потребуется твоя помощь» — он так это сказал, что мне стало понятно: что-то произошло. «Кирилл погиб. Его расстреляли. В новостях прошло. Я посмотрел — и на двух каналах показывают одно и то же».

Я сразу как-то почувствовал, что информация верная. Мы с женой попереключали каналы: новости подтверждали на одном канале, на другом. И стало понятно, что все, бесповоротно. Случилось немыслимое: мой младший сын погиб.

В первые дни мне дали телефон [представителя МИД РФ] Марии Захаровой. Она разговаривала сухо — видимо, ей надоели все эти звонки. Когда пытался задавать вопросы, она обрывала: «Нет, вы меня слушайте». И тирадой выдавала, какая у нее есть информация.

Первоначальную информацию от Захаровой получили. А каким образом была причинена смерть — как трудно выговаривать такие вещи — понимания не было. Потом экспертиза обнаружила следы пыток: у сына было прострелено и разворочено все колено, прострелена лодыжка, бедро; на его теле были следы удушения и ушибов. Нам стало понятно, что это могли быть пытки. Что они не сразу умерли.

— Расследование в ЦАР провалилось, а российский СК как будто и не пытался искать виновников. Как складывалось ваше общение со следствием?

— Когда следователь впервые позвонил, разговаривал он со мной жестко: «Приглашаем в Следственный комитет». Я побывал в СК — и сначала показалось, что за расследование взялись серьезные люди, которые нам все расскажут и покажут. Мы вообще нашим правоохранительным органам доверяли. Наивность с моей стороны.

Что к убийству причастны чевэкашники, мы заподозрили сразу. Они же поехали снимать именно про «Вагнера». И консультировал их пригожинский сотрудник Кирилл Романовский. Эта версия обсуждалась очень широко — и мне казалось, что сейчас должны начаться обыски в учреждениях, связанных с Пригожиным, что следствие вот-вот предпримет энергичные меры! А ничего не происходило.

По административным делам проводится иногда по 20 обысков. По нашему делу не было проведено ни одного. Понятно, что оберегали ЧВК. Нам стало понятно, что здесь задействованы какие-то высокие интересы. И включены какие-то механизмы, которые просто не позволяют следствию двигаться. Не позволяют настолько, что следователи готовы выглядеть в наших глазах неумехами.

Стало ясно, что следствие они проводить не будут. Просто не будут. Наоборот, в СК часто отклоняли наши ходатайства расспросить тех или иных лиц.

— Вы имеете в виду ходатайство о допросе нескольких россиян, связанных с бизнес-структурами Евгения Пригожина и находившихся в ЦАР в момент убийства?

— Да, но следственные действия, которые мы предлагали, не осуществлялись. Мы с СК не общаемся уже больше двух лет. Они и сами нас избегают — особенно новый следователь, который назначен года полтора как. Я написал ему ходатайство о проведении личной встречи, а он ответил, что такие мероприятия не предусмотрены.

— Отреагировал ли СК на расследование центра «Досье», авторы которого проанализировали показания свидетелей и биллинги — и смогли доказать, что за журналистами с момента их прибытия в ЦАР следили люди, связанные с ЧВК Вагнера?

— Когда материалы были напечатаны, мы тут же направили следователю ходатайство о запросе [упомянутых в расследовании «Досье»] биллингов. Но до сих пор не знаем, занялся этим кто-то или нет. Скорее всего, нет.

Еще мы поставили перед собой цель максимально проверить доклад «Досье»: заново расспросить всех продюсеров фильма; перечитать все переписки, которые они нам были готовы предоставить. И в итоге все [сведения из доклада] полностью подтвердились. 

— Вы, получается, вели собственное расследование?

— Разумеется. Мы пытались выискивать свидетелей; мы скрупулезно следили за прессой ЦАР, распечатывали и копили эти статьи. Я по словам изучил переписку продюсеров фильма с якобы помогавшим съемочной группе фиксером «Мартином» — мой анализ занимает 15–20 листов.

К осени стало понятно, что произошло подлое убийство, в котором принимал участие [журналист связанного с Пригожиным СМИ Кирилл] Романовский и люди, стоящие за ним. Но роль Романовского была не вполне понятна. Нам хотелось ее прояснить — и мы побеседовали о нем и нюансах его поведения со всеми, с кем могли. Так у нас сложилось впечатление, что он был не просто журналистом. Его гонор и апломб выделялись: он вел себя как «доверенное лицо». Как агент, который выполнял для структур Пригожина некие секретные функции.

— В январе 2023-го Романовский умер после продолжительной болезни.

— И мы сожалели о его гибели. По двум причинам: жаль его близких, жаль и самого этого молодого человека, вовлеченного в такую нехорошую игру, в провокацию по выводу наших ребят в ЦАР.

И жалко, что ушел из жизни важный свидетель. Романовский унес с собой в могилу секреты. Но не все — остаются и другие свидетели и документы, которые могут вывести на его соучастников, которые все еще на свободе.

Романовского хоронили, накрыв гроб флагом ЧВК Вагнера, выставив в зале прощания его награды от этой ЧВК. А помните, что Пригожин сказал в связи с его кончиной? «Кирилл — выдающийся человек, который шел вместе с ЧВК Вагнера практически с первых шагов. Он очень много знал». Я вот эти слова про «много знал» выделил для себя.

— Но месяц назад Евгений Пригожин повел несколько тысяч бойцов ЧВК Вагнера на Москву. На него даже завели (правда, всего на несколько дней) уголовное дело за организацию вооруженного мятежа.

— У меня тогда появилась слабая надежда, что нашим ходатайствам могут дать ход. Что эти обстоятельства перевернут ситуацию — и следствие вернется к тем материалам, которые указывают на Пригожина и ЧВК Вагнера. Что преступление наконец-то будет раскрыто.

Но этой слабой надежды я больше не испытываю. Каким бы ни был мотив президента, он уже простил Пригожина. Обвинения с него сняты — и даже в Россию ему дорога не заказана. Короче, он остается на плаву.

— Несколько дней назад российский СК вдруг снова проявил интерес к убийству: следователи передали генпрокурору ЦАР официальный запрос о событиях 2018 года. 

— Я тоже слышал об этом. Но все это делалось, видимо, под [прошедший в Петербурге 27–28 июля] саммит «Россия — Африка». Чтобы не возникало вопросов к нашему лидеру со стороны журналистов. Показушно то есть.

Все последние события обнажили, что у Евгения Пригожина множество знакомых среди высших должностных лиц и многозвездных генералов. Конечно, с такими связями СК ничего предпринимать не будет — без указания первого лица.

— Как ваша семья переживает то, что убийство Кирилла отказываются расследовать?

— Для моей семьи это был чудовищный удар. И оправиться мы не можем. У моей супруги Татьяны обнаружили тяжелое заболевание. Онкозаболевание. Ее год назад прооперировали. И там решался вопрос жизни и смерти. То, что жена заболела, — это последствия [событий 2018 года] однозначно.

Мы с супругой оба на пенсии, но продолжаем свое расследование. И мы эту информацию обязательно используем, просто обязательно! Просто ждем благоприятной обстановки. Потому что простить такое невозможно.

Но переживать ту несправедливость, которая на нас обрушилась, очень сложно. Нас это придавило к земле. Выжгло. Не знаю, на сколько еще у нас хватит сил.