Сбежать от мобилизации. А потом прожить четыре месяца в аэропорту в Южной Корее «Медуза» рассказывает удивительную историю бурятского призывника — он добрался из Улан-Удэ в Нью-Йорк (через Филиппины и Мексику)

В начале декабря 2022-го Эндрю летел из Вьетнама домой, в США. 60-летнему инженеру из Кремниевой долины предстояла многочасовая пересадка в аэропорту южнокорейского города Инчхон. 

У гейта не было ни души, вспоминает Эндрю в разговоре с «Медузой» (он просил не называть его фамилию). Инженер достал ноутбук, чтобы скоротать время. Но вдруг заметил, как к нему направляется молодой человек.

— Простите, вы могли бы мне помочь? — спросил незнакомец. 

В округе Сан-Франциско, где живет Эндрю, много бездомных — и он привык, что на улице у него часто просят деньги. Этого он и ожидал. Но к своему удивлению услышал:

— Вы могли бы помочь мне купить сигареты? Не волнуйтесь, я дам деньги. 

Эндрю поинтересовался, почему собеседник не может сделать это сам. 

— Для этого нужен паспорт и посадочный талон, — ответил тот. 

— Мы в международном аэропорту. Как может быть, что у вас нет паспорта и посадочного? — удивился Эндрю. 

Незнакомец немного помедлил, «как будто обдумывая ответ». А затем признался, что он гражданин России, который уехал из страны, чтобы не попасть на войну с Украиной. Теперь он живет в аэропорту — без документов и билета.

Эндрю заинтересовался и купил целый блок сигарет, отказавшись от предложенных денег. «[Потом] мы сели у гейта и проговорили несколько часов, — вспоминает он. — Мы говорили, даже когда я шел на посадку».

Владимир Марактаев — так звали нового знакомого Эндрю — уже не в первый раз рассказывал, как он, 23-летний студент, бежал из дома, после чего сменил несколько стран, но получил от корейских властей отказ в убежище и застрял в аэропорту. 

Многие пассажиры Инчхона, говорит Марактаев «Медузе», относились к нему с сочувствием. Почти каждый сравнивал его с героем Тома Хэнкса из фильма «Терминал». 

«Я даже немного устал от этого», — признается Владимир. В корейском аэропорту он провел больше четырех месяцев. 

Улан-Удэ

Когда в 2017 году Владимир Марактаев поступил на отделение лингвистики Бурятского государственного университета, первое, что он услышал от ректора, было: «Девяносто пять процентов из вас изучают языки не для того, чтобы потом их использовать в научных целях, а чтобы уехать». 

Владимир родился в крупнейшем городе Бурятии и ее столице — Улан-Удэ. Город он описывает как «довольно-таки простой и маленький» — население там, по данным на 2023 год, чуть больше 436 тысяч человек. 

«Делать особо нечего. В основном молодые люди уезжают оттуда, когда им исполняется 18 лет», — говорит Марактаев. Хорошей зарплатой в Улан-Удэ, по его словам, считается 70–80 тысяч рублей в месяц. В среднем же люди зарабатывают в два раза меньше. 

Столица республики уже несколько лет занимает последние места по качеству жизни среди российских городов с населением от 250 тысяч человек. Но все же, считает Марактаев, Улан-Удэ обладает «шармом и харизмой»: «Он наполнен романтикой старых городов, где есть центральная площадь, а буквально в 500 метрах от нее находятся старые дома, улочки. Все это, слава богу, еще не снесли, потому что, как обычно, нет денег». 

Сам Марактаев из простой семьи, «не бедной и не богатой». После смерти отца в 2018 году он забросил учебу и пошел в армию. «Меня волновало, что в будущем придется это сделать. Поэтому я решил, что лучше раньше, чем позже», — объясняет он.

Время службы он «практически не помнит» — только «голод и усталость»: «Каждый день один и тот же. Тебе говорят — ты делаешь. Я отключил мозг, и год прошел незаметно».

Отслужив, Марактаев начал зарабатывать на жизнь частными уроками английского. Еще он восстановился в университете и продолжил изучать китайский и японский.

Вспоминая сейчас слова ректора, Владимир признает, что был в числе тех 95%, кто стремился уехать из родного города: «Я не считаю, что я какой-то великий человек, который многого достигнет. Но мне хотелось чего-то большего, чем Улан-Удэ». 

* * *

Привычная и понятная жизнь второкурсника закончилась 24 февраля 2022-го, когда Россия вторглась в Украину. Все, что происходило с тех пор, он называет «сюрреалистичным». 

«Для меня это что-то совсем несусветное, чтобы моя страна напала на другую, с которой по идее должна быть братской. Это как если бы Монголия на Бурятию напала», — говорит Владимир. 

Сторонников российской агрессии он в своем окружении не встречал — большинство знакомых заняли «нейтральную позицию». «Нужно думать о том, чтобы что-то заработать на покушать. Мало остается времени, чтобы еще о чем-то думать», — объясняет Марактаев, добавляя, что это «к сожалению, реальность для многих в России». 

Владимир и сам не интересовался политикой. Желание выйти на митинг у него возникло лишь однажды — в январе 2021-го, когда арестовали оппозиционера Алексея Навального, вернувшегося в Россию после отравления.

«Но меня тогда остановили [близкие], — вспоминает Марактаев. — Сказали: „Посмотри, что в Москве творится, людей просто избивают. Зачем тебе идти? Лучше побереги здоровье“».

Не протестовал он и против войны. Первый месяц полномасштабного вторжения студент был «в хорошей такой депрессии», постоянно следил за новостями и переживал, что Россия применит ядерное оружие. А справившись с потрясением, как и многие его друзья, начал откладывать деньги, чтобы в случае необходимости уехать из страны (загранпаспорт он сделал еще в 2021-м).

Война в целом, признает Владимир, в жизни города почти ничего не изменила — а если не смотреть новости, то ее как будто и нет. Никто из знакомых Марактаева не погиб, ни к кому не возвращались гробы. Хотя Бурятия уже в первые месяцы вторжения заняла второе место среди российских регионов по количеству погибших в боевых действиях в Украине (больше только в Дагестане). 

По мнению Марактаева, на войну жители Бурятии отправлялись по самым разным причинам. Кто-то «из-за слепой патриотической любви». Кто-то — потому что в принципе склонен к насилию. А кто-то — в надежде улучшить свою жизнь.

Владимир вспоминает разошедшийся в соцсетях ролик, в котором мужчина отправляется на фронт добровольцем, чтобы купить дочери айфон. «Я посмеялся с этой рекламы, — говорит он. — Но потом понял, что 200 тысяч рублей в месяц могут кому-то закрыть глаза на то, что нужно творить ужасные вещи». 

На новость о мобилизации, объявленной в России утром 21 сентября 2022 года, Марактаев сначала не обратил особого внимания. «Пара местных новостных каналов сообщили, что кого-то ночью вытащили из постели, — вспоминает он. — Я подумал, что я не под прицелом, потому что студент, потому что молодых не призывают». 

Российские власти называли мобилизацию «частичной» и обещали, что призовут 300 тысяч человек — «прежде всего тех, кто проходил военную службу, имеет определенные военно-учетные специальности и соответствующий опыт». Но в Бурятии повестки вручали всем подряд, в том числе тем, кого по закону мобилизация не должна была коснуться (например, многодетным отцам; также известно о попытке призвать человека, умершего в 2020 году). 

За первые три дня в военкоматы увезли как минимум семь тысяч человек, сообщал фонд «Свободная Бурятия», — и это только те, кто обратился за помощью к юристам. Из призывных пунктов мобилизованных нередко увозили сразу в военную часть. Правозащитники называли ситуацию с мобилизацией в регионе «геноцидом». 

Вечером 23 сентября, на третьи сутки мобилизации, Владимир Марактаев зашел в один из ларьков «Бурятхлебпрома» за булочкой и бутылкой воды. Продавщица говорила по телефону: «Нужно наших мужиков убрать куда-нибудь подальше».

«Эта фраза меня ударила как гром», — признается Марактаев. Придя домой, он обнаружил в почтовом ящике повестку. «Минуту я стоял и пытался понять, что это за документ и зачем он на меня выписан, — говорит он. — А как понял, сразу побежал наверх [в квартиру]. Дальше уже не помню, как убежал из дома». 

Через несколько часов студент с рюкзаком за спиной и пакетом в руках выехал из Улан-Удэ — в сторону монгольской границы. 

Монголия и Филиппины

С родственниками Владимир Марактаев попрощаться не успел. И об отъезде из страны сообщил уже по телефону — «чтобы никто не волновался». 

За границей он никогда раньше не был. И, как тысячи жителей Бурятии, решил поехать в ближайшую соседнюю страну — Монголию. Попутчики нашлись в телеграм-чате об эвакуации из России.

«Только после того, как я выехал из Улан-Удэ, понял, что еду в машине с четырьмя незнакомыми людьми. И если что-то произойдет, меня больше никто не найдет, — рассказывает Марактаев. — Слава богу, мы бежали от одного…» 

Но больше всего, как это ни странно, Владимира в тот момент волновало другое — что у него «немножко порвана» одна кроссовка. Происходящее, объясняет он, вообще казалось сном. 

Когда машина подъехала к монгольской границе, очередь там уже растянулась на километр. Дальше ехать водитель отказался, Марактаев и его попутчики вышли из машины и пошли вперед, надеясь найти кого-то еще, кто согласится перевезти их через контрольно-пропускной пункт (пешком перейти границу было нельзя). 

«Мы дошли до самого начала [очереди], там было несколько групп монголов, — рассказывает Марактаев. — Они поставили машины, в которых никого не было. Дальше пробка совсем не двигалась».

Один из них согласился перевезти россиян через границу — за две тысячи рублей с человека. После КПП Владимир и его попутчики пересели в другую машину, на которой их довезли в столицу страны, Улан-Батор. Вся дорога обошлась Марактаеву в 10 тысяч рублей и заняла около 18 часов. 

* * * 

В полуторамиллионном Улан-Баторе, расположенном на севере Монголии в долине реки Туул, Владимира ждали друзья — они тоже бежали от мобилизации и уже успели снять квартиру. Туда Марактаев позвал одного из своих попутчиков Николая (имя изменено). «Мы нашли общий язык. И дальше друг друга держались», — говорит Владимир. 

Оставшиеся рубли он поменял на монгольские тугрики. И принялся искать подработки — на стройках и в местных заведениях. «Это было достаточно легко, — вспоминает Марактаев. — Можно было подойти к любому, в любую забегаловку и просто спросить». 

С ровесниками Владимир, как правило, говорил на английском, со старшим поколением — на русском. «К своему великому стыду, я очень плохо знаю бурятский, — объясняет он. — Если бы знал, мог бы разговаривать там на нем. Бурятский и монгольский похожи». 

По соглашению между Россией и Монголией, Марактаев мог оставаться в стране месяц. Перед истечением этого срока он получил визу, но та тоже была рассчитана всего на месяц. Ее можно было продлить еще на 30 дней — но только при наличии «веских оснований». Марактаеву эта схема показалась сложной, беспокоила его и близость страны к России и Китаю, продолжающему сотрудничать с РФ несмотря на войну. А еще то, что в Улан-Баторе, который называют «самой холодной столицей мира», уже совсем скоро должно было похолодать до минус 35. 

На улицах Владимир часто встречал знакомых из Улан-Удэ — «со школы, с университета, с работы, просто друзья». Многие из них тоже не собирались оставаться и хотели ехать дальше — в Южную Корею.

«Корея с виду казалась доступной. Я подумал, что у меня есть шансы попасть туда. И эта страна, хоть близко находится к России и Китаю, — союзник Запада», — объясняет Марактаев.

Его путь лежал через еще одну азиатскую страну.

* * * 

«Я ничего не знал о Филиппинах», — говорит Марактаев. И тут же добавляет, что города Себу и Манила напомнили ему об Улан-Удэ. «Они, конечно, похожи не погодой, инфраструктурой или языком, а людьми, — описывает он. — Уставшие и постоянно работают, нет улыбки на лице». 

На Филиппинах россияне могут находиться без визы 30 дней. Владимир прилетел туда в конце октября 2022-го вместе с Николаем, случайно оказавшимся с ним в одной машине по пути из Бурятии в Монголию, — и провел на островах две недели. Маршрут Марактаев объясняет так: приятели боялись, что иначе — в случае депортации из Южной Кореи — их отправят обратно в Монголию, где у них истекали визы (а так они должны были бы вернуться на Филиппины).

Для въезда в Корею россиянам виза не нужна, но необходимо электронное разрешение — K-ETA (Korean Electronic Travel Authorization). Чтобы получить его, нужно заполнить анкету на английском языке — указать данные паспорта, контакты, цель поездки, предполагаемый адрес проживания и, если возможно, информацию о прошлых поездках. Затем оплатить сбор в размере 10 тысяч южнокорейских вон (около 605 рублей). И ждать рассмотрения заявки — обычно оно занимает 72 часа. 

Анкеты, рассказывает Владимир Марактаев, у них с Николаем были «идентичные». Николаю въезд разрешили, ему — нет. «Везучий шалопай», — комментирует удачливость приятеля Марактаев. 

Отказы по неизвестной причине получили и десятки его знакомых. «Многие, — говорит Владимир, — вернулись в Россию, потому что у них закончились финансы». 

А он решил рискнуть и запросить в Южной Корее политическое убежище. «Чтобы попасть в Японию, Австралию, Америку или Европу, мне нужно было подать на множество виз. И сделать это по месту жительства. А я от Улан-Удэ слишком далеко ушел, чтобы возвращаться», — объясняет Владимир.

Поэтому 12 ноября он зашел в самолет, который направлялся с Филиппин во Вьетнам с пересадкой в Южной Корее.

Аэропорт

Оказавшись в аэропорту корейского города Инчхон, Владимир Марактаев не пошел на стыковочный рейс во Вьетнам, а вместо этого лег спать.

Проснувшись, он подошел к одному из сотрудников и спросил, где можно подать заявление на статус беженца. Тот помочь не смог, и Владимиру пришлось повторить вопрос работникам авиакомпании, которой он летел. Для них, вспоминает Марактаев, это явно стало неожиданностью.

Тем не менее его проводили к миграционному офису. «Там я написал заявление, — рассказывает Владимир. — У меня взяли отпечатки и сфотографировали. После этого отвели в другое помещение, сказали: „Возьмите с собой туалетные принадлежности, телефон и зарядку“. Остальные вещи закрыли на замок». 

Так россиянин оказался без паспорта — и в той части аэропорта (на третьем этаже первого терминала), где должен был ожидать решения о своем статусе. Обычно, по его словам, это занимает от одной недели до двух.

«Довольно обширное помещение, но в квадратах [квадратных метрах] не скажу, — описывает он. — Общий зал, телевизор, два стола, стулья, шкафчик. И еще три помещения с тремя двухъярусными кроватями, то есть [каждая комната рассчитана] на шесть человек. Я как раз занял последнюю кровать». 

Большинство соседей Владимира прибыли в Корею из африканских стран. Политическое убежище дали только одному из них. 19 ноября отказ получил и россиянин. В решении, пересказывает он, говорилось, что «уклонение от армии» не может быть основанием для предоставления статуса беженца.

«Я аргументировал [в заявлении], что уже служил в армии. И сейчас идет война! Если мне не дадут убежище, я, скорее всего, поеду обратно, буду убивать и, возможно, сам умру, — говорит он. — Но они [миграционная служба Кореи] сказали, что это не их дело». 

Оставаться в помещении для запросивших статус беженца ему больше не позволили. Марактаеву вернули документы и вещи, а также попросили его забронировать билет на любой рейс и выйти в транзитную зону аэропорта. У Владимира оставалось около 80 долларов, но решение корейских чиновников так сильно его разозлило, что возвращаться на Филиппины, в Монголию или домой он передумал. И оказавшись в транзитной зоне, вернул билет.

«Меня настолько возмутило пренебрежение человеческой жизнью. Я был преисполнен яростью, — вспоминает он. — Потом захотел домой, к семье, к родным. Я никогда не думал, что мне придется просить убежище из-за того, что моя страна начала войну. Но я понял, что, если вернусь, эта авантюра меня всю жизнь будет закидывать на дно. Я решил, что лучше что-то сделать, чем вернуться с поникшей головой». 

В транзитной зоне Марактаев провел несколько дней. Спал на чем придется: сдвинутых стульях, скамейках, креслах и пуфиках. «Я находил новые способы, чтобы лечь на все свои 180 сантиметров», — рассказывает он.

Сотрудники миграционной службы несколько раз требовали от него улететь, ссылаясь на то, что оставаться в аэропорту дольше 48 часов запрещено. Марактаев с ними не соглашался — он был уже не обычным пассажиром, а «искателем убежища». 

Когда те поняли, что россиянина «уже не выгнать», отвели его на второй этаж — в небольшое помещение в зоне ожидания вылета (Владимир называет его «подвалом»). Там находились люди, тоже получившие отказ в политическом убежище. Кроме Марактаева, в «подвале» было еще четверо мужчин из России.

* * * 

В 1992 году Южная Корея первой из азиатских государств присоединилась к Конвенции о статусе беженцев 1951 года (и к принятому в 1967-м протоколу к ней). Эти документы устанавливают общие основания для предоставления убежища и запрещают любую дискриминацию беженцев, а также выдворение в страну, из которой они бежали, опасаясь преследования. 

Защиту беженцам в Южной Корее также гарантируют специальный закон и президентский указ, принятые в 2013 году. Однако просьбы о предоставлении политического убежища в стране одобряют крайне редко — в среднем в 2,9% случаев. За последние пять лет статус беженца в Южной Корее получили менее 1,5% заявителей. В 2020 году — меньше 1% (для сравнения: в том же году Испания одобрила около 6% просьб о предоставлении политического убежища, Германия — 74%). В 2021-м Южная Корея приняла 1,3% просителей о статусе беженца, заняв одно из последних мест среди всех стран «Большой двадцатки». 

Как оспорить отказ, Владимир Марактаев не знал. А потому позвонил в местное отделение ООН по делам беженцев. Уже через неделю ему предоставили бесплатных адвокатов. 

Так поступили и еще четверо россиян, застрявших в аэропорту Инчхона. Поговорить с ними «Медузе» не удалось.

Адвокат россиян Ли Чон Чан настаивал на их праве на убежище, поскольку в России им грозит преследование по политическим мотивам. Миграционная служба Южной Кореи в ответ возражала, что решение об отказе было принято в соответствии с законом. Судебное разбирательство растянулось на несколько месяцев. 

Первое слушание по его делу, вспоминает Владимир Марактаев, прошло в конце января 2023-го. Сам он в тот день, как обычно, находился в аэропорту и о том, что происходило на заседании, точно не знает: «Адвокаты доказывали, что решение миграционной службы и Министерства юстиции было ошибочным и некомпетентным. Потом они написали, что будет второе слушание». 

По словам Марактаева, юристы боролись не только за то, чтобы ему предоставили статус беженца в Южной Корее, но и чтобы позволили выйти из аэропорта: «Негуманно оставлять людей жить [здесь]. Но это тоже приходилось доказывать».

* * * 

Аэропорт города Инчхон, расположенный в 70 километрах от Сеула, — один из самых крупных в мире и лучших для транзитных пассажиров. Два терминала — по силуэту напоминающих то ли диадему, то ли забавного монстра — соединяет железная дорога (перемещаться между ними можно и на автобусе).

Но Владимиру Марактаеву, как и другим людям, получившим отказ в убежище, было запрещено покидать первый терминал. Не могли они пройти и в расположенный там главный вестибюль — конкорс. Тем более не разрешалось выходить на улицу. Документы у них снова забрали.

Каждый день в аэропорту, говорит Владимир Марактаев, напоминал «день сурка».

«Все было однообразно и в плане еды, и в плане ежедневных забот, — рассказывает он. — Утром мы просыпались. В восемь уже был завтрак: булочка и сок. После 12 часов давали обед: рис с курицей, салат и небольшой морковный кекс. В пять вечера — ужин: та же булочка и тот же сок. Еду нам приносили в зону ожидания, [где мы жили]». 

В свободное время Марактаев и другие россияне «тыкали в телефоны» или шли прогуляться по терминалу и посмотреть на пассажиров, «как в зоопарк». «Честно говоря, от скуки уже можно было… Вот я как-то раз ходил [по аэропорту] в три часа ночи и пел „Бременских музыкантов“, — говорит он. — Мы катались [иногда] на тележках. Один раз нашли [мячик-]попрыгунчик и минут 30 с ним играли ночью». 

Все «развлечения» были спонтанными и почти не запоминались. «Вечером мы ходили в „Бургер Кинг“, немножко кушали на деньги, которые нам однажды дали адвокаты, — 300 тысяч вон, это около 260 долларов. Их можно было надолго растянуть, — добавляет он. — Не было каких-то планов, кроме еды». 

Работники аэропорта в основном не обращали внимания на Марактаева и других россиян. «Без паспорта и посадочного талона нельзя было купить что-либо в Duty Free. И эти люди никак нам не содействовали. Нам помогали только пассажиры транзита, — рассказывает он. — Знаете, в антиутопиях бывают граждане „первого класса“ и „третьего“. Вот я был „третьего класса“». 

В зоне ожидания беженцы, не признанные южнокорейскими властями, жили в небольших помещениях без окон (их Марактаев называет «подвалом») — пассажиры транзитных рейсов туда не допускались. У женщин была своя комната, у мужчин — своя. В мужской, рассчитанной на 12–15 человек, вдоль одной из стен вплотную друг к другу выставлены кровати. У другой — несколько напольных вешалок для сушки одежды.

Помимо россиян, в «подвале» было много выходцев из африканских стран — Марактаев общался с теми, кто говорил на английском. Но два или три дня в неделю предпочитал проводить в одиночестве и уходил в отдаленные уголки первого терминала.

«Находиться в месте с таким количеством людей для меня было очень тяжело. Тем более вне этого места тоже было очень много людей [пассажиров аэропорта], — объясняет он. — И единственное время, когда можно было отдохнуть, — ночь, с 12 до пяти утра, когда аэропорт безлюдный. Я наслаждался тишиной». 

Марактаев предполагает: южнокорейские власти не ожидали, что в аэропорту будет кто-то так долго жить. Однако тут же он оговаривается, что «такие прецеденты» уже были. Тем не менее быт в Инчхоне оставался неустроенным.

Например, стиральная машина появилась только через несколько месяцев после приезда россиянина и его интервью корейским СМИ. Но первые недели не работала. «Не знаю, может, сейчас работает», — добавляет он и объясняет, что свои вещи стирал в раковине одного из туалетов: «Ночью, украдкой, чтобы никто не видел». 

Все это время Марактаев не стригся — другие беженцы, по его словам, пользовались дешевой машинкой, которую «кто-то оставил по доброте душевной».

Помыться тоже было проблематично. Через полтора месяца жизни россиянина в аэропорту в очередной раз сломались нагревательные элементы в бойлерах. «Какое-то время работники аэропорта меняли их, но после этого раза им стало все равно. И где-то два месяца не было горячей воды, — говорит он. — Приходилось подниматься наверх [в туалет для пассажиров]». 

Но самым трудным, по словам Владимира, была неопределенность. «Как долго мне еще ждать? Это было непонятно, — рассказывает он. — Я не хочу сравнивать это с тюрьмой, но с каждым днем то место казалось мне похожим на тюрьму. Можно смириться с не очень хорошей едой, можно смириться со многим. Но из-за непонимания того, что будет со мной в ближайший месяц, что будет после того, как я получу решение, когда меня отпустят или, наоборот, откажут [в убежище], было очень тяжело». 

«На моем сроке», добавляет Марактаев, двое человек совершили попытку самоубийства.

«Один человек был из Марокко. Когда ему отказали [в статусе беженца], он взял банку из-под „Кока-колы“ и сделал большой порез не поперек, а вдоль. Он был в туалете, но его быстро нашли и увезли в учреждение, видимо, для психиатрических больных. Примерно через месяц моего пребывания он вернулся», — рассказывает Марактаев. 

Второй, продолжает он, был из Якутии. «Он понимал, что ему не одобрят [заявление об убежище], и использовал свой ремень, скажем так, для этого, — вспоминает Владимир. — После мы с ним разговаривали. Мы были в шоке: „Ты что делаешь?“ А он говорит: „Ну вот, я вернусь в Россию, пойду на войну“».

Дубай — Мексика — США

Вернувшись в декабре 2022 года в Кремниевую долину, Эндрю продолжил переписываться с Владимиром Марактаевым. Россиянин присылал ему ссылки на репортажи о своей жизни в аэропорту и рассказывал, как продвигается судебное разбирательство, жалуясь, что заседания раз за разом переносят. 

Как-то раз, вспоминает Эндрю в разговоре с «Медузой», он написал Марактаеву: «Если единственное, что тебя удерживает в аэропорту, — это отсутствие билета, пожалуйста, дай знать». 

На 14 февраля 2023-го было запланировано второе заседание по делу Владимира Марактаева, но его вновь отложили на месяц. Тот день Марактаев запомнил хорошо: суд разрешил покинуть аэропорт Инчхона и вновь податься на статус беженца двум россиянам, которые приехали немногим раньше него. Еще одному отказали без объяснения причины. Адвокаты планировали оспорить это решение, но россиянин, говорит Марактаев, «в конечном счете решил уехать в одну из стран СНГ». 

Выигравшие иски россияне действительно покинули аэропорт. Но вместо свободы их ожидало «другое учреждение», где они до сих пор ожидают решения о получении визы G-1, которая дает право находиться в Южной Корее на время прохождения официальной процедуры проверки на статус беженца (она может затянуться на несколько лет).

С их слов Марактаев знает, что этот миграционный центр находится вблизи аэропорта и условия там лучше: трехразовое питание, большие порции, есть стиральные машины, душ, компьютеры, баскетбольная площадка, тренажеры и даже парикмахерская (правда, стричься все равно нужно самому). 

«Никто не предупреждал, что нужно будет находиться там еще четыре-шесть месяцев, — говорит он. — А ведь самым тяжелым в аэропорту было ожидание».

Но даже по истечении этого срока россиянину могли отказать в получении «визы беженца». А потому он решил найти другой способ выбраться из аэропорта. 

Примерно в это время, вспоминает Эндрю в разговоре с «Медузой», он вновь собирался полететь в Азию с пересадкой в Инчхоне — и рассказал о своих планах Марактаеву. «Он спросил, в силе ли еще мое предложение о помощи, — говорит Эндрю. — Я сказал: „Да, разумеется“». 

13 марта они встретились во второй раз. «С ним [Марактаевым] был еще один человек, я думаю, тоже россиянин, — рассказывает Эндрю. — Они хотели пойти в „Бургер Кинг“, где можно получить много калорий за небольшие деньги. Но я сказал, что угощаю, и настоял на корейском ресторане. Мы поужинали и сели в темном углу аэропорта, где проговорили несколько часов». 

Тогда же Эндрю дал Марактаеву наличные деньги (сколько, оба не говорят). «Моя мотивация помочь ему сугубо неполитическая, — говорит Эндрю, подчеркивая, что с Россией его ничего не связывает и о стране он знает мало. — Раньше я много путешествовал по миру. И были ситуации, когда я целиком зависел от помощи незнакомых людей. Я знаю, что быть в такой позиции очень непросто. Но когда случайно сталкиваешься с кем-то и он делает для тебя что-то хорошее, это возвращает тебе в целом веру в человечество. А для меня это [помощь Владимиру] была еще возможностью своего рода вернуть долг тем незнакомцам, которые когда-то помогли мне». 

17 марта Владимир Марактаев улетел из Инчхона (паспорт ему вернули перед посадкой в самолет). А 28-го числа по его делу прошло очередное заседание — суд позволил ему покинуть аэропорт. 

* * * 

Эндрю оказался не единственным, кто помог Владимиру Марактаеву. 

После того как The Korea Times рассказали историю Марактаева и других застрявших в аэропорту россиян, с ним связалась Александра Гармажапова — журналистка и основательница фонда «Свободная Бурятия».

Этот фонд появился вскоре после полномасштабного вторжения России в Украину и сначала помогал российским военным отказаться от службы по контракту и не участвовать в войне. А после объявления мобилизации расширил свою деятельность. В сентябре 2022-го, рассказывает «Медузе» Гармажапова, сотрудники фонда на десяти автобусах вывезли из Бурятии в Монголию около 400 человек, опасающихся призыва.

«Свободная Бурятия» помогала и другим вынужденным эмигрантам из России — например, тем, кто хотел перебраться в более безопасное место из стран СНГ. Многие, говорит Гармажапова, таким для себя видели США. Отправиться туда она предложила и Владимиру Марактаеву.

«23-летний молодой человек из Бурятии, студент, который абсолютно потерян. Естественно, мы обязаны в таких случаях помогать», — говорит Александра Гармажапова. По ее словам, фонд предлагал помощь и другому застрявшему в аэропорту — бывшему футболисту Джашару Хубиеву. Но тот отказался.

В марте правозащитники купили Владимиру Марактаеву билеты из Инчхона в крупнейший город Объединенных Арабских Эмиратов Дубай, а оттуда — в Мексику (для въезда в эти страны россиянам виза не нужна). «Мы думали, что забрали его оттуда [из аэропорта], сейчас он перейдет границу и у него все будет благополучно, — рассказывает Гармажапова. — Но каждый раз были препятствия».

Чтобы получить право на переход американской границы, Марактаев воспользовался приложением CBP One, которое пограничная служба США запустила для просителей политического убежища. Но забронировать дату для въезда в США у Марактаева получилось не сразу — и он провел в Мехико больше месяца.

Все это время, по словам Гармажаповой, помимо фонда, Владимира поддерживали обычные люди, в том числе эмигранты из Бурятии. «С миру по нитке — и из Кореи в Америку можно прилететь», — шутит сам Марактаев. И уже серьезно добавляет, что считает себя «очень-очень счастливым», потому что многие помогли ему «на этом пути».

Густонаселенная мексиканская столица, как и когда-то филиппинские города, напомнили ему о России и родном Улан-Удэ. «Много попрошаек, много простых работяг, которые каждый день идут на работу и с работы, и не видно ни толики просвета в их глазах, — говорит он. — У меня сложилось впечатление, что Филиппины — это тропическая Россия, а Мексика — испанская Россия». 

1 мая 2023 года Марактаеву наконец разрешили перейти границу — для этого он отправился на пропускной пункт Сан-Исидро в Тихуане. «На мексиканской границе просто смотрят документы, — рассказывает он. — [В США] нужно сдать все вещи: документы, телефон, сигареты — все, что есть. Зайти в палатку и ждать, пока не вызовут, чтобы взять отпечатки пальцев, сфотографировать и подписать документы. Это дело довольно долго проходит, от пяти до девяти часов». 

Несколько дней Марактаев провел в Сан-Диего и Сан-Франциско, откуда отправился в Нью-Йорк. С Эндрю он пока встретиться не смог. 

* * * 

В разговоре с «Медузой» Эндрю признается, что, услышав историю Владимира Марактаева, и сам задумался, как поступил бы на его месте.

«Он отчасти хотел избежать личной опасности. Но он также не хотел идти на войну и убивать людей, — рассуждает о россиянине Эндрю. — И чтобы оставаться последовательным в своих убеждениях, он, по сути, отказался от своей жизни. Думаю, он, возможно, в тот момент, [когда решил уехать из России], не осознал, насколько большой шаг сделал». 

Эндрю добавляет: найдет ли Марактаев то, что ему нужно в жизни, именно в США, остается «большим вопросом». «Надеюсь, что да, — продолжает он. — Но я думаю, ему придется немного скорректировать свои ожидания. Это, знаете, совет для каждого из нас. Нужно смириться с ударами судьбы и надеяться на меньшее. Не удивляться, когда вещи идут не так, как нам бы хотелось. Думаю, это путь к счастливой жизни». 

Сам россиянин свое будущее представляет смутно. Осенью суд в США должен рассмотреть его заявление о предоставлении политического убежища. До этого времени Владимир не имеет права работать в США и может рассчитывать только на помощь фондов и частные пожертвования. 

Александра Гармажапова из «Свободной Бурятии» считает, что шансы на получение убежища у него «неплохие». «Другие ребята [из Бурятии] уже проходили эту процедуру», — объясняет она. По данным фонда, за полгода после объявления мобилизации около 10 тысяч этнических бурят оказались на территории США. «Если проследить логику, получается, что люди бежали из России из-за войны. А война из-за того, что Россия решила денацифицировать Украину. И они [буряты] подаются в Америке на убежище на основании расовой дискриминации на территории Российской Федерации», — добавляет Гармажапова.

Сам Марактаев хочет вернуться в Бурятию через несколько лет: «Надеюсь, что такая возможность у меня все же появится. Но сейчас тяжело давать видение будущего для России в целом и для моей маленькой родины».

Свое желание Владимир, когда-то мечтавший об отъезде из Улан-Удэ, объясняет так: «На чужбине больше чувствуется нехватка родины». И вспоминает, как в аэропорту Инчхона впервые стал много слушать русскоязычных исполнителей — «Би-2», «Арию» и «Кино». 

Он напевает: «Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна…»