Можно ли все-таки как-то выяснить, сколько россиян погибло на войне? А к чему приведет эмиграция из России — и была ли она по-настоящему массовой? Обсуждаем с демографом Игорем Ефремовым

Владимир Путин неоднократно называл демографические проблемы России первостепенными, а сокращение населения — одним из «вызовов» для страны. Но последствия российского вторжения в Украину продолжают усугублять демографические проблемы страны, считают эксперты. О том, как ковид, мобилизация и массовая эмиграция повлияют на рождаемость и смертность в России, «Медуза» поговорила с демографом Игорем Ефремовым.

Как изменилась Россия из-за ковида — и что происходило в стране перед войной

— Каковы демографические итоги двух лет пандемии в России?

— Тут, я думаю, надо рассматривать отдельно три основные категории — рождаемость, смертность и миграцию. 

С 2017 года в России постоянно сокращается рождаемость. Обычно, когда говорят о рождаемости, имеют в виду абсолютное количество рожденных детей, и на этот показатель влияют два основных фактора: это сокращение количества женщин, которые могут родить детей, и снижение интенсивности рождений, то есть среднего количества родов у одной женщины. 

С первым фактором ничего нельзя сделать, потому что в 1990-е годы родилось почти в два раза меньше женщин, чем в 1980-е. Сейчас они становятся матерями, просто их мало. 

На снижение интенсивности рождений влияет много разных причин, включая ошибки демографической политики, но основная, наверное, это сокращение доходов. Именно из-за этого в России не растет рождение вторых и третьих детей, хотя для этого не важен источник доходов [если государство материально поддерживает семьи]. Например, это могут быть и социальные трансферты от государства. Мы хорошо это видели в 2009 и 2010 годах, когда был сильный удар кризиса по рынку труда, упала занятость, выросла безработица. Но была огромная господдержка населению из бюджета, в результате которой доходы не упали (и даже подросли в кризис), а рождаемость не сократилась по всем направлениям — россиянки продолжили рожать первых, вторых и третьих детей. Сейчас доходы падают, и государство это падение в принципе не компенсирует — вероятно, потому что на это нет средств или у него другие приоритеты.

Что касается смертности, ковид, конечно, очень сильно ударил по России. Значительная доля россиян игнорировала требования безопасности и социальной дистанции, в том числе потому что люди не доверяют государству, и когда оно просило вакцинироваться, считали, что этого делать не надо. Это проблема не только России, но в России она сильнее всего проявилась. В результате по итогам двух лет пандемии в России очень высокая избыточная смертность как из-за прямых, так и косвенных последствий пандемии, например перегрузки системы здравоохранения.

— Во сколько вы можете оценить общую избыточную смертность?

— За два года, то есть с марта 2020 года по март 2022-го, примерно 1,1 миллиона — это общее количество избыточных смертей не только из-за ковида как основной причины смерти, но и из-за косвенного влияния пандемии. И как раз буквально в марте 2022 года, судя по оперативным данным о смертности, пандемия в России прекратилась, смертность сильно сократилась.

Я пытался приблизительно сравнивать Россию с другими посткоммунистическими странами Восточной Европы. И, скажем так, если бы у нас и государство, и население действовали в отношении ковида так же, как в среднем действовало, реагировало общество в Восточной Европе, то избыточная смертность у нас была бы примерно на 200–300 тысяч человек ниже.

Власти в этих странах были более настойчивы в отношении длительности и строгости соблюдения ограничений, а население, особенно пожилые (главная группа риска) в среднем активнее вакцинировались. В начале пандемии там не было такого наплевательского отношения к ковиду, какое было среди российских властей и госмедиа. Также за нарушение ковидных ограничений в этих странах все-таки часто наступала реальная ответственность — как минимум штрафы. А в России даже установленные ограничения часто игнорировались — как населением, так и властями.

Конечно, опять же нельзя снимать ответственность с граждан, которые не хотели вакцинироваться, не хотели соблюдать простейшие меры. Но и государство тоже во многом виновато. В первую очередь, по моему мнению, в манипуляциях со статистикой. Во многих регионах власти умышленно рассказывали местным жителям, что все хорошо: высокой смертности нет, заболеваемости нет. И люди, естественно, расслаблялись, не соблюдали меры предосторожности. 

Я буквально на днях смотрел годовые данные за 2019, 2020 и 2021 годы по тому, как менялась продолжительность жизни в регионах. Она, конечно, сократилась везде, но сильнее всего в Липецкой и Рязанской областях, в которых сильно манипулировали со статистикой ковидной смертности. Хорошо было видно, что бывают такие регионы, где было меньше манипуляций, где значительную часть или почти всю избыточную смертность действительно объясняли ковидом. Там меньше избыточная смертность, видимо, люди были этим больше озабочены и напуганы. Может быть, даже местные власти специально пугали. Это, в общем, была хорошая стратегия поведения.

— А какие это, например, регионы?

— Я сравнивал Ульяновскую область с окружающими регионами. Дело не в том, что в Ульяновской был какой-то абсолютный рекорд избыточной смертности, дело в том, что надо сравнивать сравнимое, то есть сравнивать с соседями [например, Самарской областью, Татарстаном, Мордовией и Чувашией]. У них практически везде избыточная смертность была выше, а в Ульяновской области — ниже. При этом там была более честная статистика, по крайней мере, публично озвучивалась более честно.

С апреля 2022 года, судя по оперативным данным по регистрации смертей, которые ежемесячно ведутся в загсах, мы вернулись к тому старому, довольно позитивному тренду, который был до начала 2020 года, то есть до пандемии. У нас довольно быстро сокращалась смертность и росла продолжительность жизни. Но надо сказать, что это догоняющий рост, потому что за предыдущие десятилетия мы сильно отстали от наиболее развитых западных стран. В принципе, я думаю, можно сказать, что по итогам 2022 года мы, скорее всего, вернемся по продолжительности жизни где-то к уровню конца 2019 года, то есть к 73 годам.

Ковид обеспечил очень сильный провал в продолжительности жизни — где-то до уровня 2012 года, и с апреля 2022 года мы этот провал отыграли, потому что сверхсмертность пока что исчезла — по крайней мере мы не видим новых жестоких волн заболеваемости. 

Если бы не эскалация конфликта в Украине, если бы не мобилизация, то можно было бы точно сказать, что и в будущем, независимо от того, как будут меняться доходы населения, продолжительность жизни все равно бы росла, потому что сменяются поколения. Основной вклад в наше отставание от развитых стран вносит поведенческий фактор: люди после 40–50 лет, то есть в тех возрастах, когда чаще всего умирают в России, слишком рано зарабатывают тяжелые хронические болезни из-за образа жизни. В первую очередь на это влияет потребление алкоголя. Но не просто потребление, а именно то, как алкоголь потребляют в России — в больших дозах и крепкий. А также курение, которое в старших возрастах у нас все еще более распространено. 

Но есть и другие факторы. Например, вредные условия труда и плохая экология по-прежнему сильно влияют [на хронические заболевания] как раз в больших промышленных городах. Но это меняется — новые поколения, которые выросли в 1990-е и в 2000-е, имеют совсем другие стандарты поведения. Они меньше пьют крепкого алкоголя, меньше курят, чаще проживают в больших городах, где они заняты на безопасных работах, и в целом больше беспокоятся о своем здоровье.

Поэтому по мере замещения поколений у нас смертность все равно будет снижаться. Вопрос только в том, с какой скоростью. В принципе, я думаю, даже несмотря на мобилизацию, смерти продолжат сокращаться. 

— Как пандемия повлияла на динамику миграции? 

— Не только у нас, но и по всему миру были закрыты границы. И это очень сильно прочувствовали на себе мигранты, работающие в России. У всех временных трудовых мигрантов в России документы с ограниченным сроком действия, продлить его было сложно: очень часто, чтобы его продлить, надо было выезжать из России, а потом опять въезжать, чего они сделать не могли из-за закрытия границ. В 2020 году приток мигрантов резко обвалился и долго не восстанавливался. 

В середине 2021 года начал действовать указ президента, который на полгода автоматически продлевал все документы учета мигрантов. Если у человека не прописка, не постоянная регистрация, а временная — неважно, на какой срок, то, по нашей статистике [МВД], он считается выбывшим из России в тот момент, когда у него кончается срок регистрации. При этом не имеет значения, остался этот человек в России или уехал, — в статистику попадает только та дата, когда у него закончилась регистрация.

Сотни тысяч трудовых мигрантов, которые могли остаться в России или уехать (точно мы не знаем, у нас нет этих данных), по документам в статистику попали, как будто бы они еще на полгода остались в России. Затем, спустя полгода, когда действие указа закончилось, то есть с 1 января 2022 года, эти люди по документам стали статистически выбывать. Но в реальности кто-то из них уже давно уехал, а кто-то до сих пор остается в России.

Поэтому в конце прошлого года получился статистически гигантский миграционный прирост: границы открылись, мигранты стали приезжать, выбывающих из-за эффекта действия указа стало в несколько раз меньше. А в начале этого года получилось, что люди, которые на самом деле уехали в прошлом году, попали в статистику [как выехавшие] только в начале 2022 года, из-за этого получилась миграционная убыль, хотя в реальности ее нет.

После открытия границ поток мигрантов в Россию до конца февраля 2022 года стал таким же, как до ковида. То есть как по смертности, так и по миграции мы вернулись к старой траектории.

Как война изменит Россию

— Как на динамику каждого показателя — рождаемость, смертность и миграцию — повлияли война и мобилизация?

— Все-таки их [влияние войны и мобилизации] надо рассматривать отдельно. Потому что просто начало военных действий в феврале, в общем-то, не затронуло большую часть жителей России. Это видно и по статистике смертности, и по оперативным данным, и по статистике миграции — хотя был большой всплеск, который активно обсуждался. Но на самом деле он не был таким уж гигантским.

В общем, и приток трудовых мигрантов продолжился. То есть население России демографически ничего тогда сильно не ощутило. А в сентябре [когда началась мобилизация] уже произошли более значительные изменения.

Надо понимать, что влияние военной мобилизации на миграцию, рождаемость и смертность мы увидим через разное количество времени. По миграции мы это видим почти сразу, хотя в статистику попадает далеко не все. Например, украинские беженцы в России получают временную регистрацию на 90 суток. Раз в 90 суток им продлевают [регистрацию] еще на 90 суток. Они, конечно, учитываются при пересечении границы и учитываются в МВД при регистрации, но не попадают в итоговую статистику [Росстата] по миграции.

Но [после объявления мобилизации] мы сразу увидели всплеск выбытий из страны. Правда, опять же тут очень много манипуляций и, так сказать, wishful thinking (принятия желаемого за действительное, — прим. «Медузы») со многих сторон. Та статистика, которую мы видим о пересечениях границ, не имеет ничего общего с миграцией. Люди всегда пересекали границу в огромных количествах. До пандемии каждый год границу России пересекали десятки миллионов человек: граждане России, иностранцы, — это огромные потоки. Сейчас они [потоки] стали намного меньше, чем были до ковида. А тот рост, который фиксируется по сравнению с прошлым годом, — это результат возобновления туризма, открытия границ там, где они были закрыты, и так далее. Поэтому на этой основе очень сложно делать какие то выводы. 

Выводы можно делать, только учитывая, что люди, уезжающие из России, [как правило] не снимаются с регистрации, с постоянной прописки, только по тем официальным миграционным документам, которые выдают другие страны. Было много попыток оценить число уехавших из России по количеству открытых счетов в [иностранных] банках, по выданным налоговым документам по аналогии с российским ИНН — в Казахстане, в Армении есть такой же налоговый номер. 

Но это все не подходит [для оценки количества уехавших], потому что десятки, сотни тысяч россиян выезжали в соседние страны, чтобы просто завести себе карты, счета в неподсанкционных банках и вернуться в Россию. А в большинстве случаев, чтобы открыть счет в банках стран СНГ, нужен какой-то документ временной регистрации — те же налоговые номера и так далее. То есть это не показатель. 

Показатель — это более важные документы, например разрешение на временное пребывание, вид на жительство либо какие-то иммиграционные визы. В разных странах разные документы и методики, поэтому очень сложно считать. А главное, что такая статистика в большинстве стран появляется только раз в год. Вот для 2022 года всю статистику начнут публиковать только в 2023 году. 

Мои коллеги [демографы] пытались оценивать число уехавших россиян по сальдо миграции: сравнивали данные по пересечению границы — например, сколько людей выехало в Казахстан и сколько въехало обратно. Это тоже, мне кажется, не совсем правильная методика, потому что сальдо о чем-то говорит, только если мы его смотрим на большом промежутке времени — хотя бы на уровне полугода и больше. Когда речь идет о неделях, об одном месяце, то это совершенно разные потоки. Это люди, которые выехали в отпуск или на каникулы к бабушке в Казахстан и возвращаются обратно. Например, это те, кто выезжал с бизнес-целями, дальнобойщики, которые тысячами постоянно пересекают границу, и так далее. 

В принципе, по очень предварительным данным, скорее даже ощущениям, можно предположить, что в первую волну в конце февраля и в марте-апреле примерно 150 тысяч человек выехали из России и остались за рубежом. Уехало намного больше, но значительная часть из них потом довольно быстро вернулась, потому что в большинстве безвизовых стран можно быть всего три месяца, потом люди обязаны вернуться. У кого-то закончились деньги, кто-то не смог легализоваться, то есть не смог получить вид на жительство. Волна, спровоцированная мобилизацией, гораздо больше: по моим предположениям, это от 250 до 350 тысяч человек. В среднем, можно сказать, 300 тысяч.

— То есть почти в два раза больше, чем февральская. 

— Да. И в сумме это примерно 400–500 тысяч человек. Это очень много. Но важно понимать, что это не эмиграция — это временное перемещение. И есть исследователи, антропологи, социологи, которые проводят фокус-группы, интервью с людьми, которые уехали. И очевидно, что подавляющее большинство планируют вернуться, как только появится возможность.

— Как только закончится война?

— Думаю, многие из тех, кто уехал из-за мобилизации, вернутся, когда она действительно официально закончится. Когда будет такой указ [президента].

Значительная часть уехала не в лучшем положении, многие из них вообще без загранпаспортов. То есть они не могут находиться долго даже в странах вроде Казахстана, Кыргызстана, Армении. Но тем не менее это огромные цифры — 500 тысяч человек. Такой эмиграционный поток из России сравним по масштабу с цифрами, которые были в первой половине 1990-х. 

Главный вопрос — когда у уехавших из-за мобилизации появится возможность вернуться? Самый большой риск в том, что если это продлится очень долго — полгода, год и более, то значительная часть этих людей будет автоматически оседать, неизбежно укореняться на новом месте. Чем дольше это будет длиться, тем меньше будет доля тех из них, кто потом захочет вернуться.

— Соответственно, Россия потеряет высококвалифицированную рабочую силу? 

— Да. Судя по данным, которые мы видим, [эмигранты] это преимущественно молодые и относительно молодые мужчины и реже — члены их семей. В основном это люди от 18 до 49 лет. Это действительно люди, которые работают, у которых есть профессии. И необязательно, как часто говорят, это какая-то якобы интеллектуальная элита. Это вовсе не так. Все-таки основная масса [эмигрировавших из-за мобилизации] — это люди попроще, с более средними доходами, а иногда совсем без них. Опять же те журналисты, исследователи, волонтеры, которые помогали россиянам в Казахстане, рассказывали, что туда приезжали молодые люди вообще без денег.

Это большой удар по рынку труда. Он у нас и так очень быстро сокращается из-за демографических структурных причин. У нас очень быстро стареет занятое население — каждый год [численность экономически активного населения] сокращается примерно на 1% из-за того, что старшие трудоспособные россияне уходят на пенсию, а им на смену приходит гораздо меньшее количество людей.

Если совместить все данные — тех, кто мобилизован, то есть ушел из гражданской части рынка труда в военную, потери, которые предположительно есть среди военнослужащих, контрактников, добровольцев и так далее, тех, кто, как мы сейчас примерно оцениваем, уехали, — в сумме это около 1% трудоспособного населения, порядка 700–800 тысяч человек. То есть у нас гражданская часть экономики лишилась 1% трудоспособного населения и выбытие с рынка труда у нас ускорилось как минимум в два раза — до 2%, то есть 1,4–1,6 миллиона человек. И это, конечно, плохо скажется и на экономической ситуации, ударит по доходам населения, а значит, снизит рождаемость.

Главный драйвер потенциального снижения рождаемости — это сокращение доходов, которое началось уже с марта 2022 года, когда произошел скачок инфляции. Последствия в статистике мы увидим только через 10–11 месяцев (девять месяцев беременности + необходимо примерно полтора месяца, чтобы данные о рождениях попали в оперативную статистику). То есть эффект февраля-марта 2022 года, когда был всплеск инфляции, падение доходов и многие люди испугались, естественно, потерять работу на фоне исхода зарубежных компаний, мы увидим только в январе-феврале 2023 года. Летом эти страхи как-то спали, но [осенью] наступила мобилизация. Я думаю, что это гораздо более сильный удар, с гораздо более серьезными последствиями для рождаемости, потому что это уже просто физическое изъятие мужчин из семей, не просто падение доходов. 

Сама мобилизация происходила так хаотично, что, в общем-то, под этим риском оказались практически все мужчины от 18 до 49 лет, то есть как раз все те мужчины, у которых рождаются дети. И в этой ситуации, конечно, огромное количество семей решили отложить зачатие ребенка. Те, кто планировал [сделать это] в ближайшее время, решили отложить, пока не закончится мобилизация — как минимум. По документам она официально не закончилась, люди прекрасно понимают, что она продолжается. Более того, огромное количество чиновников, военкомов, губернаторов на региональном уровне во время мобилизации прямо заявляли на своих интервью и пресс-конференциях, что это первая волна, это только начало. 

Люди все это видели, слышали и отложили рождение детей. И я подозреваю, что, даже если, предположим, мобилизация официально прекратится и военные действия перестанут быть такими интенсивными, будет какое-то замораживание конфликта, все равно из тех, кто отложил рождение, эти планы реализуют не все. Многие люди будут их откладывать до тех пор, пока не почувствуют какой-то гарантии того, что мобилизация и активные военные действия не возобновятся. 

В принципе, откладывание рождений — это не такая большая трагедия, когда потом есть возможность их реализовать. То есть если семья планировала родить ребенка и сейчас решила отложить на два года, то в большинстве случаев это можно сделать. У нас так было в 1990-х: был очень долгий, глубокий провал в доходах и многие семьи откладывали. Возможность родить появилась только в 2000-е годы. 

Но в 1990-е рождение откладывали молодые женщины: все начинали рожать рано, в 20 лет. И поэтому, если 20-летняя женщина откладывает рождение даже на 10 лет, это нормально и в большинстве случаев не страшно. А сейчас рождаемость в России сильно постарела.

Как раз на уровне конца 1990-х — начала 2000-х видно, что некоторые из тех, кто начал откладывать в начале 1990-х, вообще не дождались возможности родить ребенка. Они просто вышли из репродуктивного возраста. Мы видим, что у того поколения, чей основной детородный возраст, пришелся на это время, провал примерно на 0,1 ребенка по итоговой рождаемости поколений. И для страны это огромные цифры, это потери сотен тысяч людей. 

Поэтому самый критичный вопрос: как долго продлится ситуация, при которой люди будут вынуждены откладывать рождение детей? Если она продлится в течение хотя бы пары лет, то это уже будет невосполнимый удар по рождаемости.

У нынешнего поколения, которое начинает рожать сейчас (это возраст 25–30 лет), тоже есть риск, что они за всю жизнь не реализуют возможность родить желанное количество детей — просто не успеют. Итоговая рождаемость будет снижаться. И это такая спираль, которая сама себя закручивает, потому что у этого «маленького» [по количеству представителей] поколения родится небольшое количество детей, они в свою очередь тоже будут мало рожать и так далее, с каждым поколением все меньше и меньше, и меньше. То есть каждое дно демографической волны будет все глубже.

📄 Дорогие читатели! Теперь вы можете скачать PDF-версию любой статьи «Медузы». Файл можно отправить в мессенджере или по электронной почте своим близким — особенно тем, кто не умеет пользоваться VPN или у кого явно нет нашего приложения. А можно распечатать и показать тем, кто вообще не пользуется интернетом. Подробнее об этом тут.

Как Россия падает в демографическую яму и что с этим можно сделать

— То есть можно сказать, что мы сейчас в «двойной» демографической яме, потому что у нас мало фертильных женщин плюс вот такие удары? 

— Да, это как минимум двойной удар по рождаемости. Динамика рождаемости всегда действует инерционно. Катастрофу мы увидим только через 20 лет, когда молодые люди должны будут выходить на рынок труда, а их просто не будет — это будет совсем крошечное количество людей. Тогда придется стремительно, скачкообразно повышать пенсионный возраст и налоговую нагрузку на всех работающих людей для того, чтобы платить хоть какие-то пенсии пожилым людям. И в итоге все эти расходы так или иначе будут перекладываться на работодателя, у которого не будет оставаться средств для инвестиций, роста производительности труда.

— Но ведь все-таки развиваются репродуктивные технологии, есть такие вещи, как ЭКО — в 1990-х оно не было так доступно. Есть ли сейчас шанс, что современные технологии впоследствии помогут женщинам, которые сейчас откладывают рождение ребенка? 

— С каждым годом в течение последних, наверное, десяти лет у нас [в России] рождается все больше и больше детей с помощью вспомогательных репродуктивных технологий (ВРТ) — как раз из-за того, что средний возраст рождения ребенка постоянно растет. И в будущем доля детей, зачатых с помощью вспомогательных репродуктивных технологий, неизбежно будет расти, просто потому что объективный демографический процесс — женщины рожают все позже и позже. 

Но эти технологии не всесильны и не могут помочь всем и всегда. И это довольно дорого. Сейчас расходы в значительной степени покрываются государством, количество попыток не ограничено, но по ОМС выделяются квоты на каждый регион, и если попытка была неудачной, женщина снова встает заново в хвост очереди на новый цикл. Из-за того, что федеральных квот не хватает на всех желающих, нахождение в этой очереди может длиться очень долго.

Поэтому регионы выделяют из своего бюджета еще и региональные квоты. Там, где выделяют достаточно денег, очередь на ЭКО меньше и даже в случае неудачи женщина сможет повторить попытку довольно быстро. При этом регионы сами распределяют квоты между конкретными медицинскими учреждениями. В результате в двух соседних медцентрах в одном регионе длительность ожидания может отличаться в разы. 

Но потребность в ЭКО [у россиянок] выше всей суммы федеральных и региональных квот. А чем старше женщина, тем меньше доля успешных попыток. 

— У вас уже есть прогнозы, как снизится рождаемость по итогам 2022 года? И, может быть, есть прогноз на следующий год — как изменится суммарный коэффициент рождаемости? 

— В 2022 году от всех украинских событий у нас практически не будет влияния на рождаемость. Эффект февраля мы увидим в следующем году. В этом году мы увидим только продолжение прошлогодних трендов — но и согласно им рождаемость будет снижаться. Можно ожидать, что в этом году у нас будет примерно 1,3–1,35 миллиона рождений. Это соответствует суммарному коэффициенту рождаемости чуть ниже, чем 1,5 ребенка на женщину, — это уровень начала 1990-х. То есть это не совсем ужасные, но плохие показатели. 

Мы точно можем сказать, что в следующем году только из-за изменения возрастной структуры матерей количество рождений сократится на 3–4%. Но дополнительно, сверх этого, есть факторы военных действий, снижения доходов, а также ошибки в демографической политике. У нас была и до сих пор остается очень эффективная мера — материнский капитал. Но государство перенесло его со второго ребенка на первого. 

Это дало небольшой краткосрочный — буквально на пару лет — всплеск. А затем это, наоборот, начало дестимулировать рождаемость вторых и третьих детей. Потому что основная проблема всех российских семей, которые хотят ребенка, но не могут позволить, — это жилищная проблема (и как раз на это направлен материнский капитал и аналогичные региональные выплаты). Эта проблема усиливается с рождением каждого последующего ребенка, то есть для первого ребенка это может быть еще не острой проблемой, для второго уже острая, а на третьем — еще более острая. Поэтому такие меры нужно как раз сдвигать на второго ребенка — тогда они будут эффективны. Плюс дополнительно еще и на третьего выводить. 

Сейчас у нас за годы действия программы материнского капитала (с 2007 по 2020 год) накопилось большое количество семей с двумя детьми, часть из которых хотят третьего ребенка, но не могут себе позволить, и основная причина — нехватка жилья. Получилось так, что из-за переноса на первого ребенка материнский капитал из меры демографической политики превратился в меру социальной политики, за которую также отвечает Минтруд. А социальная и демографическая политика на самом деле друг другу очень часто противоречат, и успех одной означает неуспех другой. Потому что увеличение рождаемости [то есть успех демографической] автоматически ведет к снижению доходов на одного члена семьи [а следовательно, провалу социальной]. 

А у социальной политики другая цель — наоборот, уменьшить количество бедных, увеличить доходы. Они друг другу противоречат. Действительно, снижение рождаемости на ближайшие несколько лет предотвращает изъятие женщин с рынка труда в декрет, предотвращает появление новых голодных ртов в семьях. Но только этот эффект продлится ближайшие пять-семь лет. Дальше это уже негативный эффект, особенно через 20 лет, когда некому будет работать.

Ошибки в демографической политике, падение доходов населения и изменение возрастной структуры — все это снизит количество рождений в следующем году на 5–8%, то есть приблизительно где-то до 1,2 миллиона. Это без учета фактора отложенных рождений, который может добавить еще как минимум 3% в сокращение рождаемости. То есть итоговый спад рождаемости в следующем году может достигнуть 8–11%. Со второй половины следующего года начнут рождаться дети, зачатые после начала мобилизации. Думаю, тогда мы увидим даже больший провал, чем в начале года: по итогам 2023 года может родиться около 1,15 миллиона детей.

Если военные действия и угроза мобилизации продлятся еще полгода, тогда мы говорим о том, что будет очень глубокое падение рождаемости в 2023–2024 годах. Невосполнимыми, учитывая средний возраст рождения детей в России, потери рождаемости станут, если они продлятся еще 2,5 года и более. 

— Каким должен быть суммарный коэффициент рождаемости в России, чтобы говорить о естественном приросте населения? 

— Для того чтобы одно поколение полностью сменяло другое, в наших условиях нужно, чтобы суммарный коэффициент рождаемости на одну женщину составлял 2,1, или 210 детей на 100 женщин. То есть основная масса российских семей должна иметь двоих детей, а еще значительная часть — троих или больше. В принципе, мы к этой структуре постепенно, очень медленно продвигались.

Как на демографию повлияют потери российской армии и оккупированные территории 

— Давайте теперь обсудим смертность. Вы уже сказали, что негативный эффект пандемии исчерпал себя и сейчас смертность будет потихонечку восстанавливаться относительно провала пандемийных 2020–2021 годов. Способна ли гибель российских военнослужащих на фронте как-то серьезно сказаться на общем показателе смертности?  

— У нас пока есть приблизительные данные только за период до мобилизации, когда [в военных действиях] было задействовано относительно небольшое количество людей. Такие масштабы не скажутся на демографии сильно. Особенно учитывая, что по сообщениям очень разных источников, не только в СМИ, но и по сообщениям в соцсетях, родственников в регионах, мы видим, что огромное количество участников боевых действий считаются пропавшими без вести — может быть, до половины всех потерь. Точно никто не знает. И они никак не попадут в статистику смертности. 

У нас в Гражданском кодексе есть разные статьи о том, как регистрируется смерть пропавших без вести. И в одной из статей написано, что если человек пропал без вести во время военных действий, то только через два года после их окончания суд может приступить к рассмотрению иска его родственников, наследников о том, чтобы признать его погибшим. По факту все делается от случая к случаю. Какие-то родственники в течение [считаных] месяцев добиваются признания своего члена семьи погибшим, а кто-то не добивается годами. 

Но дело в том, что окончательно статистика смертности считается за год. И если, например, в 2023 году посчитают статистику за 2022-й, а после этого в 2024-м суд признает какого-то пропавшего без вести погибшим, то его в статистику смертности [за 2022 год] не внесут. То есть его потом вычтут из общей численности населения, но в статистику смертности [именно за этот год] он не попадет. 

Хотя если брать на уровне отдельных регионов и отдельных возрастов мужчин, влияние уже заметно — смертность молодых мужчин в Бурятии выросла в несколько раз. Если среди всех мобилизованных, которых сейчас, вероятно, около 300 тысяч, будет высокая смертность и если эту смертность будут регистрировать как положено, то это повлияет на официальный показатель продолжительности жизни мужчин.

Но я думаю, что сильно он [общий показатель продолжительности жизни] не снизится, поскольку у женщин [в отличие от мужчин] продолжится рост продолжительности жизни и продолжатся позитивные изменения в обществе (то есть все равно будет продолжаться сокращение употребления алкоголя, курения). Я скорее предположил бы, что, если активные военные действия с участием мобилизованных продолжатся, на перспективу мы увидим стагнацию показателей смертности.

Даже если военные действия станут более масштабными, будет еще больше мобилизованных и больше смертей, все равно арифметически бо́льшая часть умерших всегда будет пожилыми людьми, ушедшими в результате хронических болезней. По-другому в развитых странах не бывает даже во время военных действий. Поэтому в оперативной статистике, мы, к сожалению, военные потери не увидим. Нужна гораздо более подробная, а она бывает только раз в год, итоговая, и за 2022 год она появится только летом 2023-го. Это опять же при условии, что ее не засекретят.

— Как вы думаете, насколько сократится общая численность населения России по итогам 2023 года? 

— Это очень сложно предположить, но, скорее всего, это будут сотни тысяч человек. У меня есть подозрение, что по итогам этого года, например, у нас миграционный прирост может быть чуть больше нуля.

— Соответственно, если у нас не будет миграционного прироста, то вся естественная убыль ложится в сокращение общей численности населения?

— Да. Вероятно, от 500 тысяч до 700 тысяч человек в год.

— «Присоединение» новых территорий…

— Это очень большая проблема, которая может сломать вообще все наши прогнозы, оценки, все расчеты и всю статистику. Потому что, во-первых, «присоединено» все только на словах. Нет вообще никаких данных о том, сколько там людей. Исходя из данных о беженцах — и российских, и украинских — и данных ООН, я бы предположил, речь идет о максимум 3,5 миллиона человек на всей этой территории. Никакого демографического учета там нет, и включать эти данные в общероссийскую статистику, естественно, нельзя.

— А как нужно поступить? Нужно проводить перепись?

— Да. Так же, как было с Крымом в 2014 году. Там очень оперативно провели перепись на всем полуострове и только после этого, с января 2015-го, в общероссийскую статистику стали включать данные по Крыму. 

И еще у нас вообще нет никакого понимания о том, как учитывать, например, украинских беженцев с этих территорий после «объявления» их Россией. Получается, [по мнению российских властей] это внутренние мигранты? Но МВД все равно говорит, что это беженцы (имеются в виду лица, получившие временное убежище, — прим. «Медузы»). Мы вообще не знаем, как учитывать перемещения между этими территориями и остальной территорией России. Это международная миграция? Внутренняя? Никто ничего не понимает. 

У нас есть беженцы, которые не попадают в статистику миграции, потому что у них короткая регистрация. Но судя по данным о выплате беженцам пособий в 10 тысяч рублей, я подозреваю, что через Россию прошло от 800 тысяч до миллиона беженцев. Сколько из них осталось, мы не знаем. Мы знаем, что значительная часть уехали из России, в основном в Европу. 

— Но кто-то остался. 

— Кто-то остался. Если основываться на опыте 2014–2015 годов, я думаю, что 400 тысяч человек осядут в России. Но это будет постепенно [по мере того, как эти люди будут получать российские документы]. В демографическую статистику они будут попадать с каждым годом — по чуть-чуть. 

— Давайте предположим, что на аннексированных украинских территориях действительно проживают приблизительно 3,5 миллиона человек, на которые увеличивается общая численность населения России. Это как-то сможет повлиять на демографическую ситуацию в части рождений? 

— Нет, только усугубит ситуацию. Потому что, судя по тому, как регистрировались рождения и смерти в так называемых самопровозглашенных ДНР и ЛНР, до половины населения там — это старики. И поэтому с точки зрения демографической статистики это будет только значительным ухудшением.