Чем нынешняя волна эмиграции отличается от других? Представители каких профессий уехали? Собираются ли мигранты вернуться? Социолог Маргарита Завадская — об итогах опроса эмигрантов

С 24 февраля, после того как в Украине Россия развязала войну, страну покинули, по разным оценкам, от 150 тысяч до 776 тысяч человек. Если эти цифры верны, то нынешняя волна эмиграции — крупнейшая за последние десятилетия и точно самая крупная в XXI веке. Новую волну эмиграции активно изучают социологии и активисты, в том числе проект OK Russians Мити Алешковского, который проводит опросы среди эмигрантов. О том, кто уехал, как чувствуют себя эмигранты за границей, а также как они видят свое будущее, «Медузе» рассказала участвовавший в этом исследовании научный сотрудник Александровского института Университета Хельсинки политолог и социолог Маргарита Завадская.

— Можно ли как-то охарактеризовать или одной фразой описать тех, кто уехал? Кто эти люди?

— Это очень важный вопрос, на который сейчас пытаются ответить и журналисты, и исследователи. Если опираться на данные нашего опроса, который мы провели вместе с проектом OK Russians Мити Алешковского, я бы сказала, что это upper middle class, образованные люди, у которых была возможность покинуть страну. По сути, это привилегия, а не беженство в чистом виде. Хотя признаки такого поведения тоже есть — часть опрошенных покидала страну в спешке, опасаясь преследования, люди брали первые попавшиеся билеты. Но таких, по моим наблюдениям, сильно меньше половины, 20–25% опрошенных.

На этот вопрос в целом сложно ответить, потому что сложно объективно оценить, кто является мигрантом, а кто просто временно выехал из России и собирается вернуться в ближайшее время. В том числе потому, что сами респонденты для себя на этот вопрос не ответили. Официальные данные при этом не дают четкого ответа на вопрос, так как фиксируют только факт выезда и возвращения или, например, не учитывают выезд с территории Беларуси или Казахстана.

Плюсом нашего опроса является то, что покинувшие страну люди очень контактны, охотно говорят о том, почему они уехали. Это тоже характеристика этой группы — они очень доверяют друг другу, особенно тем людям, которые разделяют схожие политические взгляды. Это их отличает от типичного российского респондента, проживающего на территории страны. 

— Если смотреть по профессиям и сферам деятельности, кто уезжает активнее других?

— В первую очередь это представители IT-сферы. По нашим данным, их более 45% [от общего количества уехавших]. Нужно понимать, что это не столько айтишники, сколько представители IT-сферы, то есть это может быть и обслуживающий персонал, и те, кто работал с клиентами. Следующими примерно в равных долях идут представители культурной сферы, учителя и ученые, а также офисные сотрудники. Каждая из этих категорий занимает около 15%. Замыкают лидирующую группу журналисты: их в нашей выборке 8%.

При этом нужно понимать, что наша выборка в строгом смысле не совсем репрезентативна, мы набирали респондентов методом «снежного кома». К сожалению, сейчас это единственный способ набрать подходящих под критерии опроса людей. Кроме того, это весенние данные, которые мы после долгого анализа опубликовали только сейчас. В будущем коллеги планируют проводить панельные опросы, то есть спрашивать на протяжении долгого времени одних и тех же людей, чтобы отследить их настроение, траекторию. Следующие данные, насколько я понимаю, появятся в течение ближайшего месяца. Тогда мы лучше сможем понять, вернулись ли эти люди, переехали ли в другие страны, собираются ли возвращаться, разочаровались ли они в политике и хотят ли заниматься чем-то, связанным с Россией, в будущем.

— Сильно ли мигранты этой волны отличаются от «среднего россиянина»?

— Эта волна, очевидно, сильно моложе. Медианный возраст наших респондентов — 32 года, в то время как медианный возраст в России — это 46 лет, по нашим данным. То есть уехали люди в активном трудовом возрасте. У многих к этому моменту в жизни состоялась карьера, они начинают занимать руководящие позиции, обретают экономическую независимость. Это молодая, но не студенческая волна.

Несмотря на то что большинство уехавших — это семьи без детей, среди мигрантов женатых меньше, чем среди россиян в целом: 39% против 51%. Это можно объяснить тем, что часть из покинувших страну находится в гражданском браке или в каких-то иных партнерских отношениях. При этом только четверть респондентов имеет детей. Это в целом общемировой тренд, когда благополучные и образованные пары заводят детей позже. Кроме того, нужно понимать, что те, у кого дети есть, уже встроены в систему, они уже научились справляться с элементами государственной пропаганды на этом уровне, относятся к этому как к неизбежному злу. Интересно, что часть людей, которые переехали с детьми, как показывает наш опрос, наоборот, хотели избежать влияния на них такой пропаганды, что стало причиной переезда.

Отдельно хочется отметить, что среди мигрантов больше четверти — богатые по меркам России люди, то есть они в состоянии купить, например, автомобиль. Среди всего населения страны таких людей только 4%, что в очередной раз указывает на то, что эмиграция — это привилегия для тех, у кого есть такая, в первую очередь финансовая, возможность.

При этом нельзя сказать, что все «хорошие» россияне уехали, а «плохие», то есть поддерживающие войну, остались. Прежде всего потому, что мы даже не можем определить, какое количество россиян относится к «специальной военной операции» негативно, так как налицо фальсификация предпочтений в социологических опросах. 

— Куда уезжают россияне охотнее всего?

— По нашим данным, в первую очередь это три страны: Турция (почти 25% респондентов), Грузия (23%) и Армения (15%). Конечно, выбор этих стран вызывает некоторые вопросы, так как, например, в той же Турции политический режим сложно назвать демократическим или свободным, а Грузия, к примеру, время от времени не пускает российских активистов. Но тут нужно учитывать то, что эти страны не являются конечной точкой, пунктом назначения этих мигрантов. Туда легче всего въехать из-за безвизового режима. Кроме того, многие из наших респондентов — это не политические фигуры первого ряда, поэтому ситуация депортации или какие-то проблемы с местными властями им вряд ли угрожают.

Можно подумать, что эти направления выбирают еще из-за того, что в этих странах население частично говорит по-русски, привыкло к россиянам. Но, по нашим наблюдениям, это скорее приятный бонус, а не основная причина. Кроме того, сейчас во многих чатах эмигранты обсуждают, а этично вообще говорить на русском языке в этих странах или лучше использовать английский. Большинство этих людей стыдятся своих красных паспортов и, скажем так, стараются не демонстрировать свое гражданство, принадлежность к русскоязычной культуре. 

— Чем эта волна отличается от предыдущих? Можно ли тут выделить какие-то отличительные признаки?

— Первое, что бросается в глаза исследователям, — это отношение мигрантов друг к другу. Как я говорила, российские респонденты обычно не доверяют ни другим людям, ни институциям. Это типичный постсоветский синдром, его важная часть. У этой волны миграции мы такого не наблюдаем. Они доверяют друг другу, доверяют тем странам, куда они бегут. На это может влиять и то, что московская и петербургская интеллектуальная среда — это относительно небольшая группа людей, где каждый знает каждого через одно рукопожатие. Например, все столичные журналисты знакомы между собой, то же касается университетской среды и, я думаю, IT-отрасли.

Вопрос, который сразу заинтересовал меня как политолога, — насколько такое отношение влияет на связи респондентов между собой. И, как ни странно, действительно, в частности, в Грузии, российская диаспора собирается в группы, организует лектории, группы взаимопомощи. Есть огромное количество информации, которую участники разных чатов и групп передают друг другу, чтобы облегчить быт соотечественников. Они рассказывают, как снять жилье, где оформить документы, как вывести деньги с российских счетов.

Второе — это крайне политизированная прослойка общества. Даже IT-специалисты, для которых, по сути, это не бегство, а релокация, обозначают, что покинули Россию по политическим причинам. Мигранты продолжают активно интересоваться новостями, потребляя информацию в основном из интернета, через телеграм-каналы. Помимо этого, они могут черпать информацию еще и на английском языке.

Третье — это, конечно, объем. Понятно, что вялотекущая миграция по политическим мотивам началась еще в 2014 году, после того как начался активный конфликт между Россией и Украиной. Но эти цифры не сравнимы с тем, что мы видим после 24 февраля.

— Остаются ли у этой волны мигрантов связи с Россией? Насколько они прочные?

— К сожалению, эти вопросы нам только предстоит задать нашим респондентам, хотя это важный критерий оценки эмиграционной волны. Но исторически российские эмигранты очень хорошо и успешно интегрируются в зарубежные сообщества, российских диаспор, как правило, практически не существует. Это достаточно разрозненные, рыхлые сообщества. 

Но траектории могут отличаться. Те, кто эмигрировал по экономическим причинам, скорее всего, успешно ассимилируются, осядут и не будут связывать свое будущее с Россией. Все остальные, скорее всего, будут продолжать оставаться ангажированными, тем более мы должны реалистично оценивать перспективу их трудоустройства за пределами России, особенно в данный момент. В разных странах может быть разная трудовая, миграционная политика. Это во-первых. Во-вторых, отношение к россиянам не везде самое радужное, хотя опять-таки случаев откровенной дискриминации не так уж и много, как об этом говорят российская пропаганда и Кремль. 

При этом порядка четверти наших респондентов продолжают работать в России или ведут свой бизнес на территории страны. Однако многие из них планировали либо прекратить свои трудовые отношения, либо ожидают, что они прекратятся сами собой в ближайшем будущем, поскольку многие работодатели в России не хотят иметь дело с нерезидентами. Это вызвано не только политическими издержками для работодателя, но и издержками технического свойства, связанными с налогообложением, проверками и прочим.

— Насколько эмигранты хотят участвовать в российской политической жизни, влиять как-то на ситуацию, пусть и из-за рубежа? 

— Благодаря открытой части нашего исследования, где мы задаем вопросы, на которые респонденты могли отвечать развернуто, можно точно сказать, что довольно часто люди связывают свое будущее с Россией. Звучат фразы, например, о том, что после возвращения эмигранты хотят восстанавливать страну после войны или каким-то образом реставрировать обрушившуюся репутацию России в международном сообществе. Это, конечно, нельзя экстраполировать на всю выборку, но такие ответы есть.

При этом, согласно тому же опросу, только 3% респондентов хотят вернуться в страну. Это не значит, что люди сошли с ума и живут в двух параллельных реальностях. Здесь речь, скорее всего, о разных горизонтах планирования. Когда мы задаем вопрос, человек в первую очередь думает о ближайшем времени. Естественно, пока возвращаться никто не планирует — люди только что бежали из страны, куда им возвращаться? 

— Как себя чувствуют покинувшие родину россияне? Можно ли как-то описать их внутреннее состояние?

— В целом респонденты описывают свое психологическое состояние как негативное. Больше 70% опрошенных считают, что их жизненные условия станут хуже со временем. Если оценивать открытую часть опроса, очевидно, что люди подавлены. Мы зафиксировали огромное количество слов поддержки, слов благодарности, были и просьбы о помощи. То есть люди понимали, что участвуют в социологическом опросе, но тем не менее вместе с ответами мы получали какие-то предложения или просьбы. Но если как-то определять «среднюю температуру», я бы сказала, что это смесь отчаяния с благодарностью, что они не одни.

Я боюсь, что чувство будет и дальше усугубляться, оно в первую очередь зависит от того, что ситуация не меняется. Война продолжается, люди продолжают гибнуть, каждый день приходят какие-то ужасающие новости. И те, кто находится сейчас в Грузии, Армении, Турции, понимают, что с каждым таким событием их неопределенный статус становится еще более неопределенным. И их шансы вернуться обратно, жить как прежде исчезают на глазах.

— Называют ли респонденты какой-то срок, какое-то условие, после которого они смогут вернуться в Россию?

— Если верить информации из открытой части исследования, то люди ждут смены режима. Это не конкретная дата, а скорее какое-то идеальное состояние государства, которое респондентам сложно описать. Некоторые указывают, что для их возвращения должен уйти Владимир Путин. Такие люди не различают режим и личность президента, но это и неудивительно, все-таки в России существует персоналистская диктатура. 

При этом некоторые отмечают, что даже в случае отдаления Путина от власти ситуация в стране может не измениться. Об этом настроении говорит и тот факт, что 70% респондентов не верят, что политическая обстановка в стране может измениться к лучшему.

— Могут ли мигранты перестать интересоваться тем, что происходит в России? 

— Мы пока не видим динамику. Но эти люди едва ли смогут изменить своим привычкам, перестать читать новости и следить за происходящим. Эти люди очевидно уехали по политическим причинам в большинстве своем (хотя есть, конечно, и те, кто оправдывает свою экономическую релокацию политическими причинами, чтобы не выглядеть совсем циниками). Уехавшие — очень адекватные люди, у них нет потребности в отключении себя от травмирующей информации, в этом защитном механизме, в том, чтобы продолжать жить как обычно. Они уже приняли решение не жить как обычно.

— Насколько сильно эмигранты отличаются от тех, кто остался? Эти отличия со временем увеличиваются? Есть какие-то параметры, которые различают тех, кто уехал, и тех, кто остался?

— Чтобы уехать, у людей должны быть знания, воля, финансы, какие-то возможности, знакомства, социальные сети. Такое не происходит на пустом месте. Нужно отдавать себе отчет, что огромное количество людей, которые ничуть не хуже, такой возможности не имеют, и они остались. Этих людей очевидно больше, чем тех, кто уехал. Оценить количество желающих покинуть страну практически невозможно, так как социология нам здесь не поможет из-за «фальсификации предпочтений»: чем более репрессивный режим, тем меньше граждан и респондентов отвечают на политически чувствительные вопросы. Если вспомнить данные «Левада-центра», это может быть до 20% по косвенным показателям — это те, кто поддерживает «Умное голосование», не поддерживает режим, войну и так далее.