Убеждали себя, что это не стрельба Как Одесса переживает российское вторжение. Репортаж «Медузы»

Одесса стала одним из городов, с которых 24 февраля российские войска начали атаку на Украину. С тех пор город продолжают обстреливать. Еще до начала войны в ходе обращения к россиянам, где Владимир Путин заявил о признании ДНР и ЛНР, он пообещал, что все виновные в гибели людей в одесском Доме профсоюзов в мае 2014 года будут наказаны. Теперь жители города прячутся в бомбоубежищах и вступают в ряды территориальной обороны. Специально для «Медузы» местный журналист Михаил Штекель рассказывает, как горожане переживают первые дни этой войны.

«Я из Луганска свалил, а теперь тут тоже ******»

Война в Одессе началась в начале шестого утра 24 февраля — город разбудили два взрыва. Ракетные удары не прекращались весь день, а вечером стало известно, что в результате попадания одной из ракет в военную часть в окрестностях города погибли 22 человека. 

Одесса отстреливалась — в городе были слышны выстрелы из зенитных установок. 

Уже через час после первого взрыва в городе выстроились очереди у автозаправок и банкоматов. У пунктов приема в территориальную оборону — так в Украине называются добровольческие формирования в составе вооруженных сил — тоже начали собираться люди. 

Уроженец Одессы Владимир Кацман во время конфликта на востоке Украины в 2014 году добровольцем пошел служить в 28-ю механизированную бригаду — она участвовала в боях в Донецкой области. Владимир демобилизовался в 2015-м и после этого не думал возвращаться на военную службу. С того времени Владимир, по его словам, до сих пор страдает от панических атак. В родную Одессу из Киева, где он жил в последнее время, Владимир вернулся на следующий день после начала войны — решил вступить в войска территориальной обороны.

«Утром 24 февраля меня разбудил виброзвонок: звук на телефоне отключен уже давно из-за моего чувства тревожности. Знакомая звонила, чтобы рассказать про обстрелы [в Одессе], и я решил возвращаться. Мне лучше быть ближе к городу и больницам [из-за проблем со здоровьем], поэтому решил не идти в свою старую мехбригаду», — рассказывает он. 

С первой попытки записаться в тероборону Владимиру не удалось: было слишком много желающих. Только на следующий день, 26 февраля, ему смогли найти место в одном из подразделений. 

В тот же день он отправился в аптеку, чтобы купить бинты, антисептики и лекарства на случай ранения. За ним в очереди — еще двое мужчин. «Я из Луганска свалил в 2014-м. А теперь тут тоже ****** [конец]», — переживает один из них. Второй смотрит видео на телефоне — в отдаленном районе Одессы задержали диверсионно-разведывательную группу. «Уехал оттуда буквально час назад, так бы помогал», — сокрушается мужчина. 

Про тех, кто, в отличие от него, эвакуировался из Украины, Кацман, говорит: «Не суди, да не судим будешь». «Нет презрения, обиды или злости. Не захотел пойти на войну — не надо, не иди, это твой выбор. Мы воюем как раз за то, чтобы не было как в России. Посмотрите видео [с российскими военнопленными], отправляют мальчиков по 18–20 лет умирать под танками непонятно за что в другой стране».

Кацман вспоминает пожар в одесском Доме профсоюзов в 2014 году — тогда в нем погибли 42 забаррикадировавшихся пророссийских активиста. В своем недавнем обращении к народу Путин пообещал «найти и покарать» виновных в трагедии.

«Явно непророссийские Сумы и Чернигов пытаются захватить, а Одессу нет, — считает Владимир. — Возможно, они помнят 2 мая [тогда был пожар в Доме профсоюзов] и знают, что нарвутся на гражданское сопротивление».

«Засяду у дороги и буду ждать российскую армию»

В третий день войны, 26 февраля, жители Одессы с фонариками инспектируют бомбоубежища возле своих домов. Внутри каждого стоят старые скамейки и двухэтажные кровати, есть небольшие запасы воды. Можно переждать кратковременные обстрелы. 

Ищет вход в бомбоубежище и Анатолий — бывший работник железной дороги, на вид ему за 70 лет. 

«У нас в шесть утра на районе из автоматов стреляли, мы видели трассеры [трассирующие пули, дающие светящийся след при стрельбе]. А вчера я и взрывы слышал по городу, и обстрелы беспилотников над берегом», — рассказывает он. 

Уезжать из Одессы Анатолий не собирается. «Никто не верил, что такое могло случиться, что до такого дойдет», — говорит Анатолий. Он рассказывает, что увлекается охотой — у него есть разрешение на хранение и ношение оружия, так что при необходимости он собирается «засесть у дороги и ждать российскую армию». 

Но в окончательный разрыв отношений с Россией Анатолий не верит. «Это наш стратегический партнер, надо покупать нефть и газ. Сейчас хотят сесть за стол переговоров, но позиция у нас будет уже другая. Украина повзрослела», — говорит он.

Наконец Анатолий находит убежище, но дверь закрыта. Вместе с другим горожанином, который тоже пытается попасть в убежище, они дергают ее снова — срабатывает, изнутри ее открывает комендант из районной администрации. 

Убежище — большое и хорошо оборудованное помещение неподалеку от здания районной администрации. Построено оно было еще в 1983 году, во время холодной войны — «чтобы в случае баллистического удара из Штатов принять руководство района». Двойные герметичные двери, воздушные насосы, способные вентилировать укрытие, несколько санузлов — тут должны были укрываться важные партийные работники, рассказывает комендант укрытия Константин (он попросил изменить свое имя, — прим. «Медузы»).

Теперь, во время войны с Россией, здесь укроют всех. Но открытым убежище не будет: в случае воздушной тревоги Константин должен прийти и отпереть дверь — от его дома до убежища бежать около 10 минут. 

Во время разговора с комендантом раздается громкий разрыв (через пару часов станет известно, что под Одессой сбит российский истребитель — Су-30СМ, а взрывом был пуск зенитной ракеты С-300). Услышав его, все прячутся в укрытии.

«Здесь поместится 300 человек. Есть комнаты для размещения людей, кабинеты для работы сотрудников райадминистрации. Есть проточная вода, запасный выход. Разместим», — говорит Константин.

Убежище и правда в хорошем состоянии. Комендант с гордостью показывает его, включая свет в каждой комнате. На стенах еще висят старые советские плакаты и карты, залы обставлены сохранившейся с тех времен мебелью. 

Комендант признается, что, услышав взрывы 24 февраля, испугался: окна его квартиры выходят прямо на воинскую часть, а ракетные удары приходятся как раз на такие объекты. Но Константину все же удалось преодолеть страх, и он побежал открывать убежище. 

«Я до последнего дня не верил, что такое может произойти. Конечно, отношение к России изменилось. Не в лучшую сторону, — рассуждает Константин. — В 2014 году не менялось — тогда это было далеко, не верилось. Ненавижу политику». Многие его друзья уже эвакуировались за границу или на Западную Украину, но сам он бежать не хочет. «Если уйду, то никто тут ничем не будет заниматься», — смеется он.

На одесском железнодорожном вокзале 26 февраля — давка. Многие хотят уехать подальше от обстрелов. На Западную Украину, в Ивано-Франковск отправляется пассажирский поезд. На входе в вагоны проверяют билеты, но проводник говорит, что есть указание начальника состава сажать и без них. Кроме того, из Одессы на запад страны отправляют специальные эвакуационные поезда.

Журналистка Марина уже уехала из Одессы на такси — говорит, убедили друзья. Ее квартира находится неподалеку от одесского порта — стратегического объекта, от которого украинские зенитки уже неоднократно отгоняли беспилотники, рассказывает одесситка. 

В ночь на 24 февраля, когда произошло нападение, Марина готовила к сдаче текст о том, как справиться со страхом войны, — дедлайн наступал утром. Марина, которая всегда говорила на русском языке, принципиально разговаривает с корреспондентом на украинском.

«Я с четырех утра расшифровывала интервью с психологом. Дошла до вопроса „Можно ли не думать о войне, чтобы не паниковать?“ и услышала грохот. Сначала подумала, что это перевернулся вагон в порту, подумала, не бежать ли в подвал. Но решила не паниковать, — рассказывает Марина. — Второй взрыв был в 5:10. Я разбудила подругу, мы все-таки начали собираться в подвал, но так и не пошли. Если бы это была стрельба по нашему дому, то вряд ли бы выжили. Делали все очень медленно, убеждали себя, что это не стрельба или что целятся не по нам. Не могли поверить до последнего». Марина с подругой в итоге решила уехать из города, несмотря на наличие убежища и заготовленные на случай войны продукты.

Журналистка отправилась в родное село неподалеку от Одессы. В тот же день она нашла на земле возле одной из воинских частей флуоресцентную метку, которые могут использоваться диверсантами для корректировки авиаударов, и засыпала ее землей. Марина поймала себя на мысли, что не может расслабиться на улице: гул трактора она принимала за звуки бронетехники и все время прислушивалась, не начался ли обстрел. Теперь она не выходит из дома.  

«Как я себя успокаиваю? Леплю вареники, варю борщ, играю со своей кошкой и с племянником. Я верю, что уже на этой неделе вернусь в Одессу, — говорит Марина. — А потом поеду в Киев, поступлю в магистратуру, встречусь с друзьями и все будет хорошо».

«Я подумала, что это салют»

25 февраля власти Украины на время военного положения запретили покидать страну мужчинам в возрасте от 18 до 60 лет. 30-летний программист Геннадий (имя героя изменено по его просьбе, — прим. «Медузы»), с которым поговорила «Медуза», во всеобщей суматохе смог выехать из Одессы в Польшу. Он говорит, что война стала окончательным триггером: украинец давно размышлял о переезде в Европу, но не мог решиться. 

«Я хотел вывезти себя и свою девушку в безопасное место. Если со мной что-то случится в боях за это государство, то даже в случае победы Украина будет платить моей маме пенсию в 1900 гривен (около шести тысяч рублей по курсу на 28 февраля)», — объясняет свое решение мужчина. Кроме того, он волнуется за судьбу предприятий, где работает программистом, — не хочет увольняться «в такой момент».

В Польше, по словам Геннадия, украинцев встречают волонтеры — предлагают помощь по устройству на новом месте, но сам он пользоваться ею не стал. «В поезде было очень много людей с детьми, животными, вещами. Им нужнее — у кого-то нет денег, кто-то не знает английский, кто-то в возрасте. Я не могу принимать чистосердечную помощь, когда у меня все хорошо и я могу выдержать сам», — объясняет программист.

За несколько дней до войны в Одессу вернулась журналистка Юлия Городецкая. Последние годы она жила в Нью-Йорке, куда переехала вместе с семьей. Юлия говорит, что ей пришлось приехать «по личным причинам», хоть она и была уверена, что война неизбежна: следила за сообщениями СМИ про готовящееся вторжение, видела фотографии войск, концентрирующихся на границе. Она думала, что наступление будет поэтапным: сначала оккупируют Донбасс, потом, возможно, пойдут вглубь страны. Приехала в Одессу одна, сняла квартиру. Дети и муж остались в Нью-Йорке.

«Я говорила про войну всем, кто меня слушал, но мне говорили, что я паникер и что я насмотрелась американских СМИ. Сейчас дети и муж шутят, что сдадут меня в зоопарк работать сурком Филом, а еще две недели назад относились к моим словам скептически — иначе вряд ли бы отпустили. Теперь они требуют, чтобы я вернулась любой ценой», — рассказывает Юлия. Но уезжать из Одессы она не планирует. 

Еще до бомбежек журналистка запаслась едой, водой и необходимыми лекарствами, установила офлайн-мессенджер Bridgefy на телефон — он способен работать по Bluetooth в радиусе 100 метров. Начало войны Городецкая не проспала — смотрела заседание Совета Безопасности ООН, потом переключилась на обращение Владимира Путина. Понимала, что раз он решил выступить с ним ночью — будет что-то важное. 

«В середине обращения я уже поняла, что Путин будет нападать. Только он закончил говорить, как прогремел взрыв за окном. Я подумала, что это салют, что это коллаборанты празднуют его речь. Но ни одного салюта в ту ночь не было», — рассказывает Юлия.

Журналистка обустроила в коридоре квартиры укрытие — по ее словам, стены там прочнее. По ночам Юлия почти не спит — слушает, не летят ли бомбардировщики. Днем она выходит на улицу и ходит по магазинам — по совету друга-психолога из Израиля, где часто звучат воздушные тревоги, поддерживает рутинный порядок. 

«Я не хочу бежать. Особенно после мальчиков на Змеином и ребенка, который подорвал себя на мосту (25-летний украинский сапер Виталий Скакун хотел остановить российскую танковую колонну и подорвал мост вместе с собой), я чувствую, что это будет неправильно. Несмотря на то, что журналисты у оккупантов, я уверена, в „расстрельных списках“, уезжать я считаю неправильным, — рассказывает она. — Мне страшно, но я очень верю в украинские вооруженные силы, они показывают чудеса мужества. Мы должны быть достойны наших защитников».