Декриминализации домашнего насилия — пять лет. За это время все стало только хуже? Пострадавшим теперь сложнее получить помощь? А агрессоров вообще наказывают? Объясняет Диана Барсегян из «Насилию.нет»

Ровно пять лет назад Владимир Путин подписал закон, декриминализующий домашнее насилие. Уголовное наказание теперь предполагается только за второй и последующие случаи, на первый раз агрессору грозит только штраф от 5 до 30 тысяч рублей. О том, как этот закон изменил жизнь россиян и какая ситуация с домашним насилием сегодня, «Медуза» поговорила с Дианой Барсегян — заместителем директора центра «Насилию.нет».

Официально такой проблемы в России нет

— После декриминализации домашнего насилия прошло пять лет. Что изменилось за это время? В какой ситуации мы оказались?

— За эти пять лет общество проделало большой путь вперед. Поменялось отношение к проблеме, она стала заметнее.

Случилось много громких кейсов, например, история Маргариты Грачевой и дело сестер Хачатурян. Оно все еще идет, и это важный процесс, который сдвинул обсуждение с мертвой точки. Стало больше организаций, которые помогают женщинам, больше дискуссий в целом.

При этом законодательство, конечно, изменилось в худшую сторону [из-за декриминализации]. Мы оказались в ситуации, когда на государственном уровне вопрос не обсуждается, такой проблемы в повестке просто нет. Соответственно, все те инстанции, которые должны помогать пострадавшим, не работают. Полицейские не понимают, что такое домашнее насилие, какова его природа, как нужно взаимодействовать с жертвами. Не понимают это и люди в травмпунктах. Женщина приходит к ним и говорит: «Я поскользнулась». А врач отвечает: «Ну понятно».

Мне кажется, это губительно. Когда все делают вид, что это какая-то небольшая проблема, с которой борется узкий круг активисток, широкой аудитории сложно понять, почему женщина сама не виновата [в насилии] и почему насилие необязательно касается только каких-то маргинализированных семей или семей с зависимостями.

Все из-за того, что людям неоткуда взять информацию, — о том, что такое домашнее насилие, не рассказывают по телевизору. Официально такой проблемы в России нет.

— Жертвам стало тяжелее?

— Да. Теперь защититься в принципе невозможно. Если раньше за побои можно было получить до двух лет, то сейчас обидчик может отделаться штрафом в пять тысяч рублей. При этом чаще всего доказать, что насилие систематическое и исходит именно от человека, который является твоим близким, очень сложно, а жертве приходится проходить через множество сложных процедур.

Пострадавшая, которая иногда находится в состоянии между жизнью и смертью, должна осознать, что наказание обидчика только в ее руках. Нужно собрать документы и потом объяснить проблему апатичным полицейским. И если все получится, тот, кто ее ударил, заплатит штраф — пять тысяч рублей. Эти деньги часто еще и идут из общего бюджета — женщина по сути сама расплачивается. А юрист ей должен сказать: «Подождите, когда вас еще раз ударят. Тогда, может быть, наступит уголовная ответственность».

Любого человека, столкнувшегося с насилием, это деморализует. А агрессоров изменения в законодательстве, наоборот, подбодрили. Декриминализация показала им, что их действия вполне укладываются в представление о семейных отношениях, существующее в государстве, и что закон на их стороне. Значит, можно продолжать.

— Почему пострадавшие редко обращаются в полицию?

— Нет уверенности, что это поможет. К сожалению, бывают случаи, когда звонок в полицию дополнительно раздражает агрессора. У нас были такие истории: женщина вызывала полицию, они приезжали, забирали агрессора на пару часов, потом выпускали, и он возвращался обратно еще более злой, готовый наказать женщину. Обращаться в полицию для кого-то стыдно, а для кого-то — просто опасно.

Сами полицейские считают, что сейчас заведут дело, а потом женщина захочет забрать заявление, потому что передумает. Кто-то просто понимает, что у нас нет такого закона, по которому можно привлечь обидчика к ответственности. Ну и сказывается отсутствие образования по этому вопросу. Думаю, для многих полицейских это вообще не очень большая проблема. Они не воспринимают домашнее насилие как нечто серьезное, с чем нужно работать, поэтому особой охоты заниматься этим не выказывают.

— А какая логика стояла за декриминализацией закона?

— Тогда сенатор Елена Мизулина высказывалась: «Почему, если мать отшлепала ребенка, она получит более строгое наказание до 2-ух лет, а если сосед, то ничего не будет? Это несправедливо».

Мне кажется, это просто базовое непонимание того, что собой представляет насилие в семье и почему его никак нельзя приравнять к насилию, которое может произойти с человеком на улице. Это и сейчас прослеживается в риторике людей, которые занимаются законотворчеством.

— В чем заключается эта разница?

— Конечно, насилие в семье значительно опаснее, потому что у человека нет возможности себя защитить: некуда бежать и негде прятаться. Если у тебя дома насилие, то это ставит тебя в такое положение, когда для тебя нет никакого безопасного места во всем мире.

Мы знаем, что большая часть женщин, убитых в России, погибли от рук партнеров, и понимаем, что это была ситуация домашнего насилия.

Если человека кто-то ударил на улице, очень маловероятно, что агрессор когда-то вернется и на какой-то другой улице ударит вновь. А насилие в семье — это система, где насилие повторяется. Ее нельзя регулировать законодательством, которое рассматривает домашнее насилие как отдельные эпизоды.

— Уже несколько лет идет обсуждение закона против домашнего насилия. Есть ли надежда, что его примут и он решит проблему?

— Это очень сложная история. Даже экспертам иногда сложно разобраться, в какой он сейчас итерации и что конкретно с ним происходит. То его задвигают, то вроде бы опять начинаются какие-то подвижки. Были надежды, что его внесут в Госдуму до конца 2021 года, но этого не произошло.

Наши коллеги из «Консорциума женских неправительственных объединений» продолжают эту борьбу, но пока нет поводов для радости. Теперь в Думе нет Оксаны Пушкиной, которая была главным рупором и старалась привлекать внимание к проблеме.

Безграничная власть развязывает руки

— Все боялись, что из-за декриминализации насилия станет больше. Это произошло?

— Конечно, есть такое ощущение. Но мне кажется, оно связано с тем, что теперь, когда люди больше знают о насилии, они чаще обращаются за помощью. Раньше мы работали пять дней в неделю, потом увеличили количество часов, и они сразу же заполнились новыми пострадавшими. Добавили еще один день, и он тоже оказался забит моментально. Мы открыли программу SOS-размещения для тех, кому нужно срочно где-то укрыться, она тоже сразу стала востребована.

Кажется, пока это неисчерпаемая проблема, по крайней мере, силами только некоммерческих организаций. Есть ощущение, что нам еще долго идти к тому моменту, когда мы сможем сказать: «Да, мы оказали помощь всем, кому она действительна нужна».

— Какие тенденции фиксирует статистика? 

— Абсолютные цифры очень сложно подсчитать. Невозможно понять, сколько насилия на самом деле, потому что многие жертвы не обращаются за помощью. Есть [общемировая] статистика ВОЗ, где про Россию особо ничего не говорится: одна из трех женщин так или иначе подвергалась насилию со стороны партнера. Но это, наверное, нельзя назвать репрезентативным.

Было исследование «Консорциума женских неправительственных объединений» и «Новой Газеты», которое показывает масштаб проблемы: в 2018 году 61% женщин были убиты своими партнерами.

Но действительно репрезентативную статистику может дать только государство — собрать данные по всем регионам России руками некоммерческих организаций просто нереально. Нужно, чтобы статистику фиксировали по всем инстанциям, куда в первую очередь может обратиться пострадавшая. Должен быть какой-то общий учет, который ведут и полиция, и больницы.

— Кто чаще всего становится жертвой домашнего насилия?

— Разумеется, это женщины. Есть и пострадавшие мужчины, но женщин подавляющее большинство.

Тут, конечно, всегда возникает вопрос: дело в том, что мужчины очень редко подвергаются насилию, или в том, что они просто не могут обратиться за помощью? Насилие над мужчинами — это еще более стигматизированная тема, потому что здесь ломаются стереотипы. Мужчина же сильный, как такое может быть, что его ударила женщина? В общем, здесь не очень понятно.

Если говорить о пострадавших, которые обращаются к нам, то это женщины от 25 до 55 лет. Выводить какие-то критерии того, кто может столкнуться с насилием, сложно и не очень правильно. Установка, что есть какие-то определенные группы людей, которые склонны стать жертвами насилия, не совсем соответствует действительности. К нам обращаются женщины с разным уровнем образования и достатка. Они принадлежат разным культурам, могут быть разной национальности. С насилием может столкнуться каждая.

— От домашнего насилия также страдают дети и пожилые люди. В чем специфика этих групп?

— Конечно, дети и пожилые люди тоже находятся в зоне риска, поскольку они еще больше зависят от человека, который может быть агрессором.

Мы получали много сообщений в директ инстаграма, особенно в пандемию. Дети писали нам и советовались, что делать: «Меня папа бьет, не знаю, к кому обращаться». Здесь, конечно, очень сложно что-то посоветовать, только заручиться поддержкой другого взрослого. Но часто это невозможно, потому что мама тоже подвергается насилию и ничего не может сказать отцу.

Насилие в отношении детей — это тяжелая история. Детям очень трудно защитить себя, у них фактически нет никаких инструментов для этого. Даже если добиться внимания органов опеки, все равно не очень понятно, к какому результату это приведет. Ребенка могут забрать из семьи, и что дальше? Иногда это и правда единственный выход. Уж лучше ребенок будет в детском доме, где к нему хотя бы не будут применять физическое насилие. Но в каких-то случаях это не так. Мы не всегда знаем, как здесь помочь.

Проблему насилия над пожилыми людьми мы начали изучать в этом году. О ней действительно редко говорят, но при этом понятно, что насилие есть. Особенно в отношении родственников, которые чем-то болеют или нуждаются в постоянном уходе. Естественно, безграничная власть, чувство, что другой человек полностью от тебя зависит, очень развязывает руки.

У нас нет никакого ограничения по возрасту, мы принимаем звонки от пожилых людей, хотя это бывает не очень часто. Они еще менее склонны выносить эти истории и обращаться в полицию. Редко пожилая мама может действительно пойти и написать заявление на своего ребенка.

Был случай, когда к нам обратилась 90-летняя женщина. Она убежала от побоев сына. Пробыла у нас пару дней, но потом решила вернуться: сказала, что не может так, потому что он, наверное, беспокоится, не знает, где она. Пожилым людям совсем не просто — многие из них не привыкли обсуждать такие вопросы с кем-то посторонним. Многие из тех, кому нужна помощь, даже не знают о нашем существовании. Непонятно, как донести до пожилых людей информацию о том, что мы можем оказать поддержку и она бесплатная.

Если бы государство хотело помочь, именно здесь его содействие было бы очень ценным. Пожилых людей могли бы информировать в поликлиниках и во всяких центрах вроде «Московского долголетия». Но, к сожалению, этого не происходит.

Когда насилие уже происходит, помочь очень тяжело. Эффективнее работать превентивно. То есть не только ругать, наказывать, сажать в тюрьму и, как говорят на канале «Царьград», всех детей поотбирать у семей, а создавать группы поддержки: проводить индивидуальные консультации или групповую терапию.

Поэтому мы запустили группу поддержки для людей, которые ухаживают за пожилыми родственниками, зачастую с какими-то заболеваниями. С этим действительно тяжело справляться. Но вместо того чтобы выплеснуть свой стресс и свою усталость на пожилого родственника, человек учится слушать других, понимать, почему тот может себя вести так или иначе, осознавать, что есть определенные процессы, которые происходят при старении, и дело не в том, что он хочет кого-то разозлить. Это помогает справляться с агрессией, которая, может быть, уже начинает зарождаться по отношению к родственнику.

— Если насилие все-таки произошло, как ваш центр помогает жертвам?

— У нас несколько направлений работы. Самое популярное — это, естественно, психологическая помощь. Как раз это направление у нас работает шесть дней в неделю.

Второе направление — юридические консультации. Есть проект помощи пожилым, который работает в формате группы поддержки для родственников. Есть SOS-размещение — экстренное размещение в случаях, когда нужно прямо сейчас укрыться от прямой физической опасности. Мы сотрудничаем с несколькими хостелами в Москве: каждый месяц платим им деньги и за это получаем помещения, которые бесплатно отдаем пострадавшим.

Еще одно важное направление — работа с авторами насилия. Есть специалистка, которая работает именно с теми, кто склонен к насилию, причем необязательно с мужчинами. Это могут быть и женщины, которые применяют его к детям.

— Почему вы используете формулировку «авторы насилия» в отношении агрессоров?

— Такой формулировкой мы обозначаем людей, которые признали в себе эту проблему и приняли решение измениться. И, например, ходят к нам на консультации. Мы понимаем, что у многих это вызывает неоднозначные чувства. Но для нас, конечно, важно не определять человека только его поступком.

Нам не хочется говорить, что человек, который внутренне склонен к насилию или когда-то применил насилие, — насильник, потому что это клеймо. Если человек — насильник и общество уже назначило его пропащим, то зачем ему меняться? Кажется, что, используя термин «автор насилия», мы даем человеку шанс понять, что применять насилие неправильно, но у него есть возможность отказаться от него и измениться.

Конечно, мы не называем авторами насилия преступников. Мы не говорим так про людей, которые убили или искалечили кого-то. Человек, отрубивший руки своей партнерше, не автор насилия, а преступник. В этом сомнений нет.

Все становится хуже и хуже, пока жертва не утратит веру в себя

— Какие люди чаще всего выступают агрессорами?

— Наверное, здесь стоит говорить про мужчин, потому что они, очевидно, более частые авторы насилия, чем женщины. Первое и основное, что присуще всем, это убеждение, что женщина — недочеловек, которому нужно объяснять, как себя вести, которого можно наказывать. Такие мужчины относятся к насилию как к воспитанию, а к женщине — как к своей собственности.

Если говорить про какие-то личные качества, то это патриархальный взгляд на мир, когда кажется, что мужчина может ударить и в этом нет ничего плохого, потому что он главный.

Мы также знаем, что часто авторами насилия становятся люди, которые сами подвергались насилию в детстве. И это, к сожалению, замкнутый круг. Есть большая вероятность, что если человек привык к насилию и с юных лет воспринимает его как норму, то он принесет такие установки и в свою семью, когда вырастет.

— Вы говорили, что в редких случаях и женщины могут выступать авторами насилия?

— Чаще всего это насилие в отношении детей. В нашей практике нет кейсов партнерского насилия со стороны женщин, и это тоже очень легко объяснить. Мы все еще живем в патриархальном обществе, в котором насилие применяет тот, кто считает себя главным. Женщина не так часто воспринимается как главная в романтических отношениях.

Где она ощущает себя главной, так это в детско-родительских отношениях. Здесь есть власть и возможность установить контроль, например, с помощью физического насилия.

— Как авторы насилия попадают к вам?

— Зачастую партнерша просит человека и тот идет ей навстречу. У нас нередки случаи, когда женщина получает помощь как пострадавшая, а ее супруг в другой день занимается со специалисткой как автор насилия. Кто-то приходит сам. Просто звонит и говорит: «Я чувствую, что у меня есть такая проблема, скажите, можете ли вы мне помочь?» Пока что где-то 50 на 50.

— Насколько часто партнеры, выступающие в роли агрессоров, соглашаются обратиться за помощью?

— Конечно, не очень часто. У авторов насилия иногда бывает семь консультаций в месяц, в то время как у пострадавших — 120-130.

— С какими проблемами к вам приходят эти люди?

— Они не могут совладать с собственным гневом и хотят научиться не применять насилие. Им кажется, что они манипулируют своими партнерами и могут применить физическое насилие в будущем. Иногда уже есть прецеденты, но чаще приходят еще до того, как это случилось. Мы помогаем и в ситуации психологического насилия — необязательно, чтобы человек на кого-то руку поднял.

— Как вы с ними работаете? 

— О конкретных техниках я не смогу рассказать, так как этим занимается отдельный психолог. Я точно знаю, что эта работа не состоит в том, чтобы бесконечно жалеть авторов насилия, говорить, что все в порядке и это вовсе не насилие. Нет. Подход заключается в том, чтобы развести человека и его поведение. Осудить это поведение, показать, что оно абсолютно неприемлемо, но при этом дать шанс человеку, поговорить о том, что в нем провоцировало такие реакции, и постараться их изменить.

Но здесь, конечно, очень важна готовность человека брать ответственность и работать над собой. Поэтому это «работа», а не терапия, как мы называем помощь пострадавшим. Только волевое желание человека может привести к каким-то хорошим результатам.

— Объединяют ли этих людей какие-то повторяющиеся сценарии?

— Да, паттерны поведения авторов насилия очень похожи по всему миру. Если взять какую-нибудь австралийскую книжку на эту тему, там будут очень узнаваемые сценарии.

У нас на сайте есть рубрика «Истории», где женщины анонимно рассказывают о том, что с ними случилось. Очень часто встречается один и тот же сюжет: человек начинает резко проявлять внимание, торопит события, хочет сразу же либо съезжаться, либо жениться, либо еще что-то — каким-то образом «застолбить место». Сперва все очень-очень хорошо, а потом постепенно начинаются посягательства на свободу. Агрессор стремится избавиться от круга друзей, знакомых и родственников женщины, чтобы остаться единственным в ее жизни.

Действительно, через какое-то время у нее складывается ощущение, что только он один рядом, только он может ее полюбить, потому что вокруг больше никого нет, бежать не к кому. После этого начинается насилие, которое усиливается и переходит из психологического в физическое. Промежутки между актами насилия уменьшаются, дальше все становится хуже и хуже, пока жертва полностью не утратит всякую веру в себя и свои силы.

К сожалению, этот сценарий можно проследить почти во всех историях. Даже те эпизоды, которые в теории домашнего насилия называются «медовым месяцем»: агрессор раскаивается и потом снова возвращается к прежнему, только становится еще более жестоким.

Тяжелее доносить до людей, что мы можем им помочь

— Центр «Насилию.нет» был признан иностранным агентом в декабре 2020 года. Как поменялась ваша работа за этот год?

— Мы работаем с 2018 года, собственное пространство в Москве у нас появилось в 2019 году. Центр планомерно развивался до прошлого года, когда мы получили статус «иностранного агента». Нам стало намного тяжелее доносить до людей, что мы можем им помочь. Из-за нового статуса людям стало тяжелее нам довериться.

Мы стали часто слышать опасения со стороны наших партнеров. Люди хотят делать с нами проекты, но после слов про «иностранного агента» решают, что лучше пойти в какой-нибудь благотворительный фонд про кошечек и собачек. Где и тема не такая острая, и статуса нет.

За год мы заплатили в совокупности порядка 900 тысяч рублей: это и первый штраф, который присудили за то, что организация сама не внесла себя в список «иностранных агентов», и штраф за то, что [директор центра] Анна Ривина отказалась предоставить свои данные Роскомнадзору, и штраф за отсутствие маркировки на сайте «Утопии» — независимого медиа, не связанного с центром «Насилию.нет».

Для нас это серьезная сумма. Мы не такие большие, работаем только в Москве. Брать иностранное финансирование нельзя, потому что это «вражеские» деньги, но финансирование от государства ты не получаешь — государственные гранты нам и раньше не особо давали, а сейчас совсем не дают. Зато получаешь штрафы.

Хотя статус сделал нашу жизнь намного тяжелее и хуже, важно отметить, что нас поддержало очень много людей. Количество пожертвований побило все рекорды.

Но самая большая проблема в том, что теперь нам гораздо сложнее рассказывать о нашей помощи людям. Недавно мы делали проект «Старость без насилия», и понимаем, что нужно что-то еще. Но, к сожалению, у нас теперь нет возможности вступить в коллаборацию с территориальными центрами социального обслуживания или с какими-то другими государственными инстанциями.

Смешной и грустный пример: мы делали кампанию с билбордами, «Москва против домашнего насилия», и разместили по всему городу большие плакаты. Мы были ужасно рады, потому что это казалось нам важным шагом вперед. Потом, когда мы разговаривали о том, что могли бы продолжить эту кампанию, [партнеры] нам сказали: «Да, но только вы не будете писать про ваш статус». А мы не можем не писать про наш статус, потому что иначе мы получим штраф.

— Что каждый может сделать прямо сейчас, чтобы помочь в борьбе с домашним насилием?

— Можно рассказывать о насилии детям и подросткам, объяснять, как изначально строить отношения, основанные на уважении. В которых слушают, не подавляют, не оскорбляют, не уничтожают твою веру в себя.

Об этом очень важно говорить, потому что, к сожалению, у нас нет такой практики, как в Германии, где работа построена системно. Там специальные организации, работающие с домашним насилием, ходят в школы и читают лекции для детей разных возрастов. Рассказывают, что такое насилие, как его избежать, что делать, если мальчик или девочка начинает применять насилие. У нас такого, к сожалению, нет, так что эта задача возлагается на семью. Поэтому важно, чтобы родители рассказывали своим детям, что это такое.

Но, конечно, эта тема касается не только детей. Нам всем нужно по чуть-чуть себя образовывать. Если мы знаем, через что женщина в этот момент проходит, мы можем посоветовать ей, куда обратиться. Просто знать эти места: «Насилию.нет», центр «Анна» и другие организации.

Можно почитать, как правильно разговаривать с человеком, который оказался в таких отношениях. Например, не надо говорить: «Срочно собирай вещи и уходи». Это не всегда возможно. Чем лучше мы сами осведомлены, тем больше можем помогать тем, кому нужна помощь.

Ну и, конечно, важно не оставаться безразличными. Если мы видим насилие на улице или слышим из-за стенки у соседей, помнить, что можно вмешаться, и знать, как это сделать. А еще поддерживать организации, которые работают с этой проблемой.