Я вам торчелыгу привел, она сама родила Многие женщины с опиоидной зависимостью вполне способны воспитывать детей. Государства часто помогают таким «сложным» родителям — но не Россия

Многие люди с наркотической зависимостью могут воспитывать своих детей, как и все остальные, — но для этого нужна активная поддержка социальных служб и государства. В России ее получают немногие — и тут все часто зависит от человеческого фактора и удачи. MeduzaCare рассказывает, как живут матери с опиоидной зависимостью в России, что помогает им отстаивать свои права и каковы международные стандарты помощи родителям, употребляющим наркотики. Фамилии героинь не упоминаются из соображений безопасности.

Статья, которую вы читаете, — это часть нашей программы поддержки благотворителей MeduzaCare. В августе 2020 года она посвящена наркополитике. Все материалы можно прочитать на специальном экране.

В 15 лет Лена вместе с друзьями начала употреблять винт, иногда — опиоиды. В 17 лет родила ребенка; во время этой и следующих беременностей от наркотиков Лена смогла отказаться. «Я была не замужем, с ребенком на руках, работала, — вспоминает она в беседе с „Медузой“. — Не знаю, что меня подвигло, но в 24 года я начала принимать опиоиды, [это] создавало эйфорию. Я принимала их лет семь, потом бросила и родила еще двух детей».

«Для женщин рождение ребенка — большая мотивация, чтобы прекратить употребление наркотиков, — объясняет „Медузе“ Руслан Малюта, представитель ЮНИСЕФ и специалист по вопросам ВИЧ/СПИД (он разрабатывает программы по поддержке матерей с наркотической зависимостью). — Но потом по разным причинам случаются рецидивы. И к этому нужно относиться как к болезни — направить женщину в соответствующие службы, организации, чтобы предупредить рецидив и организовать поддержку».

Малюта отмечает, что поддержка для матерей — и будущих матерей — с наркозависимостью должна быть организована так, чтобы женщины не боялись обратиться за помощью: «Если человек зависим — это не значит, что ему надо говорить, что он сам виноват. Если такой подход использовать, человеку, больному диабетом, не будут давать инсулин, потому что он много сахара ест. Никому же в голову такое не придет. И здесь так же: есть заболевание, к этому надо относиться как к заболеванию, для которого нужна адекватная помощь».

В системе помощи матерям с наркозависимостью, отмечает Малюта, должна использоваться концепция «одного окна», или «супермаркета». Это значит, что если женщина впервые сообщила о своей проблеме у гинеколога, то именно там и должны начать оказание помощи. Например, гинеколог должен взять на себя ответственность и присоединить к процессу лечения нарколога, а не просто перенаправить женщину к другому специалисту. «Нужна система преемственности и сотрудничества между службами. Если женщина расскажет о своей зависимости гинекологу, а там ей не будет оказана помощь, ее переведут в другое отделение, будут избегать или скажут, что не смогут помочь, — она просто потеряется», — объясняет Малюта.

Дети, которые растут в семьях, где родители употребляют наркотики, с большей вероятностью сталкиваются с недостатком эмоционального, социального и физического развития, психическими расстройствами — а также зависимостями. Поэтому таким семьям совершенно необходима постоянная поддержка социальных служб.

Лена рассказывает, что очень ждала детей, но употребление опиоидов дало осложнения с венами: появились язвы на ногах, девушка не могла ходить. По словам Лены, муж в это время начал приторговывать героином, так что она стала заглушать боль опиоидами. «Открытые раны, мясо, язвы — и все это на ступнях. Встать нереально, даже с обезболивающими. А у меня трое детей, за ними надо ухаживать. Это и подвигло употреблять опиаты, — вспоминает она. — Муж работал: воровал, продавал героин, как придется, и со мной употреблял за компанию».

В 2013 году Лена передала знакомому героин. Это оказалась контрольная закупка, и ее с мужем задержали и отвезли в полицию. Мужа посадили сразу, вспоминает Лена, а ее отпустили под подписку о невыезде. В органах опеки женщине сообщили, что будут лишать ее родительских прав, хотя Лена не стояла на учете — ее семья считалась благополучной. «Я сказала: „Что мне делать, чтобы меня не лишили [родительских прав]?“ Мне ответили: „Тебе надо лечиться“. Я была связана с Фондом имени Андрея Рылькова: они помогали лечить язвы, лечь в наркологичку, потом в другую, где я проходила реабилитацию. Во время этого должен был состояться суд по детям», — вспоминает Лена.

Она написала заявление, чтобы суд отложили в связи с реабилитацией, но получила отказ и лишилась родительских прав. «Органы опеки должны были всем этим заниматься и сохранить семью, — считает Лена. — На этом основании мы подали апелляцию: я тогда не употребляла, устроилась работать, но на мне было дело уголовное по торговле. В апелляции нам отказали, а после этого был суд по уголовному делу, и меня посадили в Мордовию [в колонию]». Младшим детям тогда было два и три года — их увезли в детский дом (а потом взяла под опеку семья, у которых 13 детей); 15-летнего старшего сына забрал отец.

Суд запретил Лене общаться с младшими детьми — она имеет право только на телефонные разговоры с их приемными родителями. Правда, ограничения не распространяются на бабушку — мать Лены. «Уже шесть лет прошло с того момента, когда нас разлучили, но дети помнят и постоянно спрашивают про меня, — считает Лена. — Я покупаю им подарки, планшеты, и мама передает их, но от себя. Разговоры обо мне запрещены — иначе [моей] маме не дадут встречаться [с детьми]».

Старшему сыну Лены уже 21 год. Когда ему исполнилось 18, он переехал от отца — сейчас они живут вместе. «Он не хотел жить с отцом, он все время хотел жить со мной. Он ждал меня, — говорит Лена. — У нас всегда были хорошие дружеские отношения. Он мне доверяет, и я ему». Лена не употребляет уже семь лет.

Пока Лена была в тюрьме, юрист Фонда имени Андрея Рылькова представлял ее интересы в ЕСПЧ по делу о лишении родительских прав из-за наркозависимости. Ей присудили 20 тысяч евро компенсации на основании того, что власти допустили распад семьи и никак не помогли ее сохранению. «Почему органы опеки не выполнили свою работу? Почему если человек не стоит у них на учете, его сразу лишают родительских прав? Они должны были поставить меня на учет и сделать все, чтобы сохранить семью», — говорит Лена. Россия подала протест насчет вердикта ЕСПЧ, лишь после его рассмотрения Лена сможет получить компенсацию и оспорить решение о лишении ее родительских прав.

Юрист Фонда имени Андрея Рылькова Тимур Мадатов говорит «Медузе», что, забирая ребенка, опека чаще всего сразу предлагает лишить женщину родительских прав: это можно сделать на основании 69-й статьи Семейного кодекса, где среди оснований для лишения родительских прав указаны «хронический алкоголизм или наркомания». 

«И тут два вопроса к опеке. Первый: что они сделали до этого, чтобы помочь семье? Работы по сохранению семьи и ее поддержке нет. По поводу матерей, которые зависят от алкоголя, меньше стигма, потому что это, наверное, ближе и понятнее. А наркозависимость — все, ставим крест, — рассуждает Мадатов. — И второй вопрос: у нас по закону можно не сразу подать на лишение родительских прав, можно подать на ограничение родительских прав — закон предусматривает такую возможность. Но органы опеки этим не пользуются, а применяют всю мощь законодательного механизма, несмотря на то, что лишение родительских прав — это крайняя мера. Почему?»

Ограничение родительских прав, говорит он, допускается, если оставлять ребенка с родителем опасно по обстоятельствам, которые не зависят от него: хроническое заболевание, тяжелые жизненные обстоятельства или психическое расстройство. «Теоретически, данные критерии применимы к женщине, страдающей от наркозависимости, которая в связи с этим находится в тяжелых жизненных обстоятельствах. Такая женщина, в первую очередь, нуждается в помощи со стороны органов социальной защиты, — объясняет Мадатов. — Если уж органы опеки считают, что ребенок в опасности — они могут подать на ограничение родительских прав, а в период ограничения помочь матери наладить жизнь, получить наркологическое лечение, психологическую помощь, найти в себе какие-то ресурсы. А потом ребенка вернуть в семью. Почему нельзя эту практику реализовывать? Загадка».

Вернуть ребенка родителям в таких случаях удается не всегда — но, согласно определению ЕСПЧ в деле Лены, государство должно сделать все, чтобы сохранить семейные отношения и, если это возможно, помочь семье воссоединиться.

«Нормальная семья. Подумаешь, что торчим»

«Есть женщины, которые принимают наркотики вследствие [психологической] травмы, насилия — эмоционального или сексуального. Роль травмы в структуре зависимости очень сильная», — рассказывает представитель ЮНИСЕФ Руслан Малюта. По его наблюдениям, до половины женщин с наркотической зависимостью сталкивались с психологическими травмами и психическими расстройствами, на фоне которых развивается болезнь. Другая распространенная причина — встреча с партнером, который употребляет наркотики.

В первый раз Яна попробовала героин после того, как ее изнасиловали. Ей было 13 лет. «Расслабиться» ей предложил парень, который поспособствовал преступлению.

Яна из обеспеченной семьи, воспитывали ее бабушка с дедушкой. Она вспоминает, что «боялась наркоманов все детство», но в пятом-седьмом классах начала время от времени общаться с компанией ребят, которые принимали наркотики. В этом кружке у нее был рассудительный заботливый старший товарищ, к которому Яна относилась «как к дяде». Он следил за ней и просил «не общаться с плохими мальчиками и девочками», но вскоре умер от передозировки. У Яны появилось ощущение, что она потеряла защиту на улице. На похороны она ехала вместе с Вадимом из той же компании. После этого у них началась романтическая дружба. «И любовь у нас была, мне казалось, до гроба. Я не понимала, что происходит. Я вся тянулась к нему», — вспоминает Яна.

Однажды она гуляла с Вадимом, когда их встретил сосед, который годился Яне в отцы. Он предложил подвезти их на машине до дома Яны. Она не хотела, но Вадим настоял. Когда они подъехали к дому девушки, Вадим выскочил из машины, а сосед схватил Яну за волосы и начал тянуть к себе.

«Он говорит: „Что ты, глупая? Что ты из себя строишь?“ Мне было 13, и я не понимала, что и как, — вспоминает Яна. — Я себе позволяла петтинг, но ничего проникающего еще не было. Он начал меня избивать, катать на высокой скорости в машине; все закончилось тем, что он привез меня в Царицынский парк, избил, привязал в валявшемуся дереву и изнасиловал. Наутро меня обнаружил бомж, тыкая палкой и проверяя, живая я или нет. Я в полусознательном состоянии добралась до дома. Бабушка была в шоке: такая девочка, которая слова не скажет плохого, приходит домой утром разодранная, грязная. В тот момент у меня не было даже паспорта».

Они написали заявление в полицию, мужчину нашли. Но Вадим просил Яну забрать заявление. «Он мне сказал: „Ты успокойся, я не знал, что ты девочкой была, так получилось. Но ты не губи мужику жизнь, у него две девочки. Как они без отца? Ну тебе что, жалко? Подумаешь, это же один раз. Надо забирать заявление“», — вспоминает Яна. Девушка отказалась это делать. После этого ее стали водить из кабинета в кабинет и в подробностях допрашивать о случившемся.

Яне становилось хуже. «У меня ощущение было, что все знают, что я изнасилованная, — вспоминает она. — Я выходила на улицу — все перешептывались, показывали пальцем, все меня жалели. Я начала сходить с ума: был истерический смех. Мол, все хорошо, что вы думаете себе?» В это же время бабушка запретила Яне общаться с Вадимом, поскольку считала, что он ее продал. Но Яна верила Вадиму и продолжала с ним видеться.

Когда у девушки начались истерики, Вадим сказал, что ей надо успокоиться, и предложил героин. «Он сказал, что сразу успокоюсь, так как я пережила стресс: „Мусора над тобой издевались. Все они виноваты“», — вспоминает Яна.

Спустя неделю дело закрыли. «Бабушка билась в истерике, сказала, что это просто так не оставит, — рассказывает Яна. — А Вадим говорил, что бабушка меня не любит: „Видишь, она хочет, чтобы ты дальше рассказывала про это состояние“. И я стала думать, что она хочет сделать мне больно. Меня настроили категорически против бабушки».

До окончания школы Яна тайно продолжала встречаться с Вадимом, а потом и открыто. После школы она поступила в МАрхИ, однако бросила учебу. Забеременела от Вадима и сделала аборт. Периодически ночевала у него и на протяжении трех лет употребляла опиоиды. «Я очень любила его и думала, что это нас объединяет и что мы будем вместе», — вспоминает девушка. Со временем она начала выносить золото из дома, чтобы обеспечить себя и Вадима.

Когда Яна забеременела второй раз, у нее начались настоящие кумары. Тогда же она посмотрела передачу про детей людей с наркотической зависимостью, где рассказывали, что дети у них рождаются зеленые, обезображенные, без рук. Яна плакала всю ночь, а наутро пришла к бабушке — та помогла организовать аборт. В это время Яна употребляла кодеиновые таблетки, которые рекламировали по телевизору как средство от сухого кашля, — и начинала социализироваться, пошла работать в косметический магазин продавцом.

Через полгода появился Вадим, и они поехали в клуб. «Мы тогда употребили по колесу, и он говорит: „Видишь, можно отдыхать без игл“, — говорит Яна. — Так мы провели полгода в клубах: золотая молодежь, мажорики, клуб „Рай“, „Дягилев“, все сливки общества там крутились. Я считала, что я такая светская львица в самом центре тусы, и то, что я глотаю и нюхаю, — это не зазорно, а, наоборот, возрастает самооценка. Но потом начало тошнить от всего: огромная боль в зубах, язык опух. Вадим говорил, что знает, чем сняться, — героином». С работы к тому времени Яна уже ушла, так что стала воровать алкоголь в магазине и продавать его местным на рынке.

«В какой-то момент я сказала, что надо что-то менять, иначе меня закроют [в колонию], и Вадим сказал: „Да, нам нужен ребенок, меня это будет направлять на правильный ритм жизни“, — вспоминает Яна. — Я наворовываю нам на плазмаферез, оплачиваю ему лечение, сама пытаюсь находиться дома. Я думала, что справлюсь сама. Ведь меня ждет семья, прекрасное будущее — надо только перекумариться».

После чистки крови Яна забеременела и родила (ребенок родился здоровым). На выписку из роддома Вадим опоздал на шесть часов, а вечером исчез с застолья и вернулся в четыре утра. «Он даже кроватку не собрал, и мы ребенка уложили рядом с собой. Тогда я поняла, что ничего не изменится», — вспоминает Яна. Ее бабушка предложила гулять днем с ребенком. В один день она забрала сына Яны и не вернулась.

«Когда я пришла к бабушке домой, то увидела вместо своей прошлой комнаты детскую — она все переделала, — говорит Яна. — И угрожала, что если я пойду к Вадиму, она позвонит в социальную защиту и скажет, что мой сожитель — наркоман и находится с ребенком на одной площади. И тогда меня лишат родительских прав. В то время я не употребляла и осталась у бабушки. Вадим пропал на несколько месяцев, а потом пришел просить, чтобы я вернулась. В прихожей вскрыл себе вены». Его увезла скорая, и Яна снова стала тайно встречаться с ним — а потом съехала от бабушки.

На Новый год пара много выпила — было похмелье. Вадим предложил принять опиоиды, чтобы убрать последствия. «И один раз замута привел к тому, что я опять стала торчать. Я себя оправдывала тем, что не кормлю ребенка грудью, к нему не имеет это отношения, — рассказывает Яна. — Вадим работает, я дома с ребенком — нормальная семья. Подумаешь, что торчим. Все думают, что все в порядке. Мы покупали себе сразу много, не меньше 20 грамм, принимали несколько раз в день. Я ездила на закупки, а бабушке говорила, что езжу на подработку».

В одну из поездок Яна попалась на контрольной закупке, после чего отсидела два года в мордовской колонии. Вадим принимал наркотики и не появлялся дома, дедушка умер, а у бабушки, которая следила за внуком, стало хуже со здоровьем. В колонию Яне пришла повестка, что родители Вадима подают от его лица на установление отцовства. Мама Вадима уговаривала Яну согласиться на эту процедуру: ведь если умрет ее бабушка, сына заберут в детский дом. По документам у него нет ни папы, ни другого опекуна. Яна согласилась, и отцовство Вадима быстро подтвердили. В один из дней, когда бабушка Яны гуляла с ребенком по улице, родители Вадима остановились на машине и забрали сына.

В 2010 году Яне было 24 года. Она вышла из тюрьмы, познакомилась с парнем, с которым начала жить. В это время она принимала маковые семечки. Потом пара решила перейти на метадон, который они принимают до сих пор. Вадима в это время отвезли в Симферополь в центр реабилитации. Он находится там и сегодня, работает пастором.

«Я начала торчать. Ребенка нет — я не знаю, что делать, — вспоминает Яна. — Я разговариваю с родителями Вадима, а мне говорят не рыпаться и благодарить, что меня не лишили родительских прав, что я зэчка, наркоманка. Я говорю: „Вы понимаете, что я стала зэчкой и наркоманкой благодаря вашему сыну?“ Но кто знает об этом? Ничего не докажешь. И я думаю: „Наверное, они правы. Что я могу дать ребенку? Квартиры с наркопритонами?“ Я опять стала воровать алкоголь, продавать его, чтобы угостить тех, у кого я ночевала. Дома жизнь была невыносимой».

«Какие потуги? Смотри — это ее ломает»

Из-за приема наркотиков у Яны пропали месячные, и она узнала о своей очередной беременности случайно, на 16-й неделе. Хотела сделать аборт, но акушер-гинеколог сказала, что срок большой. «Я говорю: „Я на метадоне, кого я рожу?“ Она говорит, что я не первая. Что мне делать? Резко перекумариться? — вспоминает Яна. — Если перекумариться, будет большой стресс для организма и я еще больше вреда принесу плоду. Я стала дозированно, без лишнего употреблять метадон и молиться. Я молилась каждый день».

В день родов отошли зеленые воды. Когда фельдшер скорой помощи это увидела, Яна предупредила, что употребляет метадон. Девушке сказали, что у ребенка может быть зависимость, но он родился здоровым. Яна продолжила принимать метадон и через три года забеременела третьим ребенком.

Малюта говорит, что не существует единого шаблона, следуя которому человек сможет перестать принимать опиоиды. Но, по его мнению, есть универсальное правило, которое подходит для всех. Главное — стабилизировать человека, помочь ему прекратить употреблять уличные наркотики, которые делают образ жизни хаотичным и нестабильным, повышают риск заболевания ВИЧ. Стабилизировать человека с доказанной эффективностью помогает заместительная терапия. «При минимальной дозе не будет синдрома отмены, а женщина будет жить стабильно, — говорит Малюта. — Если просто сказать: „Прекратите употреблять!“ — может быть, кто-то и прекратит, а завтра начнет. Мы не можем ничего прогнозировать».

Если женщина употребляла вызывающие физическую зависимость наркотики во время беременности, в течение первых трех дней жизни у ребенка может развиться синдром отмены и ему нужно будет оказать помощь (лекарственную терапию используют в крайних случаях).

По мнению Малюты, в таких историях важно правильно расставлять акценты. «Женщина, употребляющая наркотики, забеременела — это неправильный акцент. Правильный — беременная женщина, у которой есть осложнение, — считает он. — Это может быть и зависимость, и анемия, что угодно. Это беременность с повышенным риском. Проблема многофакторная, и важно, чтобы работала команда». В таких случаях идеальный вариант, говорит Малюта, когда с женщиной работают сразу и акушеры-гинекологи, которые подготовлены для ведения таких беременностей, и сотрудники, которые занимаются зависимостями: нарколог, инфекционист, правительственные организации, социальные работники.

Во время третьих родов Яну в роддоме встретил врач, который, увидев заросшие шрамы от уколов, принялся ее унижать. «„Фу, ты, гнида, еще беременеешь. Вас надо расстреливать, как только вы принимать начинаете. И ни в коем случае не давать плодиться, матки вырывать“, — вспоминает Яна. — Я лежу в это время на кушетке, у меня схватки, и я не понимаю, зачем он мне это говорит».

Потуги Яны начались в лифте, когда ее везли в родовую. Ассистентка сообщала об этом врачу, на что ей тот, по словам Яны, отвечал: «Какие потуги? Смотри — это ее ломает». «И я родила в лифте. Нас встречают, а он говорит: „Смотрите, я вам торчелыгу привел, она сама родила, только зря вас поднял“, — Яна рассказывает об этом в слезах. — Я так боялась посмотреть на ребенка, но оказалось, что с ним все хорошо».

«Я наркоманка, я это заслужила»

Яна рассказывает, что долгое время ходила, не поднимая глаз, стеснялась себя, не посещала врачей. «У меня есть трофическая язва на ноге, а хирург говорила мне: „Что ты хочешь? Ты употребляешь“. Я говорю, что хочу, чтобы нога срослась. Я хочу надевать юбки, хочу быть человеком, — рассказывает Яна. — А она в ответ: „Чем ты раньше думала? Теперь, миленькая, пожинаем плоды“. Она меня так пристыдила. И я думала, что это в порядке вещей — ведь я наркоманка, я это заслужила. Фонд Андрея Рылькова помог посмотреть на себя по-другому. Я стала объяснять другим беременным девочкам, что не надо бояться, что надо знать свои права, что они имеют право на хорошее отношение к себе. За восемь лет сотрудничества с фондом я очень многих людей научила верить в себя, довела многих до СПИД-центра — но себя не могу ничего заставить сделать».

Сейчас Яниным детям семь и 10 лет. Старшему сыну 15, но Яна не может с ним общаться. Родители Вадима угрожают, что если Яна свяжется с ребенком, они обратятся в органы опеки и лишат ее родительских прав, поскольку она принимает наркотики. «Я хочу получить лечение бесплатно, но надо встать на [наркологический] учет, — говорит Яна. — Я хочу судиться за старшего сына. Но идет куча трат, чтобы приобрести метадон. Денег, чтобы лечь платно, у меня нет, я не могу их накопить».

У матерей с наркотической зависимостью есть серьезный барьер перед обращением за медицинской помощью: чтобы лечь в государственную больницу, необходимо встать на наркологический учет, отмечает юрист Фонда имени Андрея Рылькова Тимур Мадатов. «Врачи не должны передавать эту информацию в органы опеки — это врачебная тайна. Но данная информация может быть запрошена судом в рамках дела о лишении родительских прав. Об этом в опеку также может сообщить полиция или кто-то из родственников, — говорит Мадатов. — Тот факт, что женщина стоит на наркологическом учете, будет использован в качестве основания для лишения родительских прав. И выходит так: женщина лечит заболевание, но если бы не встала на учет и не лечилась, вероятнее всего, не было бы и решения о лишении родительских прав».

Бывает так, рассказывает Мадатов, что органы опеки просят женщину самостоятельно принести справку из наркологической больницы, обещают, что все будет в порядке. «А женщины запуганы, им тяжело противостоять органам опеки. Они думают, что им действительно помогут, — говорит юрист. — Сами приносят справки, а эти справки вшивают в дело по лишению родительских прав. Доверие между государством и гражданином подрывается».

«Было предвзятое отношение, но сейчас проблем нет»

Рита начала принимать наркотики в 17 лет. Вначале это был винт и другие амфетамины. Опиоиды она употребляла редко. В 23 года девушка забеременела: закрылась в квартире, перестала отвечать на телефон, пережила ломку — и завязала на 11 лет. Ребенок для Риты был мощным стимулом. За 11 лет чистой жизни она родила еще четверых детей — две двойни, им сейчас семь и девять лет. Рите 38. Она и ее нынешний муж живут вместе с детьми.

Рита была обеспечена, работала коммерческим директором, начала жить с другом, от которого забеременела и родила четверых детей. «Но четыре маленьких ребенка — я переоценила свои силы, — говорит она. — Отец детей хорошо к ним относился, но по факту не помогал, жил молодежной жизнью и клубами, а мне было не до этого. Нужно было кормить детей, я понимала, что мы на разных волнах, — и в какой-то момент я осталась одна в трехкомнатной квартире».

Рита находилась в декретном отпуске, подрабатывала и наняла девушку, которая убирала в квартире. Оказалось, что домработница принимала героин — и Рита решила тоже попробовать. «Мне было одиноко, и она начала привозить героин, — рассказывает Рита. — Я не собиралась становиться наркоманом. Я думала, что раз я бросила [в юности] после шести лет употребления, то получится еще раз легко уйти и появилась иллюзия контроля. Сначала употребление было редкое — раз в месяц. А через месяца четыре я поняла, что начинаю употреблять чаще, меня охватила паника. Я прибежала к „Анонимным наркоманам“, проходила в группу месяц, перестала на полгода, а потом опять начала».

За это время Рита познакомилась с дилером, который стал привозить ей наркотики домой. После чего к Рите приехал крестный ее детей, тоже бывший наркозависимый — они стали вместе жить и принимать. «Мы все время хотели бросить, но только торчали дальше и дальше, — говорит она. — Я не употребляла в больших количествах. Но мне нравилось, что после него [героина] я стала себя хорошо чувствовать. После родов болела спина, и вместо того, чтобы лечить спину у врача, я начала обезболиваться героином. Болевые эффекты уходили, и я могла гулять, убираться — это давало сил. Но потом силы начали покидать. Доза стала увеличиваться».

Дети жили с Ритой, девушка не работала, так как не с кем было оставить детей. Денег стало не хватать. Рита позвонила маме, чтобы та помогла с внуками. Пока Рита лежала в кумарах в одной комнате, мама ухаживала за внуками в другой. Мама знала, чем занимается Рита, и давала деньги на новую дозу. «Она считала, что это во благо. Она говорила: „Но ты же можешь убираться, я прихожу — у тебя чисто“. Она человек из другого мира, для нее все это далеко. Она концертмейстер, музыкант. И она только ужасалась, когда мне было плохо, и не видела ничего лучшего, кроме как дать деньги на новую дозу», — вспоминает Рита.

За это время Рита несколько раз пробовала бросить принимать и ложилась в наркологическую клинику. Два новых года девушка встретила в больнице, потому что у нее не было возможности госпитализироваться в обычное время — не с кем было оставить детей.

Чтобы всегда иметь под рукой опиоиды, Рита вместе с мужем начала их продавать. В один из дней Рита поехала за закладкой вместе с младшей дочкой, но не предупредила об этом маму и мужа. Те испугались, что ребенок пропал, и вызвали полицию. В отделении Риту спросили, где она была. «У меня спросили, найдут ли что-то у меня в крови. Я сказала, что врать не буду, объяснила, куда ездила и что в крови найдут у меня метадон, — вспоминает Рита. — У меня младшую девочку вытащили из рук, сделали предписание развестись с мужем, так как он наркоман, и велели обращаться в органы опеки». В опеке Рите сказали, что подадут документы на лишение ее родительских прав. «При этом мне сказали, что ситуации бывают хуже, хотя родители не наркоманы. А у меня дома все хорошо, но я наркоманка, — объясняет она. — Я им говорю: „Скажите, что мне сделать, чтобы дети остались со мной?“»

Рите запретили видеться с детьми, она легла в наркологическую больницу, а потом в реабилитационный центр. «Но я отлежала там недолго, — продолжает она. — Мне звонят и говорят, чтобы я приезжала и забирала детей. Я говорю, что нахожусь на лечении. А мне говорят, что я пролечилась, — ведь по документам в больнице пролежала. Понимаете? Они ничего не дают, эти две недели. Я там десять раз лежала». По словам Риты, никому не было интересно, в каком она состоянии и что будет с детьми дальше — нужна была просто бумажка. Рите дали указания: ходить на лечебную программу для закрепления эффекта, устроиться на официальную работу.

Когда Рита переехала из одного района в другой, ее предупредили, что могут быть проблемы. «Мне сказали, что в органы опеки района, где я жила раньше, пришло письмо, чтобы мне не возвращали детей, иначе я испорчу статистику [нового] района. Они не хотят видеть неблагополучную семью у себя на районе», — объясняет она. Рита говорит, что сначала придирались к каждой бумажке, лазили по шкафам, осматривали холодильник. «Смотрели на меня как на насекомое, — вспоминает она. — Говорили: „Наверное, у вас детки все с проблемами?“ Было предвзятое отношение, но сейчас проблем нет. Ходят каждую пятницу ко мне, все нормально».

Вы можете помочь Фонду имени Андрея Рылькова