Цензуре могут подвергаться вполне безобидные вещи Режиссер Максим Швед — о картине «Чистое искусство», в которой работники коммунальных служб закрашивают надписи на стенах

«Медуза» продолжает рассказывать об участниках фестиваля документального кино «Артдокфест». Один из конкурсантов — фильм «Чистое искусство» режиссера из Белоруссии Максима Шведа — о художнике, который пишет картины в разных частях города, и работницах минского ЖЭСа, ежедневно закрашивающих надписи на домах разноцветными прямоугольниками. Спецкор «Медузы» Саша Сулим поговорила с режиссером Максимом Шведом об уличном искусстве, цензуре на стенах и атмосфере в Белоруссии.

— Можно ли сказать, что один из главных героев фильма — художник Захар Кудин — является вашим соавтором, какова его роль в разработке идеи?

— Я начал разрабатывать проект в 2016 году, когда учился в польской киношколе Анджея Вайды. На фильм меня вдохновили квадраты или прямоугольники, которыми минские коммунальные службы закрашивают теги, надписи и какие-то лозунги на стенах домов. Главный герой изначально был для меня чем-то абстрактным. Я предполагал, что это может быть экскурсовод, который показывает туристам такое странное искусство. Идеи, что это будет именно художник, изначально не было. Главным для меня было передать некое состояние, атмосферу.

— Получилось, что вы взяли и поместили реального человека в заданные вами обстоятельства — сделали то, что обычно делают режиссеры игрового кино?

— Я рассказал Захару о своей задумке. Он ответил, что сам думал о чем-то похожем — то есть в общем-то сразу присвоил идею себе как нормальный художник. Он был готов экспериментировать. В процессе возникли трудности, у нас были сроки, делать, что душа желает, по какому-то свободному графику — как того хотел художник, — было невозможно.

— Как звучала идея, которую вы озвучили Захару?

— Конечно, с ходу я ему не сказал, что мы будем рассказывать про атмосферу в Беларуси. Но ему была интересна работа с холстом, работа с кистями, работа на улице, взаимодействие с этим пространством и людьми. Это были прикладные художественные интересы — и он на это откликнулся.

— Вы сказали ему: «Давай брать холст, ставить среди улицы и рисовать на нем прямоугольники»?

— Я сказал, что [на стенах домов в Минске] есть квадраты, и ему как художнику надо с ними как-то взаимодействовать. Идея с холстом родилась уже в процессе обсуждения. Я предполагал, что он будет делать фотографическую копию того, что мы видим на стене: воспроизводить точный цвет, точный размер. Но я даже не предлагал этого Захару, потому что он меня, наверное, сразу бы послал.

— Почему вы все-таки остановились на Захаре?

— Он харизматичный парень, было видно, что с ним можно работать. Когда я познакомил его с нашим польским оператором Гжегошем Хартфилем, тот так отреагировал: «Да, с ним будет тяжело, сложно. Это хорошо. Тебе повезло, Максим». Когда твой герой идет на все и делает все, что ты хочешь, — это неинтересно.

— Расскажите, с какими трудностями вы с ним сталкивались?

— Например, приходилось просить его взаимодействовать с людьми, которые подходили к нему на улице во время работы. Нам было интересно услышать мнение проходящих мимо людей, а ему хотелось только писать холст, говорить он хотел только об искусстве. А в один момент Захар сказал: «Все, никакие квадраты я малевать не буду, мне надоело, мне кажется, это все херня, давайте с этим закругляться». А мы ему говорим: «Ты что, Захар, у нас еще три холста впереди». Но потом он отошел и продолжил.

— Разговоры прохожих с художниками вами закладывались в сценарий или они случились спонтанно?

— Именно это и должно было стать мясом фильма — они и создали ту самую атмосферу. Здесь я ничего не закладывал [в сценарий] — мы не ставили Захару никакой задачи, просто хотели, чтобы он хотя бы отвечал прохожим. Люди говорили о собственных чувствах, о мыслях, которые приходили им в голову. Иногда мы специально просили прокомментировать работу художника какого-нибудь колоритного человека, который проходил мимо, потому что люди у нас, конечно, не привыкли лезть в чужое дело.

— Возникали ли у вас сложности с правоохранительными органами? Как реагировали люди, ответственные за порядок в тех местах, где Захар появлялся с холстом?

— Однажды мы снимали на одной из центральных площадей Минска, к нам подошел милиционер и спросил, что мы делаем. А я ему говорю: «Мы снимаем фильм про чистоту и порядок». Он ответил: «А, ну ладно. Хорошо», — и сразу отпустил нас. Чистота и порядок — это же святое.

В другой раз мы снимали недалеко от маршрута шествия парада, к нам подошел мужчина с «корочкой» — конечно, власти переживают, чтобы там чего не случилось, и бдят за всеми. Нас было пять человек, один из них с камерой, другой — с [микрофоном] пушкой, а тут танки. В принципе, конечно, это про Беларусь, но такая предусмотрительность [милиции] могла быть где угодно. Другое дело, что этот человек говорит и как он это говорит — это уже проявляет мерзопакостность всей системы. Сама интонация, как сформулированы вопросы.

Этот момент [вошедший в фильм] был реально документальный. Они не видели, что мы их снимали, хотя и видели камеру. Получился довольно драматичный эпизод.

— Сколько по времени заняли съемки работниц ЖЭСа?

— Вообще, работа с ними прошла быстро и легко. Они очень открытые и искренние, им это все было в удовольствие, нам было в удовольствие, поэтому никаких проблем не возникало. Всего у нас с ними было около пяти съемочных дней, но они растянулись на полгода: мы встречались в разное время, когда наш оператор мог приехать из Польши.

— Что для вас символизируют квадраты на стенах?

— Хочется сказать, что это зеркало, но боюсь, что это прозвучит слишком пафосно. Они существуют не в галерее, а где-то рядом, в привычной нам городской среде — и когда вдруг ты начинаешь их замечать, есть шанс увидеть немножко больше.

— Что например?

— Я увидел их как форму, композицию — это ведь своеобразное абстрактное искусство. А однажды я заметил, что из-под квадрата вылезают три восклицательных знака. Я подумал тогда: «О, там же кто-то что-то сказанул». И мне стало любопытно, что же там было и что двигало человеком, который это все замазал. И я стал наблюдать уже с этой точки зрения.

Здесь опять хочется нагнать пафоса и сказать, что закрашены были политические лозунги, но вообще их пишут достаточно редко. Чаще всего это ники художников, теги, что, по-моему, нисколько не уменьшает их значимость — ведь это тоже чье-то высказывание, чей-то протест, какая-то мысль, образ, который не вписывается в эту реальность. И есть человек, который замазывает это все квадратом, тоже своеобразно вписывающимся в реальность. Все вместе это наслоение, некий пирог, в котором и есть наша национальная идея, в котором проявляется наша ментальность. Именно поэтому я называю это все зеркалом.

— Что вы подразумеваете под ментальностью и пирогом?

— Мы боимся непонятно чего, и мы делаем многие вещи непонятно зачем, и это выглядит непонятно как. Это какая-то абсурдность, которую невозможно так внятно выразить одним предложением, но в этом и есть суть.

— А вы вообще поняли, зачем коммунальные службы закрашивают эти надписи и почему делают это так неэстетично — краска никогда не совпадает ни с цветом дома, ни с той краской, которую использовали за несколько месяцев до этого?

— Это вопрос экономики. Не будешь же ты вагон этой краски с собой носить и колер каждый раз подбирать. Зачем тратить время и деньги? Какая есть краска — такой и закрасили.

— В Белоруссии ваш фильм уже видели?

— Пока нет, премьера состоялась на Краковском кинофестивале в мае. В ближайшее время планирую показать его еще на двух польских фестивалях. И очень хочу, чтобы фильм попал на минский «Листопад».

— Что может помешать фильму попасть на белорусский фестиваль?

— В прошлом году некоторые фильмы туда не попали, хотя и были отобраны его организаторами — например, «Моя бабушка с Марса» Александра Михалковича — про бабушку, которая живет в Крыму. И фильм Андрея Кутило «Стриптиз и война» — про ветерана, у которого внук танцует стриптиз. Но белорусское министерство культуры поставило на них крест и сказало, что эти картины показывать в конкурсе нельзя.

— Почему вас могут не допустить?

— Бывает, что [люди из министерства] видят в фильмах то, чего в них нет, и на всякий случай перестраховываются.

У нас же боятся ответственности — мало ли что. Цензуре могут подвергаться вполне безобидные вещи. С другой стороны, на запретах могут играть сами авторы. Вот чей-то фильм не взяли, и этот человек говорит: «Смотрите, я — в запрещенных, очень круто!» Сам я не хотел бы быть запрещенным, я хочу, чтобы мой фильм смотрели.

— В конце фильма на выставке Захара одна из героинь впервые в жизни берет в руки баллончик с краской и пишет на стене…

— Не просто пишет, она пишет: «Жыве Беларусь!»

— Пишет то, что в первую очередь бы закрасила.

— Кстати, не факт, что в первую! В этом нет цензуры, нет такого, что какую-то надпись надо закрасить, а какую-то можно оставить. Закрасить надо все, что написано.

Но для меня более важно даже не то, что она пишет, а то, что она вообще берет в руки баллон и какие чувства испытывает. Все это стало для нее откровением — она как будто заглянула по ту сторону луны.

— Ваш фильм про цензуру?

— Когда мы ездили на всякие международные питчинги, то называли фильм «The art of censorship» («Искусство цензуры») — это было рабочее название. На Западе нас все знают как последнюю диктатуру Европы, и такое название более внятно артикулирует все эти вещи. Но мне, если честно, оно не нравилась. Эта «последняя диктатура Европы» мне уже костью в горле стоит.

— Квадраты на стенах — это разве не цензура?

— Они про художественный феномен, который одновременно является цензурой, которая сидит в каждом из нас. Про то, что цензура в конкретном случае — очень дурацкая вещь, потому что ее видно, как были видны пустые полосы в советских газетах, когда материалы снимались с печати.

— Как вы все-таки объясняли европейцам, о чем ваш фильм? Как они его воспринимают?

— Для них это фильм про цензуру, про бюрократию, про то, как живут белорусы. Даже наши соседи поляки слабо представляют, что у нас происходит. Хотелось показать им что-то кроме заезженных стереотипов, подойти к этому всему немножко более иронично. Они видят социальную составляющую, художественную составляющую, считывают, что фильм про художника, про свободу, про человека, который реализовывает свои даже такие странные идеи.

Захару мы, кстати, все время напоминали, что фильм не про него, говорили: «Ты художник, мы тебя уважаем, мы тебя любим. Но фильм — про Беларусь, а ты наш проводник. Мы хотим рассказать, как живут люди. Ты должен дать им волю высказаться». Он вроде это понимал, а потом снова говорил: «Ай, все это херня! Вот настоящее искусство — холст, масло».

Саша Сулим

Еще два белорусских фильма из программы «Артдокфеста»

«Стриптиз и война», режиссер — Андрей Кутило

Главный герой этого фильма — типичный дедушка, представитель поколения старой консервативной идеологии, которую он пытается всеми своими остатками сил внедрять в подрастающее поколение. Он относится к тем массовикам-затейникам, которые надевают свою воинскую форму и отправляются в школы, чтобы проводить там уроки мужества, уроки прошлого, которое для них является еще и будущим. Это типичный совок. Он внедряется в сознание молодого поколения Белоруссии, но в то же время у него под носом растет его собственный внук, который пошел диаметрально противоположным путем — он профессионально занимается мужским стриптизом. Они живут вдвоем.

Вот эта война стриптизера и ветерана делает картину очень зрительски мощной. Это очень выразительное поле боя двух разных мировоззрений, за которым очень интересно наблюдать.

«Моя бабушка с Марса», режиссер — Александр Михалкович

Главная героиня этого фильма — очень рациональный человек. Выйдя на пенсию, она решила поехать жить в Крым. И, конечно, бабушка совершенно не ожидала, что, переехав в украинский Крым, она в одно прекрасное утро окажется в Российской Федерации. И эта бабушка в кругу своих подружек-сверстниц оказалась единственным человеком, для которого понятия международного права, элементарной порядочности, незыблемости границ оказываются важными. Она об этом открыто говорит, оказываясь в кругу своих подружек каким-то инопланетянином.

Режиссер снимает очень интимную лирическую картину с большим количеством эпизодов, связанных со старческим чудачеством, с верой в различные необычные способы лечения и так далее. Эта трогательная полукомедия-полутрагедия рождает удивительное понимание процессов, происходящих и в Крыму, и в жизни этого уходящего поколения.

Виталий Манский, президент фестиваля «Артдокфест»

Посмотреть фильмы конкурсной программы «Артдокфеста» можно в Риге — в рамках Рижского международного кинофестиваля, который начнется 21 октября, и в Москве и Санкт-Петербурге — 5 декабря.