В России и коммерсантам, и ментам блатовать нравится Саша Сулим нашла в Иркутской области настоящих последователей «АУЕ» и выяснила, что это такое на самом деле

В последние месяцы в России подростки несколько раз нападали с оружием на школы и школьников — это происходило в подмосковной Ивантеевке, Перми, в поселке рядом с Улан-Удэ, в Челябинской области. Почти в каждом случае СМИ, госслужащие или следственные органы связывали произошедшее с «АУЕ» — неким криминальным движением, в которое якобы вовлекают подростков (аббревиатуру обычно расшифровывают как «Арестантское уркаганское единство» или «Арестантский уклад един»). Сенатор Совета Федерации Антон Беляков даже предлагал принять закон, запрещающий «пропаганду криминальной субкультуры». Представления о том, что такое «АУЕ», расходятся — то ли это неформальное общественное движение, то ли параллельная государству социальная структура, то ли просто приветствие, принятое в уголовной среде. Спецкор «Медузы» Саша Сулим отправилась в Иркутскую область и нашла там и подростков, увлекающихся культурой «АУЕ», и полицейских, которые с ней борются.

Имена некоторых героев материала изменены по их просьбе.

«Воровать — это удел людского, — объясняет Михаил. — Но часть суммы, которую ты украл, нужно „уделять“ своему „старшому“, и он будет за тебя „впрягаться“ — если кто-то из чужого района наедет».

Михаилу восемнадцать лет, и все эти годы он прожил в Усть-Куте — сорокатысячном сибирском городе в 500 километрах к северу от Иркутска. Молодой человек невысокого роста выглядит младше своего возраста; на нем спортивный костюм и тонкие кеды, надетые на толстые махровые носки. Войдя в теплое помещение, где он встречается с корреспондентом «Медузы», он стягивает на макушку свою вязаную шапку — и из-под нее выбиваются давно не стриженные темные волосы. Слово «уделять» в разговоре он повторит не единожды — это значит отправлять на зону чай, сигареты или деньги; проще говоря — помогать арестантам.

Осенью 2017 года Михаил вместе со своими приятелями ограбил полтора десятка магазинов. Кроме того, они воровали колеса и аккумуляторы у грузовиков, залезали в квартиры. В декабре 2017 года подростков задержали; сейчас идет суд. Источник «Медузы» в правоохранительных органах Усть-Кута утверждает, что Михаил и его друзья придерживаются «идеологии АУЕ».

Один из первых разговоров со «старшими» своего района молодой человек описывает так. «Нам сказали: „Можете к нам подтягиваться, напрягать не будем, одно условие — по возможности помогайте „нашим““, — рассказывает он, поясняя, что „наши“ сидели в колониях в Усть-Куте и в Ангарске. — Все пацаны согласились». По его словам, его друга Никиту — фактического лидера компании — «поставил на деньги» «смотрящий» за одним из городских торговых центров, после того как подросток ограбил один из подведомственных «смотрящему» магазинов. На возмещение долга более чем в 100 тысяч рублей Никите дали четыре дня. Помочь решили всей бандой. «Деньги, которые мы в магазинах взяли, пошли на долг, а „чай-курить“ (чай, сигареты и другие украденные товары — прим. „Медузы“) — на зону», — утверждает молодой человек.

Другой участник группировки, Сергей, уточняет: все, что подростки уносили из магазинов, а иногда и из своих собственных домов, они отдавали Никите, который стал одним из подручных «смотрящего» за районом. Действительно ли смотрящий передавал деньги и сигареты на зону, никто не знает — как сообщил «Медузе» источник в правоохранительных органах Усть-Кута, сейчас он находится под следствием и сидит в СИЗО.

Напарник Михаила Сергей — самый младший участник банды: он учится в седьмом классе. Как и приятель, он живет в частном доме в районе Старого Усть-Кута; по улице Сергей ходит в спортивном костюме с надетым поверх него дутым жилетом. По его словам, «АУЕ» — это приветствие для тех, кто двигается «к людскому, воровскому»; он знает, что оно расшифровывается как «Арестантское уркаганское единство», но не может объяснить, кто такие урки. «Воруешь — отправляешь на зону, а когда пацаны выйдут, то тебе начнут помогать», — уверен подросток.

Суд Усть-Кута решил, что Сергей проведет девять месяцев в спецшколе в Иркутске. В столице области подросток был только однажды — сидел там трое суток в СИЗО после задержания в декабре. О спецшколе он говорит неохотно — предпочитает размышлять про более отдаленное будущее: Сергей мечтает отслужить в армии, а потом собирается работать водителем — управлять автомобилем он научился еще несколько лет назад и уже не раз, выпив, катался на машине отца. «Мать и отец у него на работе постоянно, присмотра за ним не было, вот он и отправился за новыми ощущениями», — говорит о подростке сотрудник правоохранительных органов Усть-Кута. Он уверен: мальчиков заставляли воровать и «уделять» силой, просто они боятся об этом рассказывать.

Михаил — единственный из всех подростков, кому грозит реальный срок в тюрьме для взрослых; все его друзья — младше, и их судят как несовершеннолетних. «Я сейчас стал совсем домашним, только на работу хожу, помогаю дорожникам во благо города. Хочу до лета тут перекантоваться, суды пройдут, а потом в деревню умчать, у меня дом там, дядька один живет, — рассказывает Михаил о жизни под следствием и с грустью смотрит в окно, провожая глазами проходящую мимо женщину. — Мать жалко только. Отец сейчас совсем обленился, по дому ничего не делает, только пьет, орет и кидается на нее».

И Михаил, и Сергей, и другие члены банды живут в Старом Усть-Куте, — по словам собеседника «Медузы» в местной полиции, раньше этот район был самым криминальным в городе («тяжких преступлений здесь совершалось в два раза больше, чем в других районах»), но после того, как посадили сначала «смотрящего» по городу, а потом по району, стало получше. Тем не менее проблема с преступностью среди несовершеннолетних есть, признает источник: «Детям нечем заняться, нет спортзалов, от безделья они начинают ходить к блатным и увлекаться „АУЕ“».

У Усть-Кута вообще богатые связи с криминальным миром. В XIX веке сюда ссылали политических заключенных — здесь, например, сидели участники Польского восстания 1863 года и один из организаторов Октябрьской революции Лев Троцкий. В советские времена город буквально оброс тюрьмами — вокруг располагались две колонии-поселения, колония строгого режима. Сейчас в Усть-Куте остался только изолятор временного содержания и колония-поселение. «У нас на десять человек — семь ранее судимых, остальные — не сегодня, так завтра сядут», — объясняет полицейский. По его словам, в Усть-Куте с большим трудом можно найти семью, в которой никто не прошел через тюрьму.

Реабилитация на кладбище

«В суровые морозы, когда на улице минус сорок, нужно шевелиться и копать. В яме, на метровой глубине, становится даже жарко — это нас и спасает», — рассказывает 27-летний Игорь, переодеваясь в покрытую сажей спецодежду защитного цвета и натягивая балаклаву, чтобы пепел не проникал в дыхательные пути. Все это нужно для работы — Игорь роет могилы на одном из кладбищ Усть-Кута; перед тем как копать могилу, нужно сжечь бревна, чтобы отогреть землю, — от них и пепел. Вместе с Игорем работает его подопечный — 16-летний подросток Никита; тот самый, который задолжал смотрящему и ради которого Михаил и Сергей грабили магазины.

Кладбище находится в сосновом лесу. На работу молодых людей подвозит безработный отец Никиты (передвигаться по Усть-Куту пешком не так просто — город вытянулся вдоль левого берега Лены почти на сорок километров). В середине марта ограды и памятники еще засыпаны снегом, и только яркие искусственные цветы выдают на небольшой поляне свежие могилы. «Сейчас мы уберем черноту и будем вскрывать, — объясняет Игорь. — Первые полметра снимаются легко, а потом, чтобы мерзлоту выдолбить, нужно уже физическую силу приложить».

Когда-то Игорь серьезно занимался боксом, но спортивная карьера не сложилась, а подросток увлекся криминалом. «Началось все с травы — свой первый косяк я выкурил в 11 лет. Потом стали с ребятами ездить ее собирать — за городом здесь целые заросли, — вспоминает он. — Через пару лет через знакомых я уже мог дотянуться до „серьезных людей“».

Мать Игоря рано лишили родительских прав, и все детство он жил, как сам сейчас говорит, «на два фронта» — то с ней, то с бабушкой. «Дядьки откинутся [из тюрьмы], придут, вместе с матерью нажрутся и меня под нож ставят, — вспоминает он. — Я рано оказался на учете в подразделении по делам несовершеннолетних, у нарколога и психиатра. Думали — дурачок, три раза меня в психушку возили». В старших классах подросток увлекся театром и играл в рок-группе, но родственники и учителя его жизнью не интересовались. Зато «серьезные люди», по словам Игоря, справлялись о нем регулярно: «Как будто им не безразлично было, что у меня в жизни происходит. Так я и влился в эту блатную романтику: я им помогаю, они мне».

По словам Игоря, в его ведении были сделки по наркотикам и многое другое — не занимался он только «большой недвижимостью и машинами». Ему тогда было 15 — и он уже мог напрямую, без лишних посредников, общаться с «кем нужно». «Начинаешь решать вопросы, у тебя спрашивают: „Чем живешь?“ — рассказывает Игорь. — А я тогда „мужиковал“, то есть работал, внимание уделял [арестантам], не беспредельничал». В какой-то момент он начал употреблять тяжелые наркотики — и «совсем перестал себя контролировать». В 20 лет он оказался в ангарской ИК-14 — ему дали два года за кражу со взломом.

Про «АУЕ» Игорь узнал задолго до того, как сам оказался за решеткой. «На воле мне говорили: „Ты уделяй, а потом, когда „заедешь“, у тебя на зоне уже плюсики будут“, — вспоминает он. — А когда я сел, те, кому я все это время помогал, даже слова за меня не замолвили». В какой-то момент молодой человек проиграл в карты, и помочь ему не могли даже друзья с воли — а «на зоне проиграть и не отдать долг — еще хуже, чем стать педерастом». Тогда Игорь пошел к «верующим». «Они у нас работали на промзоне, — рассказывает он. — Мне сказали: „Деньгами помочь не сможем, но помолимся за тебя“. Я тоже стал молиться: „Бог, если ты есть и если то, что о тебе говорят, правда, помоги мне сейчас, я обещаю, что пойду за тобой“. Верьте или нет, но свой вопрос я решил в тот же день — друг перевел мне две тысячи рублей».

Освободившись, Игорь стал регулярно посещать церковь, но довольно быстро сошел с «пути истинного» — вернулся в старую компанию друзей и снова начал принимать наркотики. «В какой-то момент я понял, что так не выжить, — говорит мужчина. — Приехал сюда и устроился на кладбище».

Пока Игорь рассказывает, его молодой напарник внимательно слушает его историю. «Ты тоже уши развесил? — замечает Игорь. — Давай лопатой работай!» Девятиклассник Никита стал его помощником неделю назад — тоже «встал на путь исправления». «Мы с ним соседи, он рос на моих глазах, — объясняет Игорь. — Я видел, куда и с кем он ходил, пытался говорить с ним об „АУЕ“, объяснял, что „уделять“, воруя деньги, — все равно что сеять беспредел».

Сам Никита, впрочем, свою связь с «АУЕ» категорически отрицает: «Я к этому не стремлюсь, ни людских, ни воровских понятий не придерживаюсь и не уделяю». По его словам, значение всех этих слов он узнал из интернета: увидел надписи «АУЕ» в городе и зашел в несколько групп во «ВКонтакте». «У нас шпана всякая это орала: кричат, пальцы веером, а что это такое, не знают, — поясняет подросток. — Я и сам орал на пустую голову — губами шлепал». Он уверяет, что арестантам ничего не отправлял, а магазины они с друзьями грабили по глупости — «спонтанно», «мимо проходили».

Сейчас Никита перестал общаться с прежней компанией и завел новую страницу во «ВКонтакте» — уже без групп об «АУЕ». Амбиции у него примерно такие же, как у друзей: «Я учусь в вечерней школе, работаю, хочу в армию пойти, потом в речное училище поступить, буду судоводителем». Источник «Медузы» в местной полиции говорит, что Никите грозит реальный срок в колонии для несовершеннолетних.

За месяц на кладбище он сейчас получает около 30 тысяч рублей — для Усть-Кута деньги немалые: мать подростка, работающая учительницей младших классов, получает на десять тысяч меньше, отец временно не работает. «Бандитам деньги достаются легче, но им все это еще вернется — бумерангом», — говорит Никита, нервно теребя в руках мобильный телефон устаревшей модели.

Из 130 тысяч рублей, в краже которых его сейчас обвиняют, на себя подросток не потратил ни рубля, — по словам местного полицейского, «у некоторых пацанов краденые вещи стояли прямо дома, но деньги из магазинов так и не были найдены. На что их так быстро потратили, непонятно». Несколько членов банды сказали ему, что отдавали ворованное «старшему», а тот пересылал все это на зону, — при этом в материалах дела аббревиатура «АУЕ» никак не упоминается. «Они следователю и не признались, что как-то связаны с „АУЕ“. А ему же главное преступление раскрыть, статистику повысить, а почему они это делали, неважно, — поясняет собеседник. — Официально в городе „АУЕ“ у нас нет».

Действительно: начальник полиции Усть-Кута Юрий Кицул уверенно сообщает «Медузе», что по итогам проверки «движения „АУЕ“ в городе выявлено не было». «У нас оно не процветает, мы его держим на контроле, проверяем социальные сети, общаемся с родителями», — говорит Кицул, добавляя, что количество преступлений, совершенных несовершеннолетними, в 2017 году снизилось почти на 92% по сравнению с предыдущим годом. Он винит во всем СМИ: подростки, с которыми полицейские общались в ходе проверки, узнали об «АУЕ» именно оттуда.

«У нас нет шпаны, которая объединяется в группы для совершения поборов, даже организованной преступности в Усть-Куте нет, — жестко говорит Кицул. — Нет лидера — мы всех их посадили. И желающих прийти на это место нет». По его словам, в городе нет даже надписей «АУЕ» — хотя именно эти три буквы «Медуза» обнаружила на воротах дома, где, по словам местных, живет начальник одной из расположенных неподалеку колоний.

«„АУЕ“ у нас в районе нет, потому что мы это пресекли, — вторит полицейскому „положенец“ одного из населенных пунктов Усть-Кутского района. — Мы попросили молодых людей, которые нам помогают, серьезно поговорить с „ауешниками“, сказать им, что если они хотят, чтобы у них в жизни было все хорошо, то пусть перестанут это кричать».

На встречу с «Медузой» в небольшое придорожное кафе криминальный авторитет приехал на гигантском внедорожнике с телохранителем — человеком внушительных размеров в кожаной куртке и с золотыми перстнями на руках. Разложив перед собой несколько телефонов и рацию (связь на севере Иркутской области ловит не везде), мужчины сообщили, что специально вовлекать «малолеток» в криминал в их среде считается «беспределом». По их словам, молодые люди должны сами прийти к воровским идеям.

«„АУЕ“ распространяют криминалитет без идей и понятий, — возмущается положенец. — Наши дети ведь тоже ходят в школу! Так неужели вы думаете, что мы будем подсылать туда кого-то, чтобы он тряс с них деньги? Мы живем по понятиям — воровать у бабушки, у друга или ребенка не станем».

Арестантская справедливость

В декабре 2016 года на заседании Совета по правам человека его ответственный секретарь Яна Лантратова назвала распространение идеологии «АУЕ» «проблемой национальной безопасности», требующей «немедленного разрешения». Лантратова рассказала присутствовавшему на заседании Владимиру Путину, что в российских тюрьмах сидят люди, которые через «смотрящих» устанавливают в спецшколах и интернатах «свои порядки»: подростков заставляют сдавать деньги в общак, а тех, кто не может этого сделать, переводят в разряд «опущенных». И добавила: «Самое страшное, Владимир Владимирович, что, когда они выйдут из этих спецшкол, их будет целая армия».

По данным Лантратовой, полтора года назад «АУЕ» уже была распространена в школах и интернатах 18 регионов России — в Бурятии, Забайкалье, Ставропольском крае, Челябинской области и так далее, — а в социальных сетях существовало «огромное количество групп», посвященных этой культуре, в которых публикуются «очень качественные видеоматериалы». «Это записанные саундтреки, это записанные песни и сувенирная продукция, которая производится в этих группах, что дает нам понимание, что за этим стоят очень большие деньги и заинтересованные люди», — рассказывала правозащитница.

Доцент ростовского Южно-Российского института управления РАНХиГС, кандидат юридических наук Юрий Блохин, написавший множество научных работ о криминальной культуре и ее влиянии на подростков, о распространении «АУЕ» среди молодежи без тюремного опыта впервые услышал в 2016 году от иркутского коллеги-правозащитника. В последнее время, по его словам, три буквы добрались и до Ростова — в форме надписей на асфальте и даже на двери опорного пункта полиции. В самой субкультуре ученый ничего нового не видит: по его словам, «АУЕ» — это просто еще одно название для воровского движения, существовавшего в СССР с 1930-х годов и пошедшего в массы после постсталинских амнистий. Как рассказывает Блохин, «одной из функциональных обязанностей „воров в законе“ является привлечение молодежи, разъяснение уклада арестантской жизни» — и сегодня этим могут заниматься уже не только бывшие зэки, но и группы в социальных сетях или музыканты.

«Вот я вышел, поехал с друзьями встретиться, а всем же интересно про зону послушать. В России ведь и коммерсантам, и ментам блатовать нравится. Опять же романтика — перед девчонками повыделываться. С этого все и начинается», — объясняет корреспонденту «Медузы» автор и исполнитель русского шансона Владимир Курский. Он столкнулся с аббревиатурой АУЕ еще в 1998 году, когда отбывал наказание в воспитательной колонии для несовершеннолетних (всего у 35-летнего музыканта — четыре судимости, в тюрьме он провел 10 лет), но утверждает, что «нет такого движения или идеологии — есть воровские или людские понятия и традиции». Поддерживать их и доносить до молодежи, по словам Курского, должны все «порядочные арестанты», однако не все делают это правильно: «Многие начинают намазывать это на „АУЕ“ и говорить: „Вы несите в общее“, — а сами просто хавают эти бабки, крысят».

Юрий Блохин соглашается: ничего качественно нового в идеологии «АУЕ» нет. «Просто сегодня воровское движение получило новую организационную форму, стало более структурированным — у него появилось модное название, — поясняет он. — А воровской идеологией заинтересовались молодые люди на воле, не имеющие отношения ни к преступному миру, ни к местам лишения свободы». По его словам, сбор денег на общак — одна из основополагающих скреп криминального мира: «Те, кто сидит в тюрьме, традиционно считаются страдальцами, которых нужно поддерживать. Вот только деньги, которые якобы собираются на адвокатов или на покупку чая и сигарет — если вообще доходят до зоны, — в основном идут на наркотики и подкуп администрации».

Еще один бывший заключенный — Михаил Орский, трижды отсидевший в тюрьме (дважды за кражу) и написавший книгу «Путь русского гангстера», — утверждает, что деньги на общак со школьников собирают десятилетиями. По его словам, когда во времена Хрущева начала работать система «ломки» воров в законе (в день освобождения перед строем их заставляли отречься от своего статуса, а если они отказывались, то отправляли на новый срок), центр воровского движения по разным причинам переехал в Грузию. «И там в 50–60-е годы на переменках собирали деньги на воровской общак», — уверяет Орский. Впрочем, о том, что такое происходит в России сегодня, писатель, как и Курский, ничего не слышал, а об «АУЕ» узнал от рэпера Жигана: «Когда его закрывали на несколько месяцев, я звонил ему в камеру, и он кричал мне в трубку: „АУЕ!“» Орский утверждает, что насильно подростков никто никуда не вербует и вообще — в его «группировке» самому младшему участнику 33 года, а в некоторых других нет никого младше 40.

Гангстер на пенсии, как Орский сам себя называет, уверен, что распространение аббревиатуры в молодежной среде — плод работы какого-нибудь блогера. «Не думаю, что кто-то это специально организовал. Скорее всего, „АУЕ“ распространилась стихийно», — присоединяется Блохин, называя одной из причин популярности «движения» неудачную государственную молодежную политику: подросткам просто нечем заняться.

Увеличению числа адептов «АУЕ» способствуют социально-экономические проблемы: субкультура «распространена в регионах с низким уровнем жизни, вдали от крупных городов, в селах с большим количеством молодежи», уверен Блохин. Философия преступного мира, по его словам, противопоставляется государственной политике, что также может выглядеть привлекательно для молодежи: «Представители государства, согласно такой идеологии, коррупционеры, мусора — волки поганые. В легально устроенной жизни нет справедливости, поэтому надо брать распределение справедливости в свои руки, потому что от государства ничего не дождешься». Наконец, в криминальной субкультуре, в отличие от регионов с низким уровнем жизни, есть социальные лифты: следование принципам «АУЕ» — это еще и возможность сделать карьеру.

«В воровском [мире] больше порядочности, чем у чиновников, которые народ грабят, чем у мусоров, которые барыг крышуют», — говорит певец Курский. По его словам, все «порядочные» люди на воле и особенно в тюрьме должны придерживаться определенных правил, среди которых есть, например, такое: «Ты не можешь просто так, без оснований, оскорбить или ударить человека — это неправедный поступок, и за него тебе могут отомстить». Запреты распространяются также на сотрудничество с администрацией: «не по-людски» стучать на тех, кто прячет телефон, заточку или чай. Курский уверен: «Первое качество любого вора и порядочного человека — это благородство». Среди других правил, о которых он рассказывает, есть и такое: «нельзя садиться за один стол, чифирить или подавать руку пидорасу».

Жизнь ворам

«Здесь „АУЕ“ — это образ жизни», — утверждает один из сотрудников полиции Ангарска, еще одного города в Иркутской области (он в шесть раз больше Усть-Кута и в десять раз ближе к столице региона). С криминальной субкультурой собеседник, которому сейчас немного за 30, столкнулся еще в детстве. «В середине 90-х мой двоюродный брат, несмотря на то что его отец был майором милиции, повелся на тему „АУЕ“, — рассказывает он. — Помню, как он мне рассказывал, что сидел однажды в каком-то подвале с местными авторитетами и те ему сказали, что если он зарежет мента — даже если это его батя, — то на колонию заедет как уважаемый человек».

По воспоминаниям полицейского, в те годы «косить под зэков» в Ангарске было модно: молодые люди брились наголо, ходили по городу с магнитофонами, из которых громко звучали блатные песни, и носили телогрейки с нашивками, имитировавшими тюремные. В другие города Иркутской области, утверждает он, эта мода не дошла.

Как и в случае Усть-Кута, прошлое Ангарска тоже связано с тюрьмами — город строился сразу после Великой Отечественной войны заключенными комплекса лагерей Ангарлаг. Сейчас вокруг Ангарска сразу шесть тюрем: четыре исправительные колонии, следственный изолятор и воспитательная колония для несовершеннолетних. По словам полицейского, начиная с советских времен бывшие зэки, освободившись из колонии, в основном «оседали» в городе, оставаясь зэками и в быту. «Вот назвал его кто-то, например, „козлом“, и, чтобы не потерять свой авторитет, он за это должен взять ножик и тыкнуть этого человека, — поясняет собеседник. — В такой среде росло следующее поколение, оно со временем тоже попадало в колонию, и все продолжалось».

В 1990-х в Ангарске, как и во многих других российских городах, начались криминальные войны — в городе на 260 тысяч жителей было около десятка преступных группировок. В одну из них, по словам полицейского, и попал тогда его двоюродный брат; статус у него был самый низкий в криминальной иерархии — «стремящийся».

Как объясняет собеседник «Медузы», самое высокое положение в городе у «положенца» — его коллегиально выбирают криминальные авторитеты всей Иркутской области. Положенцу подчиняются лидеры ангарских преступных группировок — их сейчас пять. К ним стекаются все деньги, собранные людьми с разных ступеней иерархии, часть этой суммы лидеры передают на общак, деньги из которого тратят в основном на передачи заключенным — легальные и нелегальные. У лидеров есть заместители — кто-то обеспечивает его безопасность, кто-то отвечает за «лес» (хранение оружия), кто-то — за финансы. Замы, в свою очередь, имеют в подчинении несколько десятков помощников, или «боевиков», — именно они занимаются основным «сбором» денег: сопровождают лесовозы, контролируют валку леса, собирают деньги с предпринимателей. По словам полицейского, почти у всех группировок есть свои частные охранные предприятия, которые за 3–10 тысяч рублей в месяц «предлагают» предпринимателям свою защиту. Наконец, на нижней ступени находятся те самые «стремящиеся» — это молодые люди 15–25 лет, которые пока еще не входят в ОПГ, а только мечтают стать ее частью и никаких денег за свою криминальную деятельность не получают.

Полицейский считает, что именно для таких людей и создана идеология «АУЕ», — хотя и он отрицает, что кто-то втягивает подростков в преступность: «Человек сам решает, по каким законам он будет жить: государства или воровским. Заставить можно только дорожную проститутку на дороге работать». При этом, по его сведениям, «смотрящие» не опускаются до сбора денег на общак в школах, а если кто-то из их подчиненных этим занимается в личных целях, его могут и наказать.

Буквы АУЕ собеседник «Медузы» видел в телефонной переписке осужденных, которую они вели еще в 2013 году, — до того, как эта аббревиатура стала известна всей стране (как он получил доступ к этой переписке, источник не уточнил). Эти три буквы — что-то вроде приветствия в сообщениях, которые чаще всего содержат информацию о перемещениях по колониям «воров в законе». Вот одно из этих сообщений (есть в распоряжении «Медузы», орфография и пунктуация оригинала сохранены): «А.У.Е. Жизнь ворам! Родные, тепло приветствуем вас и ставим в курс, что сегодня 14.09.13 на Приморском Управлении в обед вор Андрей Гамлет зашел на МОБ г. Владивосток. Вор находится в Боксе Терапии. Дай бог вору крепкого здоровья и долгих лет жизни! С ув. Шустрый и Пухлый».

Таким же приветствием, по словам ангарского полицейского, встречают новичков в колониях для несовершеннолетних. Попав туда, некоторые «стремящиеся», рассказывает полицейский, пытаются повысить свой статус — отказываются от сотрудничества с администрацией, не ходят на учебу и на работу, за что регулярно получают выговоры, которые, по сути, лишают их возможности условно-досрочно освободиться.

«Мы как-то работали по одной группировке и вышли на одиннадцатиклассника, который стремился к блатной жизни, из кожи лез, чтобы показать, что он достоин пойти по бандитской линии, — рассказывает собеседник „Медузы“. — Это его стремление заметили старшие: охранник одного из „заместителей“ предложил ему быть его „молодым“, то есть работать от его имени. И этот парень, у которого была нормальная семья с машиной-квартирой, стал продавать анашу. Он хорошо себя проявил, и спустя некоторое время ему поручили следующее задание — крышевать дорожных проституток. А дальше сказали одну из этих проституток „прессануть“ — проучить битами. Но ребята — он был тогда не один — перестарались, здоровье у проститутки не выдержало, и она умерла. И вот этот „стремящийся“, в общем-то нормальный парень, скатился до совершения убийства».

Таких не перевоспитаешь

Приветствие «АУЕ» от заключенных воспитательной колонии под Ангарском правозащитник Веденей Тютюнин слышал неоднократно, — по его словам, несмотря на замечания сотрудников ФСИН, именно так подростки приветствовали его и других членов ОНК.

«Я спрашивал у некоторых ребят: „Что вам дает АУЕ?“ Оказалось, они верят, что, когда выйдут на свободу, их кто-то встретит, кто-то поможет, кто-то даст денег», — рассказывает Тютюнин, который с осени 2016 года регулярно бывает в колонии. Он не раз слышал от своих подопечных, что без «АУЕ» в колонии они просто не выживут: «Так они противопоставляют тебя системе: есть устав, распорядок дня, а есть их культура, которая идет в пику всему этому. Если ты хочешь быть „ровным человеком“, человеком с хорошей репутацией, то должен жить по принципам „АУЕ“».

По мнению правозащитника, ответственность за распространение «АУЕ» в колонии для несовершеннолетних во многом лежит на ее сотрудниках, которые привыкли решать все вопросы только силовыми методами. «Там рассуждают примерно так: „Таких не перевоспитаешь. Им лоб зеленкой — и расстрел“», — подтверждает слова Тютюнина иркутский правозащитник, исполнительный директор межрегиональной организации «Сибирский правозащитный центр» Святослав Хроменков. По его словам, из колонии для несовершеннолетних осужденные часто выходят озлобленными и продолжают совершать преступления. «В 2016 году к нам из колонии поступило несколько жалоб на жестокое обращение, — рассказывает он. — Вскоре автор одной из них освободился, а еще через некоторое время он жестоко зарезал полицейского в Братске».

По словам Хроменкова, в ангарской колонии из-за жестокого обращения с осужденными почти каждые два года случаются бунты. В 2015 году руководство учреждения объяснило действия воспитанников — они вооружились деревянными палками и обрезами металлических труб и устроили беспорядки, избивая других заключенных и сотрудников колонии, — тем, что ими двигала идея «о своем превосходстве, вседозволенности и безнаказанности». Хроменков говорит, что идея была другая — привлечь внимание правозащитников. Члены ОНК, проведя расследование, выяснили, что актив колонии, заключенные старше 18 лет, при попустительстве и соучастии охранников истязали несовершеннолетних осужденных. «80% ребятишек, которые там сидят, — детдомовские или из неполных семей, за них просто некому заступиться», — объясняет Хроменков. По итогам проверки у колонии сменили начальника, больше 20 сотрудников ФСИН привлекли к дисциплинарной ответственности, но оперативные работники, издевавшиеся над детьми, по словам правозащитника, сохранили свои посты. В декабре 2017 года 23 участника бунта были приговорены к срокам от двух до шести лет.

В мае 2016 года по просьбе руководства колонии Хроменков и его коллеги провели с ее воспитанниками тренинг — попытались настроить 75 человек «на адекватное восприятие мира, на то, что им нужно освободиться, а для этого нужно взаимодействовать с администрацией колонии». По словам правозащитника, аббревиатура «АУЕ» тогда ни разу не звучала, но было ясно, что некоторые ребята «придерживаются противоправной направленности» и отказываются подчиняться правилам.

Хроменков рассказывает, что иркутская молодежь интересуется криминальной субкультурой и на воле, хотя по сути «АУЕ» — это та же шпана, которая вымогала деньги у бизнесменов в 1990-х. «Лантратова правильно говорит, что надо бить в набат. Но побудительные мотивы должны быть другими: с „АУЕ“ нужно бороться не потому, что они организовались и идут войной на наше общество, а потому что это наши дети, которым нужно помочь, — говорит он. — Создание и поддержание мифа „АУЕ“ только разделяет общество на власть имущих и простой народ».

Неудачный человек

В юности Владимир Мартусов посмотрел «Крестного отца» с десяток раз. «Ему очень нравилось, как там была показана семья, отношения отца с сыном. И он решил, наверное, создать себе такую же семью», — рассказывает Елена Мартусова, его мать. Бывшая жена крупного ангарского предпринимателя, она много лет развивала бизнес вместе с ним — «а потом муж вошел в когорту новых русских, у него стали появляться любовницы, началась паранойя и мания преследования», и Елена решила подать на развод. В результате их старший сын Денис остался с ней, а младший Володя — с отцом.

«У нас с мужем началась война. Он меня провоцировал, я отвечала тем же, — вспоминает Мартусова. — Он кричал, что добьется того, что я буду нищей играть на гармошке на рынке и просить милостыню. Он забрал себе все, что мы накапливали годами. В своей борьбе мы забыли, что Вове 15 лет».

По словам Мартусовой, когда ее бывший муж женился во второй раз, сын почувствовал, что его предали, и начал искать себе новую семью — такую, как в фильме про дона Корлеоне. Именно тогда он создал с приятелями преступную группировку. Кроме того, «чтобы загладить свою вину, папа стал дарить ему дорогие машины, на которых он ездил в школу и в институт, и учить его жизни. Объяснял, что сила решает все, что сейчас все двигаются на беспределе», — рассказывает Мартусова. Она утверждает, что бывший муж даже поручал 16-летнему сыну «разбираться» со своими партнерами.

В 2008 году, когда ему было двадцать лет, Владимир Мартусов был арестован по подозрению в разбойном нападении. По версии следствия, Владимир организовал преступную группировку из семи человек, которая занималась кражей спецтехники. В частности, его с сообщниками обвинили в угоне двух автокранов, в водителей которых они стреляли из травматического оружия — один из мужчин остался инвалидом, второй скончался. Мать Владимира утверждает, что сын занимался только продажей ворованного, а в самих кражах не участвовал.

«При задержании они его избили до полусмерти, у него, по-моему, даже была клиническая смерть, — рассказывает Елена Мартусова. — У него на лице нет ни одной живой кости. Следующие полгода они избивали его в СИЗО — выбивали показания. В итоге ему была присвоена вторая группа инвалидности, и суд признал его невменяемым».

В психоневрологическом диспансере, в который суд отправил Мартусова на принудительное лечение, он провел около пяти лет и вышел на свободу летом 2015 года. Следующие полгода, по словам его матери, Владимир пытался вернуться к нормальной жизни: «Ситуация в городе такая, что на работу не берут даже после института, что уж говорить про молодого человека с криминальной статьей, да еще состоящего на учете в ПНД?» У Мартусова началась депрессия, из-за которой он резко перестал принимать таблетки, и у него случился срыв.

В декабре 2015 года, через полгода после освобождения из ПНИ, Владимир Мартусов напал на предпринимателя Евгения Сарсенбаева и нанес ему 18 ножевых ранений. Сарсенбаеву удалось выжить, нападавшего в тот же день задержали. Бизнесмен утверждал, что Владимир действовал по распоряжению отца — Сарсенбаев арендовал у него помещения для хранения рыбы. Сам Владимир Мартусов заявил, что напал на бизнесмена, потому что тот принуждал его убить его конкурента по бизнесу и якобы даже заплатил ему за это десять миллионов рублей.

«Что бы ни происходило в машине Сарсенбаева в тот вечер, мой сын не имел права и не должен был доводить ситуацию до поножовщины, — сказал после ареста сына журналистам его отец Андрей Мартусов. — Это бросило тень на нашу семью. Мы его осуждаем, но отказываться не станем». (Комментарий Мартусова-старшего «Медузе» получить не удалось.) В декабре 2016 года суд признал Владимира Мартусова вменяемым и приговорил его в общей сложности к 14 годам тюрьмы — и за совершенный восемь лет назад разбой, и за убийство.

До вступления приговора в законную силу прямо в ангарском СИЗО № 6 Мартусов совершил еще одно преступление. 17 января 2017 года к нему в камеру посадили 49-летнего мужчину, обвиняемого в убийстве сожительницы. Мужчина был в сильном алкогольном опьянении и не контролировал себя. «Сокамерники потом рассказывали, что этот мужик бросился на Вову, и Вова его автоматически пнул ногой. Тот упал спиной на стул, у него лопнула печень, и он умер. Вова очень потом болел по этому поводу, несколько месяцев не мог спать», — рассказывает Елена Мартусова. Ангарский городской суд признал Владимира Мартусова виновным в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью при превышении пределов необходимой обороны; срок ему, впрочем, не увеличили.

В колонии строгого режима в поселке Маркова неподалеку от Иркутска Владимир должен провести еще около четырех лет — суд учел время, которое Мартусов провел в психоневрологическом диспансере и в СИЗО. «Он как-то сказал нам с отцом: „Почему вы меня не бросите? Я неудачный человек“. А мы ведь его уже бросили однажды, когда ему 15 лет было», — говорит Елена. По ее словам, в колонии Владимир окончательно разочаровался в преступной романтике и попросил руководство определить его в одиночную камеру — чтобы поменьше общаться с местным контингентом.

«Когда его забрали во второй раз, я нашла в его вещах записную книжку, где он вывел своими каракулями, какие черты у него хорошие, а над чем еще нужно работать, — продолжает мать Мартусова. — Я читала и даже смеялась. В одном столбике он написал: эмпатия, сострадание, человечность, а в другом — высокомерие, гордыня, импульсивность, эмоциональная несдержанность».

Шесть лет назад у Владимира родился сын Лев — он живет в Иркутске с матерью, которая с Мартусовым последние несколько лет не общается. «Он постоянно про него спрашивает, просит, чтобы мы Леву отдали в какой-нибудь красивый спорт: на гимнастику или в плавание. А мать хочет его на бальные танцы отдать. Я приветствую, но Вове мы решили об этом пока не говорить, — говорит Елена. — Сын у меня как-то спросил: „А если бы я был гомосексуалистом, ты бы меня любила?“ Я ему ответила: „Конечно, любила бы“. Гомосексуалист, наверное, лучше, чем убийца. Или убийца лучше, чем гомосексуалист? Я не знаю».