Франсуа Озон экранизировал «Постороннего» Камю — главный французский роман ХХ века Получилось живописно, но не очень осмысленно

В прокат вышел фильм «Посторонний» французского режиссера Франсуа Озона. Это экранизация одноименного романа Альбера Камю, действие которого разворачивается в Алжире. Озон очень бережно обошелся с первоисточником и практически не привнес в него ничего нового. Из-за такой нерешительности режиссера кажется, что он сам не понимает главного героя «Постороннего» и не может объяснить, чем продиктованы его поступки. Кинокритик Антон Долин рассказывает, почему новый фильм Озона больше похож на добросовестную иллюстрацию к книге и есть ли у него шансы понравиться аудитории.

Внимание! В рецензии раскрываются основные сюжетные поворота фильма и одноименного романа. Если вы хотите избежать спойлеров, вернитесь к тексту после просмотра (или прочтения книги).

Новый «Посторонний» ослепительно красив — замороженность черно-белых образов, медленно сменяющих друг друга в этой хронике двух убийств (первое совершает человек, второе — государство), гипнотизирует. Так его главного героя Мерсо слепило полуденное солнце, вынудив совершить преступление. Франсуа Озон в своем 24-м фильме не убил великий первоисточник — одноименный короткий роман Альбера Камю, признанный французской газетой Le Monde лучшим текстом ХХ века — но и не смог хоть чем-то его обогатить или переосмыслить. По большому счету, главное, что удалось 57-летнему режиссеру вместе с оператором Мануэлем Дакоссе, — добросовестно проиллюстрировать книгу. 

Многим этого будет достаточно. Больше того, именно этого и ждет от экранизации канонизированного, чуть ли не сакрального текста немалая часть аудитории, воспринимая любые вольности как кощунство. По-моему же, «Посторонний» превосходно доказывает давний тезис: при переводе (в данном случае с языка литературы на язык кино) ты вынужден пожертвовать или формой, или сутью. Тщательно сохраняя сюжетную канву, диалоги и даже часть внутренних монологов, Озон теряет таинственную силу, которой обладал первоисточник — кстати говоря, начисто лишенный любой стилистической красоты, которой Камю предпочитал шокирующую безыскусность. 

Несправедливым было бы упускать те немногие модификации, которые сделал Озон. Главная из них — добавление политически корректного антиколониального контекста. Действие происходит в предположительно довоенном Алжире, клерк Мерсо убивает анонимного араба, подчиняясь неконтролируемому импульсу. Озон отступает от последовательной хронологии книги, начиная свой фильм с идиллически-фальшивой документальной хроники Алжира, после чего мы видим одинокую — он тут единственный белый — фигуру Мерсо, который входит в набитую алжирцами тюрьму и на вопрос, за что арестован, отвечает ключевой фразой: «Я убил араба». Песня The Cure «Killing an Arab» 1978 года (тоже вдохновленная романом) закольцовывает фильм на финальных титрах. 

Для Камю колониальная тема была одной из важнейших, но «Посторонний», затрагивая ее, все-таки не делал центральной — эта трагедия абсурда универсальна, что и сделало ее бестселлером вскоре после публикации в 1942-м. Вполне понятно желание современных интерпретаторов поменять акценты, дав убитому арабу имя и биографию: это сделал алжиро-французский писатель Камель Дауд в нашумевшем романе 2013 года «Мерсо, альтернативное расследование». Вслед за ним Озон называет своего персонажа Мусой, а его сестру — Джемилей, уделяя им дополнительные три-пять минут экранного времени. 

Честно говоря, по сути это ничего не меняет, как и этнически окрашенная электронная музыка кувейтки Фатимы аль-Кадири (вы можете помнить ее по саундтреку к «Атлантике» Мати Диоп). Так или иначе, «Посторонний» — одиссея Мерсо, а не Мусы, Озон снимает экранизацию не Дауда, а Камю. Что же касается отстраненно-презрительного отношения к жертве убийства, обозначенной в романе просто словом «араб», то оно исходит от персонажа, никак не от автора. 

Насильственная и, в любом случае, частичная гуманизация фильмом бритвенно-острой и обжигающе холодной прозы Камю нарушает саму идею «Постороннего», не заменяя его какой-либо свежей концепцией. Это касается и персонажа Мари (Ребекка Мардер — открытие Озона в комедии «Мое преступление»), хладнокровно и отстраненно описанной Мерсо в романе. Здесь же она стала без пяти минут героиней Достоевского, мечтающей спасти грешника своей искупительной любовью. Впрочем, режиссера очевидно больше интересует исполнитель главной роли — Бенжамен Вуазен, которому путевку в жизнь когда-то выдал тоже он (гей-роман воспитания «Лето 85»). 

Нехватку скрытого содержания Озон пытается компенсировать внешней выразительностью, которая, при всех стараниях молодого артиста, сочетает напыщенность с выхолощенностью. Когда-то Лукино Висконти задействовал в первой экранизации «Постороннего» Марчелло Мастроянни, и сам признавался, что неудача фильма связана с этим чуть ли не вынужденным выбором. Сниматься должен был Ален Делон с его ангельской красотой и беспощадной порочностью, но он невовремя разругался с Висконти. Мастроянни же попросту был другим типом личности, чем неуловимый аутсайдер Мерсо. Что до Вуазена, проблема в другом: ему не хватает личности для этой роли. Он не столько загадка, сколько сплав зрительских проекций.

Мы так ничего и не узнаем о Мерсо — включая его имени, известна лишь фамилия, — из романа, и это страшно. От смерти матери до гибели на гильотине герой, стремящийся к абсолютной честности, остается непроницаемым для читателя. Мы ничего не узнаем и о Мерсо Вуазена-Озона, но это разочаровывает. Поскольку кажется не столько осознанным приемом, сколько следствием нерешительности режиссера, его собственным непониманием, кто его персонаж и чем продиктованы его поступки. Есть в фильме слабый намек на бисексуальность Мерсо. Герой довольно равнодушен к красивой и умной Мари, его хищный взгляд на Мусу на пляже можно трактовать двояко — быть может, преступление стало следствием подавленного, не до конца осознаваемого вожделения? Но, опять же, это настолько неуверенно проявлено, что заставляет пожать плечами: может, показалось. 

Остается перейти к последнему акту драмы, когда правоохранительная система и вместе с ней обыватели приговорят Мерсо к смерти не за убийство, а за то, что посмел не плакать на похоронах матери. Озон с удовольствием присоединяется к Камю в осуждении любой системы, которая казнит чуждого себе индивидуума, посмевшего нарушить общепринятые правила. Да только в этом санкционированном протесте сам талантливый французский режиссер ничего не нарушает, окончательно утрачивая черты «человека бунтующего», столь свойственные Камю и Мерсо, и лишь повторяет публике давно ей известные прописные истины.