70 лет назад в СССР амнистировали десятки тысяч людей, которых ранее осудили за сотрудничество с нацистами и жизнь в немецкой оккупации Историк Алексей Уваров — об одной из самых тяжелых тем в истории Великой Отечественной войны

17 сентября исполняется 70 лет со дня принятия указа, который объявил амнистию для граждан СССР, сотрудничавших с немецкими оккупационными властями в годы Великой Отечественной войны. Этот документ стал переломным моментом для десятков тысяч людей, осужденных по статьям о коллаборационизме. Даже сегодня проблема сотрудничества советских граждан чаще всего замалчивается, хотя масштабы явления были значительны: миллионы оказались под оккупацией, сотни тысяч вступали в службы и формирования при немецких властях, после освобождения — подвергались уголовным преследованиям и лагерям, а затем — частичной амнистии, но не реабилитации. По просьбе «Медузы» историк Алексей Уваров рассказывает, что происходило на оккупированных территориях, как формировалась правовая база для наказания «изменников Родины» и как сложились их судьбы после возвращения в советское общество.

Аудиоверсию этого текста слушайте на «Радио Медуза»

«Контрреволюционные» статьи предусматривали суровые наказания для «изменников Родины» уже с конца 1920-х

Еще задолго до начала Второй мировой войны в советском праве существовала целая система норм, которая заранее определяла, как именно власти страны будут трактовать любое сотрудничество с внешним противником. В 1927 году вступила в силу 58-я, контрреволюционная статья УК РСФСР. В ней «контрреволюционным» признавалась «помощь иностранным государствам, находящимся в борьбе с Союзом» и вообще любое действие, которое могло бы «подорвать власть Советов» и «внешнюю безопасность СССР».

Статья 58-1а прямо определяла измену Родине: это шпионаж, выдача военной тайны, переход на сторону врага, бегство за границу. Наказание предусматривалось суровое — расстрел с конфискацией имущества. В 1934-м нормы советского уголовного права дополнили положениями об ответственности не только самого «изменника», но и членов его семьи. За недонесение или за совместное проживание предусматривалась ссылка, лишение прав и длительные сроки. В статье 58-2 фиксировалась ответственность за вооруженное восстание или вторжение, в 58-3 — за содействие иностранному государству в условиях войны, в 58-6 — за шпионаж.

На практике в 1920–1930-е годы эти статьи использовались против самых разных категорий: инженеров и хозяйственников в «Шахтинском деле» и «деле Промпартии», военных в процессе над маршалом Тухачевским. А также тысяч рядовых граждан во время Большого террора — периода политических репрессий, когда в 1937–1938 годах в СССР было арестовано не менее 1,7 миллиона человек (более 700 тысяч из них казнили): «врагов народа», «контрреволюционеров», «вредителей», «шпионов», а также их родных и близких.

С началом Великой Отечественной войны наказание за сотрудничество с врагом быстро ужесточили

Уже 22 июня 1941 года военное положение позволило передать дела о «гособвинениях» и многих других преступлениях в военные трибуналы без кассации: суд шел быстрее и строже. С августа 1941-го советские власти ужесточили наказание за сдачу в плен — его стали считать изменой. Командиры и политработники, сдавшиеся врагу, считались дезертирами — и могли быть расстреляны; их семьи лишались пособий и попадали под арест. То есть ответственность за поступок военнослужащего распространили и на его близких.

В 1942 году этот подход оформили как норму: власти стали предписывать арест и пятилетнюю ссылку совершеннолетних членов семей тех, кого осудили (в том числе заочно) за шпионаж, переход на сторону врага, службу у оккупантов или бегство вместе с немцами при отступлении. К «членам семьи» относили родителей, супругов, детей, братьев и сестер при совместном проживании или иждивении. Исключения из коллективной ответственности существовали только для фронтовиков, партизан и имеющих государственные награды.

Следующий шаг касался уже не только плена, но и самого факта сотрудничества с нацистами. В апреле 1943 года была установлена смертная казнь через повешение не только для немцев, обвиненных в военных преступлениях, но и для советских граждан, которых государство сочло изменниками. Их пособников из числа мирного населения отправляли на каторжные работы сроком на 15–20 лет. Дела рассматривали военно-полевые суды, приговоры исполняли немедленно, зачастую публично.

К концу войны система перешла от признания плена преступлением и принципа коллективной семейной ответственности к прямому и жесткому наказанию за сотрудничество с нацистской оккупацией.

Почти половина населения СССР прошла через немецкую оккупацию

По разным оценкам, в годы войны под немецкой оккупацией оказалось около 80–85 миллионов советских граждан — почти половина населения СССР накануне войны. Наступление летом и осенью 1941 года развивалось стремительно: всего за несколько месяцев вермахт захватил страны Балтии, Беларусь, большую часть Украины, подошел к Ленинграду и Москве. К осени под контролем Германии и ее союзников оказались огромные территории, где проживали десятки миллионов людей. Их судьба и выживание находились тогда под большой угрозой.

Политика Советского государства в отношении потерянных территорий была однозначной — тактика выжженной земли. В выступлении от 3 июля 1941 года Сталин призвал: «При вынужденном отходе частей Красной армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться».

В прифронтовых районах Красная армия и местные власти организованно уничтожали урожай, чтобы он не достался противнику, выселяли население из зон боевых действий, разрушали и сжигали населенные пункты. При этом эвакуации из приграничных территорий вглубь страны подвергались в первую очередь промышленные предприятия. Вывезти все 85 миллионов советских граждан в Сибирь и на Дальний Восток не было возможно технически, особенно при быстрых темпах немецкого наступления. Фактически буквальное исполнение этого призыва означало бы гарантированное вымирание всего населения оккупированных территорий.

И хотя в 1941 году Сталин призывал создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, организованное массовое партизанское движение стало складываться лишь на фоне перелома в войне к 1943 году. Прежде его фактически не существовало — и отдельные партизанские вылазки осуществляли работники НКВД.

В ноябре 1941 года, когда продолжалось немецкое наступление под Москвой, Ставка Верховного главнокомандования издала приказ, который предписал уничтожать все населенные пункты в тылу врага на глубину до 60 километров. Таким образом Красная армия надеялась лишить немецкие войска зимних укрытий и заставить их мерзнуть в поле. Для этого предлагалось использовать авиацию, артиллерию, партизанские группы и специальные «команды охотников», созданные в каждом полку. При отступлении советские части должны были уводить с собой население и сжигать деревни и города, чтобы их не мог использовать под свои нужны противник.

Именно при исполнении этого приказа местные жители поймали и передали немецким оккупационным властям Зою Космодемьянскую. Повсеместное и буквальное выполнение приказа означало не только нанесение потерь для немецкой армии, но и фактическое лишение крова всех советских жителей, кто был в оккупации — и чей населенный пункт находился в зоне, которую определил указ ставки.

В полной мере приказы ставки не могли быть исполнены, и поэтому большая часть советского населения, которое попало под оккупацию, дождалась освобождения.

Первые суды над коллаборационистами начались еще во время войны

В июле 1943 года в Краснодаре прошел первый открытый процесс: на скамье подсудимых оказались 11 местных жителей, служивших в отряде при зондеркоманде СС. Восемь человек приговорили к повешению и казнили публично, еще трое получили тюремные сроки. Через несколько месяцев, в декабре 1943 года, в Харькове состоялся другой громкий суд: впервые перед военным трибуналом предстали не только советские граждане, но и немецкие военные преступники. Среди четырех подсудимых был и водитель «газвагена» Михаил Буланов. Четверых подсудимых повесили публично, а сами процессы стали образцами для серии похожих судов в других регионах страны.

После победы над Германией советская власть впервые пошла на широкую амнистию коллаборационистов — и освободила от наказания осужденных на срок до трех лет, а также тех, кто получил более мягкие меры наказания. Военнослужащие, приговоренные за дисциплинарные проступки, и рабочие, осужденные за самовольный уход с предприятий военной промышленности, также подлежали освобождению.

Для тех, кто имел более длительные сроки, наказание сокращалось наполовину, за исключением людей, которых осудили за «контрреволюционные преступления», убийства, бандитизм или хищения социалистической собственности. Судимость снималась с тех, кто был приговорен к минимальным срокам, а следственные дела по «легким» составам прекращались. Амнистия не касалась рецидивистов и «социально опасных» категорий.

«Победная амнистия» 1945 года стала важным шагом в возвращении десятков тысяч осужденных в общество, но сознательно обходила стороной тех, кого считали политическими врагами режима.

После войны судебные процессы продолжились, и на них оказались как бывшие советские генералы, перешедшие к немцам, так и рядовые полицаи и бургомистры (главы местной администрации). В 1946 году в Москве состоялся закрытый суд над генералом Андреем Власовым и 11 его соратниками по так называемой Русской освободительной армии (РОА). Все они были приговорены к смертной казни.

В том же году прошел процесс над атаманом Григорием Семеновым, а в январе 1947 года — «дело красновцев»: генералы Петр Краснов, а также его соратники были повешены. Параллельно проводились публичные процессы в республиканских столицах — например, в Минске и Киеве в 1946 году судили вместе немецких офицеров и местных коллаборационистов.

Масштабы преследования были значительными. По разным оценкам, в 1943–1953 годах более 320 тысяч советских граждан арестовали по обвинениям в сотрудничестве с немецкими оккупантами.

В одной только Украинской ССР за это время под преследования попали свыше 93 тысяч человек. В 1946 году там осудили почти 30 тысяч: около 2% приговорили к смертной казни, а большинство получили по 10 лет лагерей. С конца 1940-х наказания стали строже: в 1950–1951 годах в Киеве более 90% подсудимых получили 25 лет лагерей. Публичных процессов было сравнительно немного — до 1950 года прошло всего 18 таких судов над 224 обвиняемыми.

Для сравнения: в СССР осудили около 21 тысячи немецких военнопленных. То есть число советских граждан, наказанных за коллаборационизм, значительно превышало число немцев, которых признали военными преступниками.

Отдельной практикой стали так называемые фильтрационные лагеря НКВД. Через них проходили все репатриированные граждане — бывшие военнопленные и угнанные на принудительные трудовые работы. К марту 1946 года через фильтрацию прошло более четырех миллионов человек. Их них примерно 58% вернулись домой, 19% направили обратно в армию, 14% — в трудовые батальоны (специальные строительные части, где труд использовался в условиях, близких к лагерным), а около 7% передали органам госбезопасности. Большинство репатриированных действительно смогло вернуться к мирной жизни, но значительная доля военнопленных попала под дальнейшие репрессии: среди гражданских арестованных оказалось меньше 2%, среди бывших пленных — около 15%.

В 1955-м советские власти амнистировали большинство людей, осужденных за коллаборационизм. Но недоверие к ним и их родственникам сохранялось вплоть до распада СССР

Амнистия 1955 года стала одним из самых заметных шагов в советской политике памяти о Великой Отечественной войне. Благодаря этому на свободу вышло более 55 тысяч человек, которых осудили за сотрудничество с немцами в годы оккупации. Освобождались те, кто получил срок до 10 лет, а у осужденных на более долгие сроки наказание сокращалось наполовину. Даже те, кто служил в немецкой армии или полиции, подлежали амнистии, если не участвовали в карательных акциях и расправах.

Исключение сделали только для тех, кто был осужден за убийства и истязания мирных жителей, — они под амнистию не попали. Одновременно снималась судимость с тех, кто уже успел отсидеть свой срок. Советские власти также распространили амнистию и на граждан СССР за границей. Их могли принять обратно, если они раскаивались — и были готовы работать на благо страны. Формулировки указывали, что главная цель — вернуть этих людей к «честной трудовой жизни».

Однако даже после амнистии сама тема оккупации и сотрудничества с немцами не исчезла из общественной жизни. В советских анкетах, которые заполняли при устройстве на работу, поступлении в вуз или вступлении в партию, еще десятилетиями существовал вопрос: «Находились ли Вы или Ваши родственники на временно оккупированных территориях?» Отвечать на него приходилось всем.

Утвердительный ответ не означал автоматической вины, но служил сигналом для проверок: у людей могли запросить объяснения, дополнительные характеристики, справки из архивов. Это часто ограничивало карьерные возможности, особенно для тех, кто хотел работать в армии, спецслужбах или на «закрытых» предприятиях. Такая практика сохранялась до конца СССР и показывала, что подозрительность к пережившим оккупацию не исчезла даже после официального акта прощения.