Юрий Щекочихин был одним из самых известных расследователей в стране и депутатом. Он пытался понять, кто взорвал дома в сентябре 1999-го К юбилею убитого журналиста «Медуза» рассказывает его историю

Журналисту-расследователю и политику Юрию Щекочихину 9 июня должно было исполниться 75 лет. В перестройку и позже, в конце 1990-х, он первым писал на темы, которые прежде замалчивались или считались слишком опасными. 3 июля 2003 года Щекочихин умер, предположительно, из-за отравления неизвестным веществом. Следственный комитет несколько раз открывал и закрывал уголовное дело об убийстве журналиста, но что стало причиной его смерти, до сих пор неизвестно. «Медуза» рассказывает, как депутат и сотрудник «Новой газеты» стал одним из самых смелых журналистов своего времени.

Молодой широкоплечий мужчина в сером пиджаке берет интервью у седого собеседника в черном костюме. На фоне — виртуальная студия с огнями вечернего города. 

— Как можно получать «героя [России]» за неисполнение своих прямых обязанностей? <…> Раньше этого не могло быть. Раньше эти люди не взяли бы эти звания: стыдно было бы перед своими ребятами. Сегодня очень стал маленький порог — что стыдно, а что нет, — слегка заикаясь, говорит гость передачи.

Это фрагмент выпуска «Смотрите, кто пришел», вышедшего в эфир на телеканале ТВС в марте 2003 года. Ведущий с пытливым взглядом — молодой Владимир Соловьев, который спустя двадцать лет станет одним из главных российских пропагандистов. Гость программы — 53-летний журналист-расследователь «Новой газеты» и депутат Госдумы от фракции «Яблоко» Юрий Щекочихин. Всего через несколько месяцев его отравят неизвестным веществом.

Накануне эфира Щекочихин опубликовал в «Новой газете» материал, в котором рассказал о получении письма от неназванных бойцов спецподразделений «Альфа» и «Вымпел», участвовавших в штурме Театрального центра на Дубровке в октябре 2002 года. Центр был захвачен вооруженными чеченскими боевиками во главе с Мовсаром Бараевым, которые ворвались в зал во время мюзикла «Норд-Ост» и взяли актеров и зрителей в заложники. Авторы письма были возмущены тем, что в январе 2003 года Владимир Путин тайным указом наградил званием Героя России пятерых сотрудников ФСБ, трое из которых, по мнению писавших, «примазались к чужим заслугам». Среди «примазавшихся» были генерал Владимир Проничев, тогда занимавший должность первого замдиректора ФСБ, начальник Центра специального назначения ФСБ Александр Тихонов и неназванный химик, участвовавший в операции, во время которой в здание театрального центра пустили газ. Авторы письма назвали его «человеком, ставшим и спасителем, и убийцей для многих заложников». 

Награды Проничеву и Тихонову на коллегии ФСБ России тогда вручал лично Владимир Путин, выяснил Щекочихин. «Почему обижены ребята из „Альфы“ и „Вымпела“? — рассуждал он в статье. — Оказывается, на своих офицерских собраниях в присутствии своих начальников они решили наградить только тех, кто был там, в том здании, в том мраке и кошмаре».

В эфире ТВС Щекочихин рассказывал, что Тихонов и Проничев на самом деле должны были «отвечать за то, чтобы теракта не было», и критиковал руководство страны: по его мнению, Путину должно было быть «стыдно давать открыто» столь почетные награды людям, провалившим свою миссию. Владимир Соловьев одобрительно кивал в ответ, рассуждал о морали, богатых генералах и нищих офицерах и иронизировал над тем, что высокопоставленные чиновники, получившие награды от Путина, смогут носить их только «дома, на пижаме».

— Очень много вешает наш президент орденов и званий новых высшему генералитету — и армейскому, и спецслужб, — продолжал Щекочихин. — Это напоминает Латинскую Америку уже.

— Хунта? — уточнял Соловьев.

— Вот похоже. Надо чтобы [было понятно]: «Ребята, вы мои!»

Щекочихин называл себя «пацаном с окраины Москвы». Он одним из первых стал писать о подростковой преступности в СССР

Свою первую заметку под названием «Я леплю!» Юрий Щекочихин опубликовал в «Московском комсомольце» (МК), когда ему было 14 лет. Это был рассказ о том, как он, зачитываясь историческими книгами, смоделировал из пластилина фрагменты сражений Отечественной войны 1812 года. С 17 лет он публиковал заметки уже регулярно, а в 18 возглавил в том же МК страничку для подростков «Сверстник», где писал о проблемах взросления. 

«Замечательная газета, она собрала нас, пацанов с окраин Москвы. Тогда это был центр либеральной интеллигенции, — рассказывал Щекочихин в одном из интервью. — Было странное время и непонятное: мы опоздали к хрущевской оттепели, она уже прошла. Но люди — которые росли здесь — нам дали традиции того глотка свободы».

Спустя несколько лет Щекочихина позвали в «Комсомольскую правду», где он возглавил рубрику для детей. Журналист анонсировал специальный почтовый ящик и номер телефона, куда могли обратиться подростки — и рассказать о том, что их беспокоит. Он начал писать про детские преступность и наркозависимость, а также про футбольные фанатские движения. «Когда я пришел в середине 70-х в газету, для меня Щекочихин был героем, потому что он — единственный, кто говорил о подростках как об отдельном каком-то явлении, субкультуре, языке, — вспоминал о знакомстве с журналистом писатель и публицист Борис Минаев, который в то время как раз был в возрасте основной аудитории Щекочихина. — Он приводил подростков в газету, разговаривал с ними. Это все было для меня необычайно ценно». При этом журналист писал «абсолютно романтическим языком 60-х», говорил Минаев. Закончив в 1975 году факультет журналистики МГУ, Щекочихин стал спецкором «Литературной газеты» — там он возглавил отдел расследований, созданный, по его словам, «от безнадежности» молодыми журналистами, которые не видели позитивных изменений в стране.

Круг тем, которые освещали расследователи, был широким: они писали о разгуле подростковых банд в регионах и коррупции во власти, мошеннических фирмах, переделе московского имущества и многом другом. В «Литературной газете» была даже рубрика «Судебный очерк» — там, к примеру, освещали дело литературоведа Константина Азадовского, осужденного в 1980-х по делу о хранении наркотиков.

В 1980-х начали выходить и первые книги журналиста, например сборник документальных рассказов «На качелях». В заглавном эссе он рассказывал о подростке из Таганрога, которого застрелил из ружья сосед: конфликт начался с бытовой ссоры. Некоторые из сюжетов Щекочихин затем переработал в пьесы, позже поставленные в Центральном детском театре Москвы (сейчас — РАМТ). В 1988 году белорусский режиссер Валерий Рыбарев снял по сценарию Щекочихина фильм «Меня зовут Арлекино»: его сюжет рассказывает о юношах из Гродно, выходцах из околофутбольной криминальной группировки. В том же году вышли еще три фильма, сценарий к которым писал журналист: «Лимита, или Четвертый сон», «Щенок» и «Комментарий к прошению о помиловании».

В интервью для культовой передачи «До 16 и старше» сам Щекочихин рассказывал, что ему всегда хотелось «понять внутренний свет» молодых героев своих текстов. «Мы все время ставили ребят в невыносимое положение, — говорил он. — Вспомним недавнюю эпоху Брежнева — выжить нравственно было очень тяжело, потому что людей ломала сама атмосфера общества. И, чтобы стать кем-то, надо было очень многим поступиться». Часто журналист писал именно о таких героях — и его тексты становились поводом для широкого общественного обсуждения.

Например, в очерках «Шторм» и «После шторма», опубликованных в «Литературной газете», Щекочихин рассказывал о курсанте Николае Розовайкине, который пытался бороться с финансовыми махинациями в Одесском мореходном училище. В 1970-х после пропажи десятков тысяч рублей, которые курсанты заработали в совхозе (средняя зарплата тогда не превышала 150 рублей в месяц), Розовайкин начал добиваться расследования — но оно ничем не закончилось.

После выпуска Розовайкин стал в том же училище комсоргом, и конфликты с руководством продолжились. В результате его уволили, исключили из комсомола и партии, а позже судили за тунеядство и хулиганство — но оправдали. Отраслевая газета «Водный транспорт», которую издавало профильное министерство, называла Розовайкина «кляузником и клеветником». Не сумев устроиться по специальности, он стал работать уборщиком на причале.

После публикации очерков «сотни писем пришли в партийные, советские руководящие органы, в редакцию „Литературной газеты“, в прокуратуру СССР», писал Щекочихин. По итогам проверок двух прокуроров, санкционировавших арест Розовайкина, уволили, а их коллеге, который игнорировал жалобы бывшего комсорга на коррупцию, объявили строгий выговор. Николая Розовайкина восстановили в комсомоле и партии, он устроился в цех механизации Одесского судоремонтного завода. Сейчас 71-летний Розовайкин по-прежнему живет в Одессе, он известный правозащитник. 

«Он стойко доказывал, что белое — это белое, а черное — черное, пугая окружающих пренебрежением к оттенкам, и только поэтому его правоту в конце концов признали, — писал о нем Щекочихин. — Он оказался сильнее обстоятельств, потому что не отступил перед ними». Журналист и сам часто оказывался сильнее обстоятельств. 

В 1990-х молодой журналист стал депутатом — и заслужил доверие и диссидентов, и сотрудников КГБ

С первыми угрозами из-за своих статей журналист столкнулся еще в 1980-х. «Он первым написал слова „мафия“ и „наркотики“ применительно к нашей стране», — рассказывал о друге бывший главред «Новой газеты» Дмитрий Муратов.

В 1988 году Щекочихин взял интервью у научного сотрудника НИИ МВД Александра Гурова. В те годы Гуров работал в управлении уголовного розыска и писал научную работу об организованной преступности в Союзе. Знакомый из уголовного розыска предложил познакомить его с Щекочихиным. Так в советской прессе впервые открыто заговорили о существовании в СССР организованной преступности.

«Перестройка, кругом гласность, а моя тема по организованной преступности по-прежнему засекречена, — вспоминал Гуров. — Но дело в другом: за семь лет научной работы подготовлена масса документов, изданы кое-какие приказы, но кардинальных-то решений нет. Рэкет, наемные убийства, сходки воров в законе, бандитизм требовали иных мер. Куда бы я ни обращался, везде полный отлуп. Смотрели как на умалишенного». С небольшим промежутком в «Литературной газете» вышли два материала — оба были посвящены исследованиям Гурова.

«Александр Иванович, если сравнить мафию со львом, то все-таки… Лев готовится к прыжку или уже прыгнул?» — спросил Щекочихин своего собеседника.

«Лев прыгнул», — ответил Гуров.

Так Щекочихин и озаглавил публикации: «Лев готовится к прыжку» и «Лев прыгнул». Они «стали настоящей бомбой», а подполковник Гуров стал «ожидать ареста», рассказывала вдова Щекочихина Надежда Ажгихина. «Газету прочел Горбачев, публикация ему понравилась, и вскоре он распорядился создать новый отдел по борьбе с коррупцией и организованной преступностью в МВД СССР, — говорила она. — После этой публикации Юрий стал самым знаменитым журналистом страны». Александра Гурова назначили начальником отдела — он проработал там до 1991 года.

Журналистка Надежда Ажгихина впервые увидела будущего мужа в 1977 году, когда он выступал в школе юного журналиста при журфаке МГУ, где она училась, а познакомилась с ним позже, в гостях у друзей. «В один из наших первых вечеров, помню, бежали через пустыри, ловили попутку, скрывались от кого-то, как в детективном фильме, — вспоминала Ажгихина. — Тогда Юрка сказал, что когда-нибудь его убьют из-за того, что он пишет. Шел 1984 год, журналистов у нас наказывали по-всякому, но не убивали. Я думала, он просто хочет на девушку произвести впечатление. Не поверила».

В 1989 году Щекочихин опубликовал в «Литературной газете» заметку «Тогда в Новочеркасске», в которой рассказал о расстреле демонстрации рабочих в июне 1962 года и генерале Матвее Шапошникове, который отказался выполнить приказ о разгоне демонстрантов танками. Это была первая публикация в советской прессе о случившемся в Новочеркасске. В том же году рабочие патронного завода в Ворошиловграде УССР решили выдвинуть Щекочихина в депутаты Верховного Совета СССР как альтернативу партийному кандидату. 

«Мне позвонили из города, где я никогда в жизни не был, — рассказывал Щекочихин. — Незнакомые мне люди, инженеры большого завода, военного завода имени Ленина. <…> Я понял, что если проиграю, то всем ребятам — им всем сломают головы. Пришлось выиграть». В 1990-м депутат Верховного совета СССР Щекочихин добился возвращения городу исторического названия Луганск, помог в реабилитации многих жертв сталинских репрессий и поддерживал борьбу Украины за независимость, вспоминала корреспондентка газеты «Патріот Батьківщини» («Патриот Отчизны») Олена Бондаренко. В январе 1991 года Щекочихин приехал в Луганск из Литвы, где снимал фильм — 11-13 января в Вильнюсе прошли массовые протесты сторонников независимости республики.

«Я прибежала в горсовет к последним кадрам фильма, — вспоминала Бондаренко. — В зале плакали. Завершая встречу, Юра просто, без пафоса и надрыва, сказал: „Литва защитила свою независимость. Украина будет независимой“. Он был одним из немногих депутатов, кто сразу и безоговорочно поддержал борьбу Украины за независимость».

За несколько лет до этого, в 1989 году, Щекочихин вошел в состав комитета Верховного Совета СССР по борьбе с преступностью — но несмотря на новую должность продолжил писать. В июне 1992-го «Литературная газета» опубликовала его статью «Страх» — она была посвящена коррупции в мэрии и правительстве Москвы. Примерно в то же время журналист опубликовал в газете объявление, в котором обратился к так называемым сексотам, или секретным сотрудникам КГБ, занимавшимся доносительством на знакомых и полузнакомых людей, и предложил им рассказать ему свои истории, чтобы «снять с души камень». В редакцию начали приходить письма — во время перестройки, при зарождающейся политике гласности люди, когда-то завербованные спецслужбами, действительно хотели выговориться. Спустя несколько лет Щекочихин выпустил книгу «Рабы ГБ», в которую вошли истории десятков людей, завербованных спецслужбами.

В 1995 году Щекочихин, к тому моменту уже избранный депутат Госдумы второго созыва от «Яблока», запустил на телеканале АТВ расследовательскую передачу «Специальная бригада». Один из сюжетов в том же году посвятили полковнику КГБ в отставке Вадиму Гончарову — он на протяжении 40 лет устанавливал прослушивающие устройства в иностранных посольствах, расположенных в Москве. Гончаров пришел на встречу с журналистами расстроенным: накануне ему позвонили бывшие коллеги из ведомства и попросили отказаться от интервью. «То есть по-прежнему служба внешней разведки бдит за своими сотрудниками, даже за пенсионерами?» — спросил журналист Никита Сорокин пожилого мужчину в кепке и куртке-плащевке. Тот кивнул.

Автор сюжета рассказывал, что в 1954 году Гончаров установил прослушку в американский герб, сделанный из алебастра. Советское правительство подарило его американскому послу в День независимости США: «Жучок был вживлен в герб, и группа пионеров в праздничных белых рубашках торжественным строем внесла этот герб в главный вход американского посольства. Герб настолько понравился послу, что он повесил его над своим креслом прямо у себя в кабинете. И долго американцы не могли понять, откуда наши славные чекисты столько всего знают интересного».

В следующем кадре Щекочихин звонил Юрию Кобаладзе, руководителю пресс-бюро службы внешней разведки. «Юра, почему вы сегодня запретили дедушке давать нам интервью?» — с усмешкой спрашивал журналист. — «Вовсе не запретили, — отвечал Кобаладзе. — Просто порекомендовали проявлять сдержанность определенную».

В 1990-х у Щекочихина был «хороший менеджмент добра», вспоминал Дмитрий Муратов. «Его любили все — и диссиденты, и кагэбэшники, и простые читатели, потому что правда и справедливость, вера в лучшее важна для всех», — считал друг журналиста, писатель Эдуард Успенский.

В следующие годы Щекочихин вошел в парламентский комитет по безопасности и в комиссию Госдумы по проверке фактов участия должностных лиц в коррупционной деятельности. Возвращение в политику для журналиста было осознанным выбором, рассказывала Надежда Ажгихина, он не видел в этом конфликта интересов: «Он сам говорил, что согласился снова пойти в политику, потому что понял, что одна только журналистская работа недостаточна для того, чтобы преодолеть коррупцию. Необходимо политическое участие».

Летом 1996 года Щекочихин занял пост заместителя главного редактора «Новой газеты» Дмитрия Муратова. Он ездил в Чечню во время обеих войн и писал о слабой подготовке российских солдат, плохой координации подразделений, коррупции, военных преступлениях, освобождении пленных и заложниках. В марте 2000-го Щекочихин написал заметку под заголовком «Сынок, доживи до получки!», в которой вспоминал разговор с одним из полковников. Тот рассказывал журналисту, что командиры не выдавали солдатам на руки положенное им денежное пособие. Деньги перечисляли только после демобилизации и открытия счета или отдавали родителям в случае, если они сами приедут в Чечню. «Теперь родители зачастили, — цитировал Щекочихин военного. — Приезжают и приезжают». 

Щекочихина «недолюбливали генералы и очень любили солдаты», писала «Новая газета». «Рискуя жизнью (ходил без бронежилета и обычно во весь рост на передовых позициях!), добывал материал не для сенсаций, а для информационного обеспечения аппарата нашего комитета», — рассказывал о друге Александр Гуров, председатель комитета по безопасности Госдумы. В конце 1990-х — начале 2000-х, во время развернувшегося в стране передела собственности и криминальных разборок, журналист, избранный депутатом третьего созыва, занимался многими резонансными расследованиями. Он освещал дело экс-министра по атомной энергии Евгения Адамова, историю отмывания денег через The Bank of New York и дело об отмывании денег и контрабанде итальянской мебели в подмосковном мебельном салоне «Три кита», которое в начале 2000-х привело к конфликту МВД и ФСБ. 

Все эти тексты «затрагивали интересы коррупционеров высочайшего уровня», писал его коллега по «Новой» Сергей Соколов. Щекочихину все чаще угрожали. «Он не готовился к смерти, но ждал ее, — вспоминала Надежда Ажгихина. — Говорил, что не доживет до старости. Не готовил свою старость».

Дело о смерти Юрия Щекочихина до сих пор не расследовано, независимая экспертиза не смогла установить причину отравления

В 2000-х Юрий Щекочихин начал сотрудничать с зарубежными спецслужбами — их сотрудники, писала «Новая газета», обращались к журналисту за консультациями и делились материалами «о самых гиблых в нынешних российских условиях делах». Летом 2003-го Щекочихин собирался поехать в Вашингтон, чтобы обменяться документами об отмывании денег по делу The Bank of New York с сотрудниками ФБР. 

Вечером 16 июня 2003 года Щекочихин почувствовал, что его знобит, тело ломило. Но все же не стал отменять запланированную на следующий день командировку в Рязань: он тогда входил в комиссию по расследованию взрывов жилых домов осенью 1999 года. В Рязани его состояние ухудшилось — поднялась температура, упало давление, лицо горело. 18 июня врач, вызванный на дом, поставил диагноз — ОРВИ, удивившись при этом странному «загару» Щекочихина. Вечером того же дня кожа журналиста начала лопаться, он стал задыхаться. 20 июня у Щекочихина начали выпадать волосы, кружилась голова, шла рвота с желчью. Его госпитализировали в Центральную клиническую больницу в Москве. «За две недели человек, которому было-то пятьдесят с небольшим, превратился в глубокого старика», — писал заместитель главного редактора «Новой газеты» Сергей Соколов о своем коллеге и друге. «Врачи разводили руками — диагноз им был не ясен: думали вначале — какая-то инфекция», — сообщала «Новая газета».

Постепенно у Щекочихина начали отказывать внутренние органы, врачи ввели журналиста в искусственную кому. Он «умирал стремительно и страшно», писал Сергей Соколов. 3 июля Юрия Щекочихина не стало . Его похоронили на Переделкинском кладбище в Москве. Согласно заключению экспертизы, причиной смерти Щекочихина стал редкий токсикоаллергический эпидермальный некролиз (синдром Лайелла). «В акте вскрытия, например, было указано, что Юра Щекочихин, родившийся в 1950-х, — участник Великой Отечественной войны и, ко всему прочему, — ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС, хотя в Чернобыле не был, — писала „Новая газета“. — На основании вот таких данных эксперты и сделали свое заключение о естественном характере смерти человека в расцвете сил, превратившегося за две недели в глубокого старца, без волос и кожи».

Родственникам историю болезни Щекочихина не показали, сославшись на медицинскую тайну. Какое вещество спровоцировало синдром Лайелла, экспертам, проводившим вскрытие, определить не удалось. «Вскрытие проводили известные специалисты, один из которых потом пришел в „Новую“ и рассказал, что подписал результаты не глядя — пришлось… Но сообщил, что его — весьма компетентный — анализ позволяет предположить: смерть носила насильственный характер, Юру отравили. Причем бинарным веществом: это когда сначала вводится один ингредиент, абсолютно безвредный, а потом — другой, который, соединившись с первым, вызывает обвальную реакцию», — писал журналист Сергей Соколов.

«Новая газета» начала свое расследование — небольшое количество собранных биологических материалов (кусочки кожи, волосы и кровь) отправили специалистам в Великобританию, но те не смогли прийти к однозначным выводам из-за малого количества образцов и их плохого качества. 

Доступ к материалам следствия журналистам «Новой газеты» предоставили только спустя семь лет после смерти Щекочихина. «Уничтожено все — даже [больничные] книги отпуска лекарств, — писал Сергей Соколов. — И, конечно, часть гистологических образцов — „по инструкции так положено“». 

Следственный комитет несколько раз открывал и закрывал расследование по факту смерти Щекочихина. В 2007 году следователи начали проверку, а в апреле 2008-го возбудили уголовное дело по статье об убийстве. В сентябре следователи провели эксгумацию, но через год все же закрыли дело «из-за отсутствия события преступления». Его возобновили в сентябре 2010-го в связи с «новыми данными» (какими, не уточнялось), но вскоре закрыли на все том же основании. Коллеги журналиста уверены, что Щекочихина отравили.

В 2017 году сыновья журналиста, Константин и Дмитрий Щекочихины, основали благотворительный фонд помощи журналистам, попавшим в трудную жизненную ситуацию, имени своего отца.

«Друзья всегда были вокруг отца. Он называл эту группировку командой или бригадой, — рассказывал в интервью старший сын Константин. — После смерти отца они ощущались как некая невероятная сила, которую я всегда чувствую и которой никогда не воспользуюсь. Его помнят, его любят, ему верили и верят. Я не знаю больше людей, при жизни и после смерти заслуживших столь невероятное доверие как друзей, так и врагов».