Зачем ставить свечки за погибших политзэков? Это как-то поможет преодолеть бессилие? Отвечает антрополог Маргарет Комер. Она изучает, как общества сохраняют память о жертвах репрессий и политического террора

В годовщину смерти Алексея Навального многие его сторонники собираются почтить память политика. Все делают это по-своему. Одни вспомнят Алексея дома, другие возложат цветы на могилу оппозиционера в Москве или поставят свечку в храме, а проживающие за пределами России выйдут на акции памяти. «Медуза» узнала у Маргарет Комер — которая изучает историю обществ, переживших массовые репрессии, политический террор и Холокост, — как память о жертвах репрессий помогает людям сохранять связь с настоящим и почему даже посмертная критика Навального увековечивает его вклад в историю.

— Почему людям, которые пытаются сохранить память о репрессиях и политических заключенных, так важны символические ритуалы? Скажем, регулярное возложение цветов к памятникам или публичное зачитывание имен репрессированных?

— Все просто: людям часто попросту некуда идти, чтобы почтить память погибших или пострадавших от репрессий. До места памяти, например лагеря или тюрьмы, тяжело добраться. Нам важно иметь пространства и места, где можно публично погоревать о тех, кого мы потеряли [из-за репрессий], — это связывает память о репрессированных с сегодняшним днем.

Порой нам не хватает и информации, что именно случилось с погибшими политзаключенными: умерли ли они своей смертью или их все же убили. Например, потомкам по сей день не всегда ясно, что случилось с их родственниками, которых депортировали или репрессировали в советское время. В 1990-е многие неожиданно обнаружили, что их близкие или известные политзаключенные никогда не были в ГУЛАГе — их расстреляли совсем недалеко от дома.

Сейчас заметно, что Кремль снова пытается оспорить или скрыть определенные факты о советских репрессиях. Осенью 2016 года я посетила колонию «Пермь-36», управление которой тогда передали государству. Некоторые местные политики полагали, что предыдущее руководство якобы слишком сочувственно относилось к памяти об украинских политзаключенных. Новые начальники изменили содержание экскурсий — в них стало меньше фокуса на сталинизме и страданиях заключенных. Вместо этого гиды стали рассказывать посетителям, как в колонии отбывали наказание «украинские националисты» и в каких тяжелых условиях приходилось жить тюремным охранникам. Нечто похожее произошло и на Соловках.

— Интуитивно понятно, почему авторитарные режимы противостоят сохранению памяти о репрессиях. Случается ли подобное в демократиях?

— Любым политическим режимам — как демократическим, так и авторитарным — не очень нравится, когда гражданское общество помнит, что государственные институты когда-то активно участвовали в репрессиях.

Скажем, в США до сих пор так и не разобрались с наследием рабства. Конечно, существуют отдельные мемориальные инициативы, однако огромные капиталы, заработанные на работорговле или эксплуатации труда темнокожих рабов, остаются в руках потомков рабовладельцев. Эти люди и корпорации продолжают влиять на американскую политику, но со временем происхождение их богатства и связанного с ним влияния попросту забывается.

Мотивация автократов действительно очень понятная: если люди узнают слишком много о репрессиях в прошлом, они станут более критически смотреть на настоящее. Чем меньше люди помнят об исторических прецедентах репрессий, тем лучше для авторитарного режима.

Кстати, именно поэтому в музеях, которые посвящены истории геноцидов и массового насилия, часто можно встретить лозунг «Никогда больше» — это значит, что память о репрессиях противостоит авторитаризму.

— Какая страна, по вашему мнению, нашла наиболее успешный подход для сохранения памяти о репрессиях и преследовании инакомыслящих?

— После падения режима апартеида демократическое южноафриканское правительство создало Комиссию истины и примирения. Она помогла установить масштабы репрессий, и во время переходного периода эта работа стала большим успехом властей. Люди, пережившие репрессии и насилие, смогли поделиться своими историями. А государственные институты признали ответственность за преступления апартеида.

С другой стороны, успех Комиссии скорее символический. Конечно, после перехода к демократии жизнь большинства граждан ЮАР стала лучше. Однако материальные последствия неравенства и дискриминации времен апартеида до сих пор ощутимы — и влияют на их жизнь.

— Смерть Навального потрясла многих людей в России и за ее пределами. Часто ли случается так, что гибель известного политзаключенного связывают с упущенным политическим шансом и потерей надежды на лучшее?

— Испытывать отчаяние, когда погибает такой человек, как Алексей Навальный, вполне человечно. Он был харизматиком, хорошо известным во всем мире. Расследования Навального смотрели сотни тысяч человек. Очень понятно и ожидаемо, что многие люди — и не только россияне — связывали его фигуру с надеждой на демократизацию режима в стране.

К сожалению, если оппозиционное движение возлагает все свои надежды лишь на одного политического лидера, это всегда приводит к огромному и непокидающему чувству безысходности, если с таким человеком что-то случается.

В 1969 году ФБР убило в Чикаго темнокожего социалиста и одного из лидеров «Черных пантер» Фреда Хэмптона. Исследователи считают, что гибель этого молодого активиста деморализовала любую организованную левую оппозицию в США на несколько десятилетий вперед. Нечто похожее случилось в 1961-м в Демократической Республике Конго, когда там убили премьер-министра Патриса Лумумбу.

Как исследовательница я часто задаю себе вопрос: что способствует переменам в недемократических обществах — харизматичный оппозиционный лидер, способный повести за собой людей, или формирование горизонтальных сетей, которые сперва добиваются успехов на локальном уровне, а затем медленно разрастаются в масштабе всей страны? Кажется, что у науки пока нет однозначного ответа.

Это правда — когда мы говорим о путинской России после смерти Навального, часто возникает ощущение, что никакой надежды не осталось. Кажется, что ничего не изменится, пока не наступит какой-то радикальный и переломный момент. Тем не менее я хочу сказать, что история часто бывает непредсказуемой и перемены случаются неожиданно. Ретроспективно исследователи найдут всему логичное объяснение, но в моменте перемены происходят как будто из ниоткуда.

— Иногда вокруг погибших политзэков возникает целая мифология. Как вам кажется, произойдет ли нечто подобное с памятью об Алексее Навальном?

— Существуют разные подходы к увековечиванию таких людей, как Алексей Навальный. Мне кажется, в разговоре о нем важно оставлять пространство для людей с очень разными мнениями. В том числе и его демократическим критикам, чье видение свободной России сильно отличается от мнения Навального и его сторонников.

Вообще, участие в мемориальных акциях вовсе не значит, что человек полностью разделяет взгляды погибшего и его сторонников. Вспомним акцию «Возвращение имен» — участники лишь зачитывают имя и краткую информацию о репрессированных, не делая никаких политических заявлений.

В случае с Навальным все намного сложнее: он был сам по себе важным символом противостояния Кремлю. Поэтому память о нем — это в каком-то смысле уже критика российского авторитаризма.

Когда Алексей Навальный умер, за пределами России люди устраивали демонстрации и акции у посольств РФ или у мемориалов, посвященных жертвам советских политических репрессий. Я помню, что в Казахстане в память о Навальном многие оставляли цветы у памятника Ашаршылыку, который называют «казахским Голодомором». Некоторые местные жители сочли такой жест неуместным, поскольку в своей карьере Навальный допускал империалистические комментарии о Центральной Азии.

Мне как исследовательнице интересно, как по-разному в этом контексте может восприниматься возложение цветов к памятникам жертв советских репрессий за пределами России. С одной стороны, гибель Навального — это часть длинной, неразрывной цепи репрессий в СССР и современной России. С другой — некоторые взгляды Навального можно охарактеризовать как смесь советского и российского империализма. И это очевидно для граждан стран, которые пострадали от этого.

— Вы сказали, что исторические моменты иногда возникают как будто из ниоткуда. Многим людям в России и мире кажется, что мы сейчас как раз переживаем один из них: ход истории меняется на наших глазах, но мы никак не можем на это повлиять. И упускаем один шанс за другим. Как вам кажется, насколько такое пессимистичное, даже безысходное, ощущение отражает действительность, в которой мы живем?

— Знаете, есть множество доказательств, что это базовое свойство человечества — думать, что мы живем в худшее время из возможных. По крайней мере, исследователи прослеживают такой взгляд на мир в письменных записях любого общества. Прямо сейчас я читаю и смотрю «Вулфхолл»— историческую сагу про эпоху короля Англии Генриха VIII. Тогда люди тоже думали, что переживают конец света: это был очень кровавый период, когда страна отрекалась от католичества и переживала много насилия.

Мне близка одна из гипотез о причинах такого кризисного состояния, которое вы описали. Вероятно, дело в информационной перегрузке. На протяжении большей части человеческой истории представления людей о том, что происходит в мире и вокруг них, оставались очень ограниченными. Сегодня же мы можем мгновенно узнать о насилии и несправедливости, которые происходят в других частях мира.

Тем не менее у меня самой есть ощущение, что мы оказались в необычном — и очень хаотичном — периоде, когда мир сталкивается со множеством серьезных проблем: от изменения климата и войн до консолидации ресурсов, власти и наших персональных данных в руках узкой группы олигархов. Мы чувствуем себя обреченными, поскольку не понимаем, как противостоять всему одновременно.

Невозможно сосредоточиться на всех проблемах сразу. Но чтобы выйти из состояния безысходности, я могу из своего опыта порекомендовать вспомнить о своих навыках, умениях и интересах — и затем выбрать какое-то одно дело, которое может пойти на пользу другим. Например, заняться волонтерством.

Лучший способ двигаться вперед — это строить сообщество и личные связи. Не только чтобы бороться с тем, что ждет нас в будущем, но и просто чтобы почувствовать себя лучше и не проваливаться в думскроллинг.