«Я тоже беженка и тоже украинка, и это дает мне моральное право говорить на том языке, на котором мне нужно» Украинская писательница Женя Бережная рассказывает о своем романе «(Не) о войне» — он вышел в издательстве «Медузы»

В ноябре в Берлине прошла презентация романа украинской писательницы Жени Бережной «(Не) о войне» — он вышел в издательстве «Медузы». До 2022 года Бережная писала фэнтези на русском языке под именем Евгения Спащенко; к примеру, ее дилогию «Терновая ведьма» выпускало российское издательство АСТ. После начала полномасштабного вторжения Женя эвакуировалась в Берлин и продолжила писать — на этот раз в совершенно новом для себя жанре. «(Не) о войне» — это художественный дневник военного времени, о первых днях под обстрелами, эвакуации, беженстве и попытках выстроить жизнь заново в чужой стране.

Купить роман «(Не) о войне» Жени Бережной и другие книги «Медузы» можно в нашем «Магазе».

На встрече соосновательница студии подкастов «Либо/Либо» Лика Кремер поговорила с Женей Бережной о том, почему она продолжает писать на русском и что об этом думают ее украинские читатели, а также о сказочной оптике, которая помогает пережить травму. «Медуза» публикует фрагмент этой беседы.

— До начала войны ты писала сказки для взрослых, и мне показалось, что, когда ты начинала писать «(Не) о войне», ты пыталась сохранить привычный тебе творческий подход, язык и жанр, но почувствовала, что все же невозможно писать о войне таким способом. Можешь рассказать, как ты искала новый подход, жанр и интонацию?

— Я писатель сказочный, это то, что меня определяет. Я не универсальный писатель, моя авторская оптика очень заточена под волшебное, это просто то, что первым попадает в мое поле зрения.

Конечно, я не собиралась писать сказку, потому что книга о войне, но я не понимала, как подступиться к этому тексту, потому что просто в реализме работать не могу. Я придумала историю, полную символов и метафор, начала ее писать, но в какой-то момент поняла, что она звучит слишком фантастично. Да, в ней проглядывают военные мотивы, но в целом ее можно прочесть и просто как какую-то волшебную грустную историю о героине, оторванной от этого мира.

Но для меня было очень важно, чтобы книгу, которую я создам, нельзя было рассматривать под каким-то другим углом, чтобы там не было никакого второго смысла. Чтобы у всех, кто ее прочтет, не осталось шанса сказать: «Это не имеет ничего общего с [реальной] войной».

Тогда я решила, что буду писать дневник о себе и о войне, — у меня на тот момент уже было много заметок. И когда я начала это делать, моя сказочная оптика снова всплыла. Сначала я пыталась от нее избавиться, а потом поняла: это мой глубинный и безопасный способ работы с травмой. Мою книгу будут читать люди, которые имеют прямое отношение к тем же событиям, и будет хорошо, если эта оптика позволит им вспомнить свой опыт, не получая новой травмы.

— Эта книга очень документальная, автобиографичная. А насколько ты в своих предыдущих сказочных произведениях отталкивалась от того, что с тобой происходило, от собственной жизни, от себя?

— Раньше очень мало отталкивалась. Наверное, за полгода до войны в одном из выпусков подкаста слушатели меня спросили: «О чем вы точно никогда-никогда не напишете?» Я, недолго думая, сказала: никогда не напишу о войне, никогда. Мне это не интересно, я не имею к этому никакого отношения, это сложная тема…

Это еще одна из причин, почему книга называется как раз так. Потому что никогда не говори «никогда».

До этой книги я никогда не писала автофикшен, мне даже не был интересен этот жанр. Моей стезей был литературный эскапизм. Часто я рассматривала в своих книгах реалистичные темы или мотивы: например, женские голоса в истории, в литературе. Но методы разговора были фантастическими, иносказательными, через символизм просто сотого уровня, когда нужно прочесть миллион книг, чтобы понять, о чем на самом деле идет речь. И мне это подходило, потому что в целом у меня есть такая тенденция — немножко убегать от мира.

Но, как я уже сказала, когда я решила писать эту книгу, поняла, что нет способа убежать от реальности. Если я это сделаю, она потеряет всю свою остроту. Она ценна именно тем, что это мой опыт и то, как я его переживала. И поэтому я решилась на автофикшен.

Честно говоря, не знаю, хочу ли я снова работать в этом жанре: писать о себе тяжело. Приходится снова и снова возвращаться в реальные моменты, которые ты описываешь, и не всегда это доставляет удовольствие. Но опять же вряд ли я смогу вернуться к исключительно сказочной литературе.

— Это ровно то, о чем я хотела спросить. Фикшен ты не хочешь, а сказки больше не можешь. Есть ли у тебя какой-то план, что дальше?

— Да, план есть. Я пишу в сказочном жанре, тут уж ничего не поделаешь. Но это здоровский способ говорить о сложном. Мне кажется, вся женская литература очень тяготеет к иносказательному. И я тоже хорошо это умею.

Сказки вообще очень глубоко проникли в нашу культуру, через них словно сохраняется наша связь с предками. Мне кажется, это очень сильный инструмент, я хотела бы продолжать использовать его.

Но я совершенно точно не смогу уйти в эскапизм. Так случилось, что нам довелось жить в историческое время, и отвернуться — значит отказаться от себя, от своего опыта. Это нечестно и неправильно. Поэтому я думаю, что дальше буду работать в жанре феминистической литературы. Мне хочется рассказывать про реальных женщин. Есть удивительные героини, которые живут здесь и сейчас, очень ценно и важно осветить их жизненный путь.

— Ты рассказывала, что часть твоих друзей с началом войны перешла на украинский, я отношусь к этому с огромным уважением и пониманием. Не хотелось ли тебе сделать то же самое — и как вообще складывались твои отношения с языковой идентичностью?

— До того как моя книга вышла в издательстве «Медузы», я полгода была членом ПЕН-центра в Германии и ездила на многие его встречи. Часто немцы думали, что моя книга написана на украинском, и, когда они вдруг слышали, что она на русском, удивлялись и спрашивали: почему, почему вы пишете на русском?

В Украине очень большáя часть населения говорит на русском. Сейчас ситуация меняется из-за войны, но я, например, из города Кривой Рог, это всегда был русскоязычный город, и у меня два родных языка — русский и украинский. Но последние десять лет я работаю с русским языком и достигла в этом определенного мастерства.

Когда я приехала в Германию, именно язык и писательство стали для меня тем единственным, что я смогла сохранить. Все, что у меня было, разрушилось, я потеряла все — кроме родителей, сестры и языка. И в какой-то момент мой язык и мое писательство спасли меня и вытащили. Когда я начала писать книгу, я поняла, что ни война, ни другие страшные события не способны отобрать у меня творчество. Удивительно, но желание писать сохранилось даже после самых ужасных событий и воспоминаний. Это для меня было большим открытием и большим облегчением.

Писать на украинском так, как я пишу на русском, я сейчас не могу. Мне нужно несколько лет, может быть, пять-семь, чтобы отточить свой письменный язык, и еще, наверное, лет десять, чтобы собрать аудиторию. У меня нет этих десяти-пятнадцати лет, я хочу жить сейчас, говорить сейчас и сейчас делать то, что я могу.

Мое творчество — мой якорь, моя самая важная опора сейчас. Поэтому для меня не было варианта в творчестве перейти на украинский язык. Но при этом я с огромным уважением отношусь к украинцам, которые перешли на украинский. Со всеми моими друзьями, которые говорят по-украински, я тоже перехожу на украинский, я прекрасно им владею, и для меня этот факт очень важен.

И да, я считаю, что украинцы должны знать украинский язык, что какие-то общественные мероприятия, документы, фильмы в стране должны быть на украинском. А для меня просто важно осознание, что я точно так же легко могу говорить по-русски, как по-украински.

— А какие отзывы от украинцев ты получаешь сейчас, после того, как написала книгу на русском?

— Тут я хочу в первую очередь сказать, что есть очень много украинцев, которые меня поддерживают. Но есть и страшные отзывы. Как только книга вышла, мне начали присылать в личные сообщения угрозы, оскорбления и очень много хейта по поводу того, что русский — это язык оккупантов, я не имею права называться украинкой, не имею права находиться в Германии как беженка… Я понимаю, с чем это связано. Я понимаю, что это триггер для многих украинцев, которые сейчас находятся под обстрелами.

Но также я понимаю, что многие украинцы, которые выехали из русскоязычных областей, вообще не говорят по-украински. А еще для многих украинцев, например журналистов и писателей, русский по-прежнему рабочий язык. Они не могут просто взять и изменить свою оптику языковую, для них это вопрос жизни и смерти. Мы не имеем права сказать им: «А теперь исчезните, пожалуйста». Мы не можем их исключить из общества. Они просто попали в жернова истории.

Конечно, сейчас на фоне войны мы, украинцы, стараемся как-то поднять наш дух, это неизбежно ведет к тому, что русский язык будет вытесняться. И поэтому, с одной стороны, я понимаю, почему мне пишут такие сообщения, а с другой — я тоже беженка и тоже украинка, и это дает мне моральное право говорить на том языке, на котором мне нужно. И для того, чтобы выжить, и для того, чтобы что-то сделать для своей страны.

— Ты сейчас очень понятно все объясняешь. А общаешься ли ты с теми, кто все это пишет тебе в личку, пытаешься ли им что-то объяснить? Или у тебя нет такой потребности?

— Мне очень тяжело получать эти сообщения. Совру, если скажу, что они меня не трогают. Но потребности говорить с хейтерами у меня нет. Когда тебе пишут «ты поддерживаешь Путина, сожги свой паспорт, ты издаешься в издательстве, которое спонсирует войну», очевидно, что люди просто не владеют фактами.

Потому что я украинка. Если раньше у меня и были какие-то проблемы с самоидентификацией, то после начала войны они решились: я поняла, что я русскоязычная украинка. Мои коллеги из России, которые там остались, все же переживают совсем другие процессы. Они говорят о другом, у них своя культура, которую они пытаются хоть как-то спасти, хоть что-то сделать, но это больше не имеет ко мне никакого отношения.

Честно говоря, я поначалу не могла поверить, что люди, вообще не разбираясь в том, о чем книга, могут писать такие вещи. Неважно, плохая книга или хорошая. Язык русский — все, ты враг. И очень тяжело осознавать, что я «недостаточно хорошая украинка». У вас вот есть «хорошие русские» и «плохие русские», а у нас, к сожалению, теперь есть достаточно и недостаточно хорошие украинцы.

Страшно и то, что сейчас появляется такая риторика: «А сколько вы были под обстрелами? А у вас что-то разрушили? Подождите, так вы выехали через две недели [после начала полномасштабного вторжения], вы и войны не видели!» Это так разрушительно, потому что весь опыт важен, и мне совершенно непонятно, как можно его обнулять. Поэтому я не вступаю в полемику.

Наверное, я могла бы дать интервью об этом какой-нибудь украинской газете. Я готова говорить на острые темы, я этого не боюсь, даже если мою точку зрения не принимают, — но только если это уважительное общение.

— Теперь я хочу поговорить про другую часть твоей аудитории — ту, которая раньше читала твои сказки на русском и которая находится в России. Как они реагируют, что они тебе говорят и пишут?

— Часть российской аудитории отвалилась сразу. Им, видимо, так тяжело и болезненно было осознавать, что Россия напала на Украину, что невыносимо было от моего эскапизма вдруг перейти к реальности. Они предпочли даже не оправдывать войну, а просто закрыть на нее глаза и верить в то, что все будет хорошо.

Но часть со мной осталась. И эти люди очень мне помогли с начала войны. Они искали, где мне переночевать, покупали одежду, фен, велосипед, собирали деньги на психотерапию. В основном это были как раз россияне.

Многим из них были важны маленькие заметки в моем инстаграме, они их использовали как живой материал в спорах. В тот момент [в начале 2022 года] многие еще спорили со своими родственниками, друзьями, которые вообще не верили в то, что война происходит. Ведь когда ты говоришь, что вышла статья в украинской газете о том, что, к примеру, разбомбили больницу, всегда есть вариант ответить: это неправда. А когда ты говоришь: «Вот человек, которого ты видел, приходил к ней на презентацию, общался с ней, знаешь, что она адекватная. Она написала, что происходит то-то и то-то», — это действует, это трогает людей.

— У тебя в книге есть цитата: «Смею ли я чувствовать себя украинцем, пострадавшим от войны?» Как ты справляешься с чувством вины перед теми, кто остался? И насколько это чувство вины вело тебя, пока ты писала роман?

— Вчера, когда я думала о презентации, я вдруг спросила себя: имею ли я право вообще говорить об этой книге? Я уже три года живу в Германии, у меня здесь все хорошо. Но потом я подумала: так, подожди, Женя, это твоя книга, твой опыт, наверное, у тебя есть моральное право об этом разговаривать с людьми.

Чувство вины все равно есть, потому что остались друзья, остались родственники в Украине, я часто получаю от них сообщения. Да, действительно, я уже немножечко привела себя в порядок, моя жизнь налаживается, но война продолжается. Это такой двойственный мир: здесь ты выучила немецкий до уровня С1, сдала экзамен, а там у тебя ракетой жахнули, — и приходится в нем жить.

Но это противоречие — одна из причин, почему я написала эту книгу. Она действительно не только о войне, она об общечеловеческом желании быть счастливым, которое я понимаю и поддерживаю. И мне кажется, когда мы разобраны и уничтожены, мы не можем больше ничего дать этому миру, никому не будет пользы от этого. И только если мы найдем силы себя собрать по частям, мы можем что-то сделать.

Мне хотелось, чтобы, прочитав мою книгу, украинки, которым удалось что-то построить — и неважно, насколько это что-то большое, — оставались с ощущением, что они ни в чем не виноваты и это хорошо, что они уехали. И не только они, но и беларусы, и русские. Хорошо, что у многих из них находятся силы творить, заниматься политической или активистской деятельностью. Наверное, это возможно только благодаря тому, что они уехали, они себя спасли.

Мне хочется хотя бы немножко снять с других людей чувство вины, которое я сама иногда испытываю, когда говорю о своей жизни здесь, в Германии, и сказать, что никто вообще-то не виноват в том, что хочет быть счастливым, и в том, что он стремится к своему счастью. Можно стремиться к счастью и помогать. Можно стремиться к счастью и говорить. Можно стремиться к счастью и делать что-то для этого мира. Это намного лучше, чем вообще ничего не делать и не быть.

Если вы находитесь в Европе, приходите на презентации книги Жени Бережной «(Не) о войне» в других городах! На встрече можно будет купить книгу и получить автограф. Вот список ближайших презентаций:

07.12.2024

Вена, книжный магазин Gamayun

20.12.2024

Берлин, книжный магазин Babel Books Berlin

18.01.2025

Стокгольм, книжный магазин Interbok

15.02.2025

Париж, книжный магазин Librairie du Globe