«Ты нам мешаешь, тебя не должно тут быть» Многие квир-люди бежали из России от травли и репрессий. Что они вспоминают из своего прошлого — и что чувствуют сейчас? Фотопроект «Медузы»

Российские власти за последние два года сделали все, чтобы жизнь квир-сообщества в стране стала невозможна. Пока в охваченной войной Украине планируют легализовать однополые союзы, а в таких религиозных странах, как Португалия, на законодательном уровне запрещают конверсионную терапию, в России объявляют экстремистским несуществующее «международное движение ЛГБТ» и готовы преследовать людей за использование феминитивов. За этой бесчеловечной травлей наблюдают ЛГБТК-пары, успевшие уехать из страны. Они все еще живут в подвешенном состоянии между навсегда утраченным прошлым и неясным будущим, но видят, как дом, который они потеряли, превращается для их сообщества в место постоянной угрозы для свободы и жизни. Фотограф Сергей Строителев встретился с квир-парами, эмигрировавшими в Грузию, и попытался запечатлеть любовь, которая не дает этим людям отчаяться. Этот фотопроект подготовлен при поддержке «Фонда Бориса Немцова за свободу».

Осторожно, в этом тексте есть мат, а также описание насилия. Если для вас это неприемлемо, не читайте его.

Саша и Стас

27 и 25 лет

Саша — SMM-специалист и контент-мейкер родом из города Костанай в Казахстане. Стас — секс-работник и вебкам-модель — провел детство в станице Калининской Краснодарского края, затем переехал в Славянск-на-Кубани. Пара познакомилась в Санк-Петербурге, а после начала полномасштабной войны переехала в Грузию. На момент публикации этого фотопроекта Саша и Стас расстались.

Саша: «Я никогда не задавался вопросом, почему [я гей]. Мы же узнаем в каком-то возрасте, что земля круглая, и у нас это не вызывает сомнений». 

Стас: «В детстве я однажды сказал друзьям, что чувствую себя девочкой Настей. Сначала их реакция была безобидной, но со временем пропасть между нами росла и превратилась в буллинг. Походы в школу стали адом. Я все больше закрывался в себе, занимался селфхармом, выдирая себе волосы».

Саша: »[В школе] меня буллили, а дома постоянно избивал отчим. Я не мог никуда обратиться: он был бывшим полицейским и угрожал, что если я расскажу кому-то, он убьет меня и ему за это ничего не будет. Однажды, когда я пришел из школы, у него была истерика. Он повалил меня на пол и начал избивать, потом засунул мне в рот пистолет со словами: «Ты нам мешаешь, тебя не должно тут быть». Я помню этот дикий, животный страх. Это на всю жизнь осталось со мной».

Стас: «В Славянске-на-Кубани я учился на преподавателя русского языка и литературы. Реакции на мою внешность продолжали сыпаться со всех сторон. «Пидорас, хуй будешь?» — так мне могли сказать в магазине. Но мне уже было все равно — видимо, школьный буллинг сделал меня сильнее».

Саша: «Со Стасом я стал смелее. Мне хочется защищать его. Например, из-за социофобии ему может быть некомфортно в магазинах и он просит его обнять. Мы обнимаемся и, если честно, мне все равно [что подумают окружающие]. Если я ловлю недоброжелательный взгляд, то просто смотрю человеку в глаза с вызовом, давая понять: только попробуй, скажи что-нибудь».

Стас: «Когда [после начала войны] мы стали всерьез обсуждать отъезд, я думал, что не справлюсь, это же такие риски. У нас были ссоры и разногласия по поводу нашего будущего. Я сказал Саше: «Если ты готов за мной ухаживать, я буду с тобой, поехали». Он согласился, и это придало мне сил».

Стас: «Я верю в победу Украины и думаю, что ВСУ сейчас — главная сила, которая может сломать и без того шаткую и дряхлую систему в России. Важно помогать в меру своих возможностей украинцам, беженцам, волонтерам, участвовать в сборах для военных. Каждое доброе дело шаг за шагом приближает победу добра над злом.

[Спустя несколько месяцев жизни в Грузии] постепенно пришло осознание, что мы уехали не только от войны, но и от воспитанного совком и унижениями быдла. От ужасных гомофобных законов, которые втаптывают тебя в грязь и вгоняют в депрессию». 

Саша и Аня

39 и 28 лет

Саша провела детство в Энергодаре в Украине, Аня — в городе Тихвине Ленинградской области. Саша — предпринимательница, прежде работала фрахтовым брокером; Аня — инженер по тестированию программного обеспечения. Обе до начала войны жили в Санкт-Петербурге и были поверхностно знакомы, начали общаться онлайн в эмиграции, после чего Аня приехала к Саше в Батуми, где та открыла квир-бар HolyWine. На момент выхода материала Саша и Аня поженились в Дании и переехали из Батуми в Тбилиси. Саша продала свой бар (он продолжает работать). 

Аня: «Я дочь учительницы английского языка. Давление со стороны родителей в детстве было очень сильным, все время я уделяла учебе, и мне было не до личных симпатий. Я должна была соответствовать ожиданиям матери, поступить, быть классной и умной. Но в седьмом классе я поняла, что мне нравится одноклассница. Мне хотелось больше времени проводить с ней, говорить ей комплименты. Я не совсем понимала, что со мной происходит, сильно переживала по этому поводу. Но я знала, что не могу ни с кем об этом поговорить и надо разбираться самой. Когда слышишь, как твоя мама говорит «эти пидорасы» про популярную тогда группу Tokyo Hotel, невольно осознаешь, что лучше помалкивать».

Саша: «Я выросла в украинском городе Энергодар, который сейчас находится в оккупации. Мое детство пришлось на 1990-е: газета «СПИД-Инфо», группа «Тату». Я тогда впервые услышала слова «лесбиянка» и «гей». Помню, как спросила у родителей, кто такие лесбиянки, в ответ услышала: «Мужененавистницы». Это было странно, потому что мне это все казалось естественным и нормальным». 

Аня: «Ближе к концу универа я поняла, что так больше не может продолжаться. И я сделала каминг-аут в семь утра, когда матери нужно было на работу. Она выдохнула и сказала: «Боже, я думала, ты принимаешь наркотики». А потом рассказала, как ей в колхозе на отработке тоже понравилась девочка, но все прошло и забылось. После этого мать вела себя со мной двойственно: с одной стороны, я все еще была ее дочерью, но в то же время я была «аморальной» и мне светило «гореть в аду»».

Саша: «Прочитав новости 24 февраля, я уволилась и продала все ценные бумаги. Стала активно везде высказываться по поводу войны, желать Путину всех видов летального кровавого поноса, участвовала в митингах, а потом уехала из России. 20 марта я оказалась в Батуми».

Аня: «До войны мы с Сашей уже были знакомы и подписаны друг на друга в инстаграме. Осенью [2022 года] Саша запостила кучу классных селфи, и я неожиданно для себя начала с ней флиртовать. Мы стали сутки напролет переписываться и созваниваться, обменивались мыслями и фантазиями. Мы все время были на связи, завтракали и ужинали по видео. Мой телефон никогда не садился так часто, как в то время. У нас очень много похожих ценностей, мыслей, любимых занятий и вещей. Я поняла, что влюблена, призналась Саше, и она ответила взаимностью».

Саша: «В нашем квир-баре [HolyWine] мы собирали пожертвования для ЛГБТК- и антивоенных инициатив, таких как «Квір Світ», «Справимся вместе», «Снег», «Центр Т», Helping to leave и т. д. Вокруг всего этого уже существует небольшое комьюнити. Если есть ресурсы и возможность помогать, уехав из России, то это необходимо делать».

Андрей и Григорий

30 лет и 22 года

Андрей и Григорий выросли в Тольятти. Познакомились за три года до войны в дейтинг-приложении для квир-сообщества Hornet. Уехали из России после начала мобилизации в сентябре 2022 года. Три месяца провели в Казахстане, сейчас живут в Батуми. Гриша работает управляющим в квир-баре HolyWine.

Андрей: «В детском саду, лет в пять, я влюбился в мальчика. Мне нравилось, как он разговаривает, нравилось просто смотреть на него. Тогда все играли в жениха и невесту, а я думал, что это вообще не соотносится со мной. Помню, в саду пели песню: «Красный, желтый, голубой, розовый, зеленый». Я уже тогда отметил, что дети смеются над словом «голубой», потому что «это когда мужик с мужиком». В более сознательном возрасте, будучи ребенком сентиментальным и замкнутым, я вел дневники. Но даже в них не позволял себе признаний — так боялся, что дневники могут найти. В 6–7 классе был очень сложный период. Я молился богу, прося, чтобы он сделал меня гетеро, как все вокруг».

Григорий: «В отличие от Андрея я не так рано осознал, что я гей. В 12 лет я открыл для себя гетеро-порно и понял, что меня в нем больше привлекают мужчины. Все это покрывалось внутренней гомофобией, которая шла из семьи и школы. Моему папе нравилась группа Pet Shop Boys, но он сетовал: «Жаль, что педики, в жопу долбятся». А мама, заметив на улице феминного парня, могла начать смеяться. В школе же мальчики пытались играть в токсичную маскулинность и футбольных фанатов. Ходили стайками и били бомжей. Я и сам был в одной из таких стаек, пытался стать одним из них, найти таким образом безопасное пространство. Тогда я максимально отрицал свое влечение к парням».

Андрей: «С Гришей мы познакомились в Hornet. Увидел новое лицо и подумал: какие крутые фотки. Я написал ему, и мы разговорились. Гриша начал проявлять инициативу, что достаточно редко в гей-среде Тольятти. Он пригласил меня на тарантиновский фильм «Однажды в Голливуде», приехал за мной на своей семерке. Я сначала хотел просто пообщаться — кафешка, киношка, узнать, как живут зумеры, — но Гриша начал активничать».

Григорий: «До отъезда из России мы встречались три года. Сначала просто виделись, потом съехались. Мы не проявляли чувства публично. Наши подруги, лесбийская пара, могли целоваться на людях, но к лесбиянкам общество относится спокойнее, чем к геям, поэтому мы были вынуждены выработать абсолютно гетеронормативное поведение».

Андрей: «У нас с Гришей были тяжелые моменты в отношениях, когда мне было очень плохо. Мать видела все это, и тогда я решил признаться ей, что он не просто друг и что я гей. Она впала в ступор, далее был список стандартных вопросов, в духе хочу ли я поменять пол. Со временем устаканилось, хотя когда-то она сказала, что если бы узнала, что я гей, то это бы «медленно ее убивало».

Накануне вторжения наши отношения были шаткими, но начавшаяся война их сильно укрепила. Купили билеты в Казахстан на март, но рейс отменили, и мы никуда не уехали. А в сентябре началась мобилизация. Мама сказала, что нам [с Гришей] надо уезжать, и сама купила нам билеты, снова в Казахстан. Там мы провели три месяца, после чего переехали в Грузию. Гриша не любит большие города, поэтому выбрали Батуми».

Григорий: «Здесь есть закон, который обязывает полицию встать на сторону жертвы в конфликте на почве гомофобии. Очень хочется, чтобы он работал, но происходит ли это? Вспомним последний прайд в Тбилиси, где правые рвали радужные флаги и их никто не останавливал. Если смотреть на ситуацию в целом, то такой зацикленности на ЛГБТК+, как в России, тут нет, но все же проявляться мы не можем».

Андрей: «Мы стараемся вести себя гетеронормативно. Из-за работы в квир-баре Гриша стал более манерным, и я его постоянно одергиваю из-за внутреннего страха, переехавшего со мной из России. Все-таки Грузия — маскулинное, патриархальное государство, здесь довольно много неприятных мужиков, не соблюдающих личные границы и называющих тебя «братом» с первой минуты общения».

Аури и Дина

28 и 27 лет

Аури выросла в Чите, Дина — в Тольятти. Дина — координаторка проектов, Аури — редакторка. Они познакомились в первые дни полномасштабной войны. Уехали из России в Тбилиси после начала мобилизации осенью 2022 года. 

Аури: «В детстве я испытывала сильное давление общества. В гетеронормативном мире встречаться с парнем — это то, что по умолчанию ожидают [от девушки]. Но я понимала, что что-то не то. Я начала задумываться о своей идентичности, но не могла найти поддерживающей информации, посмотреть на людей из квир-сообщества. Потом я переехала в Москву учиться. У меня начались первые серьезные отношения с девушкой. Но мы не проявляли себя публично как пара. Думаю, ни я, ни она не были готовы к возможной реакции».

Дина: «Я пробовала встречаться с парнями в детских лагерях, что все заканчивалось дружбой. Не было искры. Когда мне было 13 лет, я пошла учиться в художественную школу. Мне было очень комфортно там, все такие открытые и прикольные. Первая моя влюбленность была в учительницу по живописи и рисунку. Я, конечно, ей не призналась. Лет в 18 у меня начались отношения с девушкой из художки, и я сделала каминг-аут своей подруге. Она очень долго ревела — не могла понять, почему я ей раньше не сказала. После этого я стала чуть более открытой».

Аури: «Незадолго до начала отношений с Диной я решила сделать каминг-аут в инстаграме. Родители были подписаны на меня и тоже узнали. Я сразу позвонила им, чтобы поговорить. Папа отреагировал довольно сложно, с тех пор мы общаемся поверхностно. Мама вроде бы приняла, но все равно постоянно говорит про замужество и детей. Надеется, что я все же бисексуальна и найду себе мужчину. Это сильно давит».

Дина: «Моя мама была настроена очень гомофобно. Она все узнала, просмотрев мои переписки, связалась с моей девушкой и вызвала ее на встречу, на которой угрожала ей полицией. Моя девушка поступила мудро, попытавшись в ответ переубедить ее. Потом мы переехали в Питер, мама поехала следом — по работе. Думаю, она не могла принять эту историю, из-за чего у нее то и дело возникали вспышки агрессии».

Дина: «Для нас отношения стали большой поддержкой и спасением от переживаний, связанных с войной. Мы создали свой безопасный мирок. Вокруг нас была вуаль тревожности, милитаризированное общество закипало. Однажды мы обнимались в баре, и к нам подошел пьяный мужчина и сказал, что «это запрещено в РФ». У фем- и ЛГБТК-активистов начали проводить обыски. Я постоянно чистила кэш в телефоне в целях безопасности. Тогда же собрала рюкзачок, чтобы можно было быстро уехать».

Аури: «Нам нравится в Сакартвело. Тут безопаснее, чем в России, но на перспективу — нет, есть проблемы. Здесь очень религиозное общество, а религия гомофобна. Ну и с точки зрения прав — тут запрещены гей-браки, партнерки не могут приходить друг к другу в больницу, даже если их брак зарегистрирован за рубежом, не могут распоряжаться общим имуществом. Эти и многие другие нюансы не видны гетеронормативному обществу».

Варя и Юкка

39 и 37 лет

Варя — доула смерти; родилась и выросла в Санкт-Петербурге, Юкка — дизайнерка одежды из Краснодара. Также обе работают уличными артистками и клоунессами. Их отношения начались в Петербурге в 2019 году и чуть было не закончились за день до начала полномасштабной войны. Сейчас пара живет в Грузии, но планирует переехать в Европу. 

Варя: «Я поняла, что мне нравятся девочки, лет в 11–12. Я тогда не рефлексировала по этому поводу, просто много времени проводила с подругами, оставалась у них на ночь. Мать волновалась, «как бы чего плохого не вышло». Но открыто никто ни с кем не обсуждал тему ориентации». 

Юкка: «Когда мне было лет 13, начала происходить какая-то дичь. Я стала бунтовать, проявлять агрессию к маме. В школе я дралась со всеми, включая мальчиков, у меня даже кличка была «Комуто Херовато». Тогда начались активные эксперименты с одноклассницами. Я целовалась почти со всеми девочками в классе. Не могу сказать, что это было влечение, скорее протест». 

Варя: «В 17 лет я начала жить самостоятельно. У меня были разные партнеры. Двухлетние отношения с женщиной, которые случились в Швеции. Потом был традиционный брак, из которого ничего не вышло, хоть я и любила этого человека. [После развода] мне пришлось выруливать из очень трудной жизненной ситуации с долгами по бизнесу, которые мне оставил бывший муж, и с маленькой дочкой на руках. Мать мне тогда говорила: «Тебе 28 лет, кому ты нужна с таким прицепом». Вступив во второй брак, я сразу же забеременела второй дочкой. Но вскоре начала понимать, что живу не свою жизнь. Было домашнее насилие, бегство с детьми из дома, вызовы полиции. В конце концов мы развелись».

Юкка: «С Варей мы познакомились в Питере в 2019 году — в хоре при театре. Мы там пели и занимались клоунадой, но сошлись не сразу. Варя тогда была такой чикой, казалась классной и недоступной. Я ее немного побаивалась. Начали плотно общаться на тусовке у Вари на даче, стали переписываться каждый день».

Варя: «Когда мы начали встречаться с Юккой, а затем поняли, что это серьезные отношения с планами на будущее, я решила рассказать все маме. Мне кажется, решающую роль [в ее спокойной реакции] сыграл тот факт, что у меня уже были дети. Что касается дочерей, то в их картине мира отношения в любых конфигурациях являются нормой. Я формировала это осознанно. В школе, куда они ходили [в Петербурге], у других детей были левые родители, были и однополые семьи.

С самого начала это были сложные, эмоциональные отношения, которые постоянно «рвались». Мы расстались 23 февраля [2022 года], а потом началась война. Мы стали выходить на одиночные пикеты и большие акции. К нескольким моим знакомым приходили с обысками. Я боялась, что меня арестуют, бывшего мужа заберут на фронт, а дети останутся с бабушкой. Я сильно мобилизовалась в этой стрессовой ситуации, в то время как Юкка, можно сказать, превратилась в недееспособного человека, который не мог принимать жизненно важные решения. Я поняла, что нужно уезжать. 5 марта мы уже были в Армении, а затем добрались до Грузии».

Я волновалась за детей, ведь они стали объектами [не решали, хотят уезжать из России или нет] — для них все теперь будет так, как мама сказала. Я не люблю так строить отношения с дочерьми. Дети сильно переживали, общаясь с друзьями по зуму, говорили им: «Увидимся после войны». У меня взрывался мозг от этого. Но во всем этом стрессе наши отношения с Юккой восстановились. Нам пришлось вырасти и оставить в прошлом клубок недомолвок и проблем. Оказалось, что важно не так многое — жизнь и свобода. В эмиграции у нас появилось чувство, что мы семья».

Юкка: «Тут [в Грузии] приходится врать, что мы сестры. Заниматься ЛГБТК-активизмом среди простого грузинского народа нет сил. Но внутри нашего маленького социума я отогрелась».

Варя: «Мы были в Грузии еще до войны, в 2021 году, и я уже тогда поняла, что тут небезопасно. Помню, как лежали в парке и держались за руки, к нам подбежали парни с претензиями и вопросами, не лесбиянки ли мы. Мы тут не Варя и Юкка, а оккупанты и разрушительницы традиционных скреп. Мою старшую дочь буллят по национальному признаку. Какого хрена я должна рассказывать незнакомцам, кем мне приходится Юкка? Какого хрена я должна говорить, откуда я родом? Какого хрена я должна отвечать за весь русский народ? Я не буду вам рассказывать, каково жить в тоталитарном, человеконенавистническом государстве, где преследуют представителей меньшинств. Хочется просто пожить спокойно. Есть план где-то через год ехать дальше, в Испанию или Португалию, где более либеральная и мультинациональная среда, где есть надежда, что нас не будут хейтить за паспорт в красной обложке. Там легализованы все формы гражданских союзов, а также очень развита клоунада, в которой нам хотелось бы развиваться».

Вова и Паша

38 лет и 43 года

Паша родился и вырос в Кемерово, Вова — в Новокузнецке. В 2012 году переехали из Кемерово в Санкт-Петербург. Паша работает тренером по голосу и речи, а также ведущим мероприятий; Вова — видеограф. Начали готовиться к отъезду из России после аннексии Крыма в 2014 году, но его пришлось перенести из-за пандемии коронавируса. Паша перебрался в Батуми после начала мобилизации в сентябре 2022-го, Вова — вскоре после него. Пара заключила брак в Дании, но пока живет в Грузии.

Вова: «Я вырос в очень толерантной семье. Мать была врачом в центре по борьбе со СПИДом в Новокузнецке, отец — металлургом. Я все время был предоставлен сам себе. Это было начало 1990-х, в городе царили эпидемия ВИЧ и повсеместная наркомания. Мать понимала, что я довольно свободный ребенок, растущий в сложное время, и чувствовала мои метания, начавшиеся в подростковом возрасте, когда я впервые понял, что мне нравятся и девочки, и мальчики. Она делилась со мной полезной информацией, брошюры с ее работы всегда были у нас дома. Никакого осуждения с стороны родителей не было».

Паша: «Я окончательно понял, что меня физически влечет к парням, в 11–12 лет и воспринял это как норму. Школа у нас была маленькая и закрытая, никакого буллинга со стороны сверстников не было, хотя мое поведение иногда было довольно феминным. Например, я танцевал и играл в КВН женские роли. Это никого не смущало, всем было смешно. Как гея меня никто не воспринимал — скорее как весельчака, даже отчасти фрика».

Вова: «В Кемерово я перебрался в 2002 году, чтобы открыть с коллегой большое праздничное агентство. Вокруг нас всегда было много студентов — Паша был среди тех, кто участвовал в наших мероприятиях. Я увидел пацана на сцене, у него были смешные трусы в ромбики, просвечивающие через белые штаны. Прошло два месяца, через знакомую я узнал его номер и пригласил попить кофе. Так все закружилось. Сначала мы прятались и встречались только на вечеринках, но такие близкие отношения было сложно скрывать [от друзей, и мы перестали]. С хейтом мы не сталкивались, но мы и не проявляли чувства публично, понимая, что это довольно опасно».

Паша: «С моей стороны история более сказочная. Я прихожу в филармонию выступать. Вижу, в зале сидит Вова — контролирует, что происходит на сцене. Наши глаза встречаются — и я просто теряю голову. Время тогда замерло, мы «запечатлелись», как в «Сумерках». Но я не мог подкатить — я студент, к тому же не очень любил себя в то время. Еще и подруга сказала, что он гетеро. С тех пор мы неоднократно пересекались на студенческих вечеринках. Вова на меня постоянно смотрел, а я перед ним выпендривался. На одном из мероприятий были две девушки с одинаковыми именами, и все загадывали [между ними] желания. Я посмотрел на Вову и сказал про себя: «Хочу его».

Я сделал каминг-аут перед мамой в 2004 году, в ходе ссоры. Она восприняла это очень плохо и отвела меня на конверсионную терапию. Я тогда учился на втором курсе универа, был финансово зависим от нее, и она думала, что имеет право на такие действия. Естественно, из этого ничего не получилось, и наши отношения остались напряженными. Она стала выпивать. Могла прийти ко мне в комнату ночью и начать меня унижать. Были обвинения и в адрес Вовы, что он развратил всех в Новокузнецке, а теперь приехал в Кемерово. Со временем она перешла на самобичевание: мол, не доглядела. Сейчас от нее можно услышать пассивно-агрессивные фразы, вроде «Я уже смирилась, что не будет внуков». Папа ничего так и не узнал: если узнает, то, по словам матери, «все умрут».

Мы с болью воспринимаем новости из России — особенно когда видим, что людей преследуют или они не могут уехать. Мы понимаем, что находимся в привилегированном положении, и стараемся помогать по мере своих сил. Я работаю в квир-караоке и во время мероприятий делал несколько сборов для организации «Квiр Свiт». По итогам одного из сборов удалось выручить 50 тысяч рублей для Гелы и Хаояна на их отъезд из России.

Время идет, мы хотим жить здесь и сейчас, не прошлым и не мечтами о том, что кто-то построит «прекрасную Россию будущего». В ближайшие годы мы точно не вернемся. Если двигаться, то только вперед».

Стефания и Александр

33 года и 30 лет

Стефания и Александр — художники-иллюстраторы. Выросли и познакомились в Пятигорске, затем, уже будучи парой, переехали в Москву, где Александр сделал переход как трансгендерный мужчина. Пара планировала переезжать в Европу, но из-за пандемии им пришлось на время вернуться из Москвы в Пятигорск. Стефания и Александр уехали из России после начала мобилизации и сейчас живут в Батуми.

Стефания: «Я сделала каминг-аут перед мамой в 16 лет, сказав ей, что у меня появилась девушка. Она села на диван, вздохнула и призналась, что догадывалась. В вежливой форме попросила меня «не отсекать мальчиков как пол». Возможно, у нее внутри шел торг и она думала, что гормоны бушуют, что я наиграюсь и забуду. Но хочу отметить, что она терпеливо ждала, ничего мне не навязывая».

Александр: «Со Стефой мы познакомились в универе. Помню, как я однажды заболел, и Стефа отправила мне посылку с открыткой, на которой написала «Поправляйся скорее» и нарисовала сердечко. Это вызвало скандал в моей семье. Нам запретили встречаться. Я хотел как можно скорее закончить этот кошмар, чтобы быть вместе, но мы со Стефой решили, что я должен закончить универ. Она была уже на последнем курсе, а я только поступил — пришлось ждать. После этого мы переехали в Москву.

Я сделал переход в 27 лет. В Москве это было довольно доступно. Родителей я поставил перед фактом, что будет вот так и называть меня теперь следует Александром. Матери сказал, что если она примет мою новую личность, то мы можем общаться. Если нет, то писать не стоит. Она больше не писала.

[Когда началась война,] мы поняли, что надо срочно уезжать. Грузию выбрали как самый близкий и финансово доступный нам вариант. Тем более я люблю горы, а Стефа море, и Батуми оказался местом, где все это можно найти.

То, что сейчас происходит в России, — это мрак, унижение человеческого достоинства и нарушение частной жизни. Кучка людей делает, что хочет. Мы рады, что сейчас не там. На ум приходит аналогия: жизнь в России — это пытка человека».

Мария и Арина

32 года и 31 год

Мария — журналистка из Москвы, ведет популярный телеграм-канал «Лесбийское Лобби». Арина — комьюнити-менеджерка, родилась и выросла в Волгограде. Мария постоянно живет в Грузии с 2019 года, Арина переехала в сентябре 2022-го.

Мария: «Я осознала, что мне нравятся девушки, лет в 15–16. У меня был легкий шок, но я довольно быстро успокоилась. Может быть, потому что за год до этого слышала от родителей, что однополые отношения — это норм. Когда я сделала каминг-аут перед школьными друзьями, они очень адекватно отреагировали. Одна подруга сказала забавную вещь: «Я всегда думала, что лесбиянки как боги — все про них говорят, но никто их не видел, а тут ты сидишь рядом»».

Когда мне было 19, мама умерла, поэтому я не успела сделать перед ней каминг-аут. Но я уверена, что она и так все знала и восприняла бы это адекватно. В 20 с лишним лет я поговорила с отцом. Он сам это инициировал и задал самый классный вопрос из всех, что может задать родитель: «Тебя никто не обижал из-за этого? Если кто обидит, я тому голову откручу». После начала войны я приезжала в Россию всего раз — на похороны отца».

Арина: «Я осознала, что я лесбиянка, довольно поздно, когда мне было 24 года, и у меня появились первые серьезные отношения с девушкой. Я посмотрела правде в глаза и поняла, что надо принять себя. Каминг-аут перед мамой я сделала в 27 лет, она сказала, что это никак не влияет на ее отношение ко мне. Отец скончался в пандемию, и мы не успели поговорить об этом, но думаю, он догадывался, просто это не обсуждалось. Жизнь гомосексуального человека — это бесчисленная череда каминг-аутов, которые приходится делать порой даже перед незнакомыми людьми».

Мария: «В 2018 году я запустила телеграм-канал «Лесбийское Лобби», так как поняла, что мне не хватает контента на лесбийскую тематику в русском интернете. Меня поддержали друзья и подруги, в том числе гетеросексуалы. Было много репостов, комментов, в том числе от коллег по работе (я тогда работала в издании The Bell). Помню, когда у канала было всего 300 подписчиков, ко мне в баре подошла девушка и поблагодарила за то, что я делаю. Это было очень приятно. Сейчас на канал подписаны уже более 10 тысяч человек».

Арина: «Помню, в Волгограде мне очень не хватало квир-контента и тусовки. В медиа «Открытые» я наткнулась на ссылку на машин телеграм-канал и подумала, что нам туда. С тех пор я активно комментила понравившиеся посты. Но в реальности мы увиделись уже в Грузии, в батумском квир-баре HolyWine, куда я зашла в абсолютно расстроенных чувствах. Я тогда опрокинула бокал вина и спела песню «I Will Survive» [певицы Глории Гейнор], которую посвятила всем мигрантам».

Мария: «Я увидела, как в бар зашла абсолютно прекрасная девушка, и поняла, что это та Арина, которая с прикольным стилечком оставляет комменты в «Лесбийском Лобби». Но тогда я к ней не подошла. Все закрутилось, когда после принятия закона о запрете ЛГБТК-пропаганды [в ноябре 2022 года] мой друг решил поддержать сообщество и собрать фотографии целующихся квиров. Моя девушка отказалась участвовать и сказала, что ей будет норм, если я найду кого-то другого для этого стейтмента. Я удивилась, но запостила в сторис запрос, на который отреагировала Арина. Мы стояли и целовались в баре под елочкой, на которой висел шарик с надписью «Хуй войне». Это был поцелуй для социального проекта, но произошла какая-то магия, что-то щелкнуло внутри. Я бережно рассталась со своей девушкой и начала встречаться с Ариной. Я сразу поняла, что это не проходная история, а серьезные отношения».

Сергей и Словея

25 лет и 23 года; имена обоих героев изменены по их просьбе

Сергей — трансгендерный мужчина из Санкт-Петербурга. Словея тоже родилась и выросла в Петербурге. Они познакомились в 2019 году, а еще год спустя стали жить вместе. Оба работают в сфере логистики. После начала мобилизации переехали в Грузию. Планируют получить в Испании статус беженцев.

Сергей: «Когда мне было лет 14, я осознал, что мне нравятся девушки. В 15 сделал каминг-аут перед бабушкой. Пару лет она держала все в тайне от родителей, позволяя мне заниматься, чем я хочу. А потом мама все узнала. Она немного поплакала, затем просто обняла меня и дала понять, что все в порядке. Отец воспринял молча, он такой человек — очень спокойный и добрый. Тогда меня приняли как девушку, которой нравятся девушки. Но я чувствовал себя мужчиной, а мои партнерки подавляли это во мне, говоря, что я маюсь дурью. Все изменилось, когда в 19 лет я встретил девушку, принявшую мою маскулинность.

Даже когда я начал делать переход (деньги на комиссию мне подарила девушка, с которой я тогда встречался, на день рождения), семья приняла меня. Бабушка согласилась помогать мне с оплатой операций. Мать лишь уточнила, уверен ли я. А отец даже отвез на прием к эндокринологу. Кстати, он мгновенно переключился и стал называть меня мужским именем. Мне кажется, он был очень рад, что теперь у него есть сын».

Словея: «С детства мне нравились все люди. Первые отношения с девушкой были в 13 лет, я тогда сильно этого испугалась. Но не могла это носить в себе и решила открыться матери, отношения с которой были очень напряженными из-за гиперопеки и физического абьюза с ее стороны — она била меня почти каждый день. Когда она услышала мое признание, то опешила, вечером жестко напилась и опять избила меня. С тех пор она регулярно напоминала мне о моей ориентации, и это служило поводом для гомофобии и рукоприкладства. Я начала искать свободу в плохих компаниях, с алкоголем и наркотиками. Но это было общество, которое меня поняло и приняло. Я могла тусить у друга на квартире месяцами».

Сергей: «За месяцы после начала войны мы научились уживаться с чувством фоновой депрессии из-за новостей с фронта. Но потом жахнула мобилизация. Когда я сделал переход, получил военный билет с категорией В — ограничено годен, хотя при трансексуализме ставят Д (не годен). Я посетил несколько вебинаров, где юристы рассказывали, что, если власть захочет, в расход пойдут все. Я закошмарил этими новостями семью. Просто лежал в панике и депрессии и плакал без перерыва. Нас окончательно добил законопроект о запрете ЛГБТК-пропаганды, и сквозь слезы — свои и родителей — мы уехали».

Словея: «В Грузии мне не совсем комфортно, хотя нас воспринимают как гетеронормативную пару. Некомфортно, в первую очередь, как женщине. Я люблю краситься, ярко одеваться. Когда я иду одна, на меня все пялятся. Из-за этого появляется чувство небезопасности. Я видела, что и на Сергея пялятся в метро из-за тоннелей и синих волос. Любая инаковость тут может вызвать негативную реакцию. Я очень скучаю по Питеру, плачу каждый день, очень тяжело переживаю утрату дома. Недавно приезжали родители Сергея — они очень скучают по нему, советовали вернуться, аргументируя это тем, что у нас не все гладко в Грузии с деньгами. Но умом я понимаю, что наша безопасность превыше всего, а в России совсем небезопасно».

Евгений и Паша

26 и 27 лет

Евгений — парикмахер из Петербурга. Паша вырос в небольшом провинциальном городе, работает в сфере IT. Начали встречаться в Батуми, куда оба по отдельности переехали после начала мобилизации. Сейчас пара живет в одной из европейских стран.

Паша: «Как гей я себя осознал довольно рано. В 12 лет совсем запутался, так как понимал, что фокусируюсь не на том, от чего тащатся остальные парни. Я из небольшого провинциального города. Жил всю жизнь в хрущевке среди гоп-стопа, гомофобии и тюремных понятий. О геях вокруг меня говорили, что это маргинальные личности, зоновские петухи. Поэтому мысли о парнях я старался подавить как только мог. Мне казалось, что я бракованный, что в обществе меня не примут».

Евгений: «Я все четко осознавал про себя лет с 12 — понял, что меня привлекают мужчины. Открылся своим друзьям, они в ответ сказали: «Женя, расскажи лучше то, чего мы не знаем». Я был довольно манерным, любил необычные прически, поэтому для людей вокруг, наверное, все было очевидно. Каминг-аут перед матерью я совершил лет в 20, тогда же у меня начались первые серьезные отношения. Мать восприняла новость довольно легко. Гомофобии со стороны общества я не ощущал. К тому же я — двухметровый мужик, который может дать по носу, и вряд ли кому-то придет в голову подходить ко мне с претензиями». 

Паша: «Я старался вести себя как можно более маскулинно. Даже пошел в армию — к счастью, отслужил без нервных срывов. Гордился, что меня это не сломало. Но сорвал погоны сразу, как покинул казарму, сказав, что больше никто не будет управлять моей жизнью. Армия была последним испытанием, после которого я позволил себе принятие [себя как гея]. Начал жить с парнем, близкие друзья восприняли это спокойно. Что касается семьи, мать никогда не нарушала мои личные границы, и я до сих пор ей не признался, но думаю, она все понимает, просто не хочет признаться себе в этом.

Я четко помню утро 24 февраля. Увидел [в новостях] ракеты, летящие в гражданский аэропорт в Ивано-Франковске, и меня это ужаснуло. Я был в полной фрустрации. Наблюдал, как закрываются СМИ, и понимал, что свободу слова уничтожили, а за черный квадрат в инстаграме можно уехать далеко и надолго. А еще видел одобрение войны среди своих коллег-айтишников, которые пили свои смузи и писали в телеге: «Дави хохлов». Я снова почувствовал себя одиночкой — как когда подавлял свою идентичность в юношестве». 

Евгений: «С началом войны я стал постепенно готовиться к отъезду. Я потерял возможность высказывать свою антивоенную позицию публично, а точкой кипения стал закон о [запрете] пропаганды ЛГБТК — по сути, государство легализовало гомофобию. Если у нас все плохо и мы не хотим об этом разговаривать, нужно найти виноватых, которыми обязательно будут геи и лесбиянки. Кроме того, мне приходили угрозы из военкомата, что за очередную неявку меня привлекут по уголовной статье. Мне было опасно оставаться в России. 1 декабря 2022 года я оказался в Стамбуле, но из-за проблем с получением ВНЖ переехал в Батуми. Погрустил немного, нашел работу и стал развиваться уже тут».

Паша: «В сентябре 2022 года, когда объявили мобилизацию, я понял, что меня спокойно могут призвать как младшего сержанта с идеальным здоровьем, поэтому решил не возвращаться из отпуска в Беларуси, хотя с собой у меня были пять трусов и айпад. Я долго плакал: теперь у меня нет дома. В итоге уехал в Батуми.

Я был подписан на Женю в твиттере еще до войны. Увидев, что он тоже в Батуми, я написал ему в личку, в ответ он пригласил встретиться. Это была любовь с первого взгляда. Потом мы пошли вместе на антивоенный митинг. Это, наверное, можно считать началом наших отношений.

[В Грузии, как и] в любой стране, где нельзя заключать гей-браки, живется не очень. Допустим, у Жени есть собака. Если он уедет из страны и его не пустят обратно, что я буду делать с этой собакой ? Она зарегистрирована на него, а мы друг другу никто по сути. Или если мы решим релоцироваться, например, по беженству — это два отдельных кейса, потому что официально мы не замужем. Это огромная проблема квир-пар в эмиграции».

Влад и Максим

23 и 22 года

Влад вырос в Братске Иркутской области, затем переехал в Екатеринбург, работает художником в геймдеве. Максим — продюсер и дизайнер из Челябинска, переехал к Владу, когда начались их отношения. Пара эмигрировала из России после начала полномасштабной войны и сейчас живет в Грузии, проводит дрэг- и бурлеск-шоу в поддержку квир-сообщества и собирает пожертвования для ЛГБТК-людей в России.

Влад: «Я не сразу осознал, что я гей. До 18 лет метался, пробовал встречаться с девочками, но понял, что кроме дружбы я от них ничего не хочу. Потом уехал учиться в Екатеринбург и стал больше прислушиваться к себе. На Hornet познакомился с парнем, наше общение продлилось неделю, но это был освобождающий опыт».

Максим: «Лет с 14 я понимал, что меня больше тянет к парням. Об этом узнала моя мама— скорее всего, прочитала переписку с кем-то на компе. Она отнеслась к этому резко негативно. Срачи были такие, что мы бегали с ножами друг за другом по квартире. Она заставляла меня читать Библию, потому что «гомосексуализм от лукавого». Потом у нее возникла идея фикс отдать меня на конверсионную терапию, но у нее ничего не вышло. В итоге я ушел из дома. Жил по впискам. Когда о моей ориентации узнали в школе, сначала были просто мерзкие шутки, но в какой-то момент они переросли в дикую травлю, бывал и физический абьюз. При этом школьный психолог, вопреки моим ожиданиям, сказал, что всё ок, даже пытался защитить меня от травли. Буллинг меня не сломал. С 15 лет я начал жить открыто и никогда этого не стеснялся. Были и серьезные отношения, и совсем легкие. Но мы [с моими партнерами] никогда не позволяли себе ходить за руку по улицам Челябинска — избили бы сразу.

Мы [с Владом] замэтчились в «Тиндере». Когда встретились, поняли, что уже виделись где-то в Екатеринбурге, но не общались. Недолгое время это были отношения на расстоянии — я иногда приезжал [из Челябинска] в Екатеринбург к Владу, мы снимали что-нибудь на Airbnb и сидели дней по пять играли в игры. Через какое-то время я уволился с работы, у меня началась депрессия. Пришлось даже полечиться в другом городе. Когда я вернулся, Влад сразу же приехал ко мне с цветами (на которые у меня, правда, была аллергия), и после этого мы съехались [в Екатеринбурге]».

Влад: «Для меня это был первый опыт серьезных отношений, и я побаивался публичности. Если мы целовались, то задергивали шторы, чтобы не дай бог кто-то не увидел. Родителям я так и не открылся, не хотел бы их травмировать этой информацией».

Максим: «Мы не верили, что может начаться война. А потом все стало закипать. Мы перебирали все в голове: нежелание жить в стране-убийце, мобилизацию, военное положение, — и сомнений в том, что надо уезжать, не было. Недели три мы искали билеты, которые постоянно отменялись и раскупались, потом съезжали с квартиры и ютились у друзей, распродавали вещи. Добрались до Минеральных Вод на поезде, где заболели. План составляли по ходу маршрута и в общем-то ехали в никуда. В конце концов нам удалось добраться до Батуми через Ереван».

Первое время мы абсолютно не понимали, что происходит. Мариуполь, Буча — мы были в полном ахуе, была эмоциональная яма. Постепенно мы поняли, что нужно вылезать из нее, и начали заниматься делами. Сейчас Влад работает удаленно художником в зарубежной [гейм-]студии, я организую мероприятия и продюсирую дизайн-проекты, тоже зарубежные. Можно сказать, что мы плотно осели в Грузии и чувствуем себя в относительной безопасности, но мы живем в пузыре квир-знакомых и проявляем чувства только в квир-френдли местах».

Паша и Илья

25 лет и 24 года

Паша — художник из Москвы. Илья — из Екатеринбурга, по образованию врач. После начала мобилизации уехали в Тбилиси. Сейчас пара живет во Франции.

Илья: «В 13 лет я это [свою гомосексуальность] очень спокойно принял. Долгое время ощущал себя бисексуалом, и мне было комфортно. Первая реакция матери была негативной. Решили пойти к психологу, которая под конец сессии вручила мне книгу про «единение мужского и женского». Никому это ничего не дало, родители так и остались в шоке [от моего признания]. Мы продолжали сильно ругаться, и я не мог понять, почему они вообще думают о такой ерунде. Мне было больно и тяжело от того, что они меня стыдились. Помню, я подумал даже: может быть, просто выйти из окна? И подбросил монетку. К счастью, мама схватила меня и сказала: «Никто не говорил, что будет легко, но мы справимся». И мы правда справились. Теперь у нас отличные, честные и искренние отношения. За что я ей безумно благодарен».

Паша: «Подростком я отрицал свою ориентацию. Было ощущение, что я неправильный. Потом я поговорил сначала сам с собой, а затем с близкими друзьями. Стоит заметить, что я в привилегированном положении — московская среда была очень френдли. В универе все тоже прошло ок: я учился в Высшей школе экономики на факультете гуманитарных наук, который считался оплотом либерализма. С гомофобией я сталкивался косвенно, через опыт друзей. Сложно обойти это стороной, живя в гомофобном обществе».

Илья: «В 2018 году я приехал на музыкальный фестиваль «Боль» в Москву. Это была моя первая поездка в столицу. Тогда мы уже были немного знакомы с Пашей, он приезжал в Екатеринбург в гости к нашему общему другу. Перед поездкой на фестиваль я вспомнил, что у меня есть знакомый в Москве, и остановился у Паши. Тогда у нас и завязались отношения. В феврале 2019 года мы съехались и стали жить вместе в Москве».

Паша: «Утром [24 февраля] мы проснулись от звонка матери: началась война. Первое, что я сделал, — начал судорожно покупать доллары в приложении «Сбера». Потом сходили на митинг и очень мощно охуели от уровня насилия. Потом мы стали наблюдать за ситуацией, решили выждать, чтобы подкопить ресурсов и сил. Казалось, у нас еще есть время, прежде чем страна свалится в полный ад. В Москве было отвратительно спокойно. Некоторые люди будто перестали замечать, что происходит». 

Илья: «Мобилизация стала финальным сигналом к тому, что начинается кошмар. Я — военнообязанный врач, и меня легко можно призвать. Любой коллега, кто соприкасался с государственным сегментом первичного здравоохранения, согласится, что там на людей по большей части всем плевать. Мы собрали рюкзаки. Сначала долетели до Минеральных Вод, потом на поезде до Владикавказа. Далее была тачка до начала очереди на Верхнем Ларсе. Помню лицо последнего мента, когда пересекали российскую границу — и все, свобода».