«Ну а что умирать? Еще можно что-то сделать» В украинском селе Русские Тишки осталось несколько десятков людей — и больше сотни собак. Вот как они помогают друг другу выжить

Украинское село Русские Тишки находится в 20 километрах езды от Харькова — и в 30 от границы России. В первые же часы полномасштабного вторжения туда вошли российские военные и оставались два с половиной месяца, используя как плацдарм для обстрелов Харькова. В мае 2022 года ВСУ удалось отбить Русские Тишки и оттеснить россиян на несколько километров. С этого момента село стало мишенью — месяцы непрерывных обстрелов российской армии почти полностью разрушили его. Жители Русских Тишков стремительно эвакуировались, и теперь из почти двух тысяч человек там осталось лишь несколько десятков. Покидая село, люди оставляли в нем своих домашних животных — собак, кошек, коров, коз, лошадей, уток, гусей, кур, даже павлинов — и теперь зверей в Русских Тишках больше, чем людей. По мере сил о животных заботятся Елена Бубенко, ее муж Анатолий и еще несколько человек. Украинский фотограф Яков Ляшенко несколько раз съездил в Русские Тишки и поговорил с Еленой Бубенко. Она подробно рассказала, как люди вместе с животными все эти месяцы выживали рядом с линией фронта и как спасали друг друга. А заодно — о своих собаках: Снежке, Любе, Дике, Шакире, Оскаре, Биме и многих других.

До войны у меня был приют на 57 собак — здесь же, в Русских Тишках. Когда началась война, мы не могли их бросить, поэтому остались здесь с мужем и моей парализованной мамой. Местные стали уезжать и приводить ко мне своих питомцев — просили, чтобы я их сберегла. Иногда приносили раненых [под обстрелами] собак и кошек. Но часто животных просто бросали: мы находили их запертыми в квартирах, оставленными на цепи во дворе или на улице.

Многие собаки ко мне прибегали сами, некоторые из соседнего села —Черкасских Тишков. В тех местах тоже почти никого не осталось, все эвакуировались. Собаки видели, что тут есть люди, какая-то жизнь, — и шли. Поначалу близко не подходили, стояли на углу улицы. Я вижу, что подошла худая голодная собака, и приношу еду ей. На следующий день она подходит уже немного ближе.

Некоторые собаки предпочли жить в своих дворах, пусть даже и без хозяев. Таким мы стали носить еду и воду. В самый разгар войны и бомбежек на моем попечении оказались 153 собаки. Когда бомбежки прекратились, некоторые жители вернулись за своими питомцами, кого-то забрали волонтеры. В итоге сейчас у меня 116 собак.

Если я знаю, как собаку звали хозяева, то использую это имя. Если нет, подбираю кличку по фамилии хозяев. Поэтому собака Звягинцевых у меня Звягин, Левиных — Левик, Жуковых — Жучок. А если я не знала, чья собака, называла по внешнему виду — например, [белую собаку назвала] Снежок.

Снежок

Снежок к нам пришел сам — в марте 2022-го, во время российской оккупации. Откуда он — неизвестно. Такой: «Вот он я, кормите меня, пожалуйста!» Я до сих пор не знаю, чей он.

Снежку примерно два-три года. Он очень добрый и играет со всеми, кто сюда приходит. Больше всего пес любит, когда из него вытаскивают клещей. И не любит, когда мимо кто-то едет на велосипеде. Снежок обожает спать на сене.

Пока мы жили в оккупации, здесь только пара домов были разрушены войной. Наши [ВСУ] стреляли точечно — понимали, что тут люди. Тогда еще можно было спокойно пойти и по всему селу собак покормить. А вот когда нас освободили [от российской оккупации] 5 мая и наши встали в Русских Тишках, а русских прогнали на полтора километра, в Борщевую, тогда и началась жара. Потому что с Борщевой русские сюда начали стрелять беспощадно.

В этот период и у нас, и у собак была одна цель — не погибнуть. Поэтому вместе с большинством собак мы жили в подвале: и мы хотели выжить, и они. Собаки очень умно себя вели. Днем я открывала дверь подвала, шла в квартиру что-то приготовить, а они в это время бегали на площадке.

Некоторые собаки сильно боялись и от подъезда совсем не отходили. Но были и такие, кто посмелей. Борщевая от нас всего в паре километров, и минометный выстрел оттуда было хорошо слышно. Там только где-то «пукнуло», а собаки понимали уже, что через несколько секунд здесь упадет. В этот момент они все бежали обратно в подвал.

У моего мужа одно ухо вообще не слышит. А он часто выходил козам травы накосить. Говорил: «Если собаки побежали в подвал, я понимаю, что и мне надо бежать. В какой-то мере они мне тоже жизнь спасли».

Еще животные согревали нас зимой: топить было нечем, газа не было, света не было. И собаки грели нас, иногда спали с нами. Мы ведь две зимы в этом холодном подвале просидели.

Собаки сыграли свою роль и в защите села. Взять, например, этот трехподъездный дом, в котором мы живем и в подвале которого прятались. Благодаря собакам его не разграбили. Никто к нему не приблизился — ни мародеры, никто. У людей все уцелело.

Люба

Люба прибилась к нам в первый день войны. Я знаю, чья она. Собака шла к нам около километра, ей было три или четыре месяца. Она болела энтеритом, но на тот момент у меня еще были запасы лекарств. Я ей делала уколы, она 10 дней есть не могла. И я думала, что Люба умрет.

Но Люба выжила. Моя внучка назвала ее Улыбаша, а моя мама перефразировала до Любаши.

Люба очень добрая. Ей уже два года, а она до сих пор играет как щенок. За все это время она совсем не обозлилась, несмотря на стресс и бесконечные обстрелы. 

Весь период непрерывных обстрелов — летом и весной 2022-го — мы вместе с животными так в том подвале и прожили. С нами и кошки жили, и собаки, и куры, и даже козы.

Некоторые куры ослепли в том подвале из-за темноты. Я фонарик включала, но это плохо помогало. Зато и куры, и козы выжили. Козы даже молоко давали, а это не только нас спасло, но и котов. Был период, когда котов нечем особо было кормить, и они козье молоко пили. 

Но козам тем летом [2022 года] приходилось тяжело. Под обстрелами муж успевал накосить буквально мешочек травы. В какой-то момент мы всю траву вокруг дома выкосили, а дальше отходить было опасно. Поэтому козы, конечно, были полуголодные. А выпустить их на волю было нельзя — всех бы поубивало.

Бывали дни, что мы вообще не могли выйти накосить ничего, и тогда я искала в доме немного хлеба, морковки или картошки, чтобы они не кричали от голода. 

Юла и Волчок

Хозяева Юлы и Волчка эвакуировались в марте 2022 года и попросили меня присмотреть за собаками. Сейчас эти люди в Германии, но обещают вернуться весной 2024 года. У меня еще их кошка живет.

Волчок и Юла очень боялись обстрелов и в подвале всегда прятались подальше. Иногда от страха даже под одеяло залезали.

Когда были прилеты, все животные выли. Коровы бродили на лугу и, когда снаряды падали, ревели от страха. Много их поубивало и поразрывало, многих мародеры порезали. Я звонила дочери в Харьков, а та — волонтерам, чтобы коров вывезли. Но никто не приехал их забирать. Так в селе не осталось коров. 

Через волонтеров нам удалось вывезти только лошадей, но некоторые все же погибли. По всему селу носились беспризорные козы. Они не знали, где прятаться, куда бежать, — и, скорее всего, почти все поумирали.

Также первое время после начала войны повсюду бегали кошки. Я ходила их кормить — кошек было столько, что не сосчитать. Со временем их становилось все меньше и меньше, многих задрали собаки, которые сбивались в стаи. Кошки погибали — я хоронила. Всех хоронила — кошек, собак, коз, — чтобы в селе антисанитария не развелась.

Еще у нас в селе были павлины. Люди уехали и бросили их. Эти павлины кричали во время бомбежек на все село. Так они просили о помощи, что жутко было слушать. В конце концов мы не выдержали и пошли к этим павлинам с волонтерами, чтобы они их забрали. Зашли во двор — и обнаружили Дика.

Дик

Дик умирал на цепи во дворе. Хозяева уехали и никому про него не сказали. Пес пробыл без еды и воды 25 дней — от него оставались шкура и кости. Даже миски, из которых он ел, успели заржаветь.

Но пес был еще живой. Я просила волонтеров забрать его в ветеринарную клинику в Харьков. Но они сказали, что смысла нет: пес почти умер и не доедет. Предложили мне взять его к себе и дать умереть спокойно.

Я забрала, а потом думаю: «Ну а что умирать? Может, еще можно что-то сделать». Полезла в свои заначки, а там глюкоза, физраствор, иммуностимулятор. Начала я Дика отхаживать, отпаивать, делать ему уколы.

Сначала чайную ложку воды давала каждый час, потом каждый час по столовой ложке, потом по две. Затем стала из шприца кормить маленькими порциями раз по 15–20 в день — так ветеринар сказал, чтобы желудок у пса не лопнул. Ночью вставала, кормила Дика.

Спустя три недели пес впервые нормально поел — полноценную собачью порцию. Теперь он очень любит хорошо покушать. Я ему даю в три раза больше, чем всем остальным. 

Однажды хозяева Дика приехали из Латвии. Они не знали, что он выжил. Хозяйка плакала, просила прощения, говорила, что заберет пса. Но потом они снова в Латвию уехали [без Дика] и перестали выходить на связь.

Некоторые собаки так и остались жить в своих дворах несмотря на то, что хозяева их бросили. Например, овчарка Граф. Его хозяева уехали в Черкасские Тишки к своей дочери — это буквально за рекой, — а его оставили.

Больше года Граф прожил один в погребе. Он понимал, что именно в погребе безопасно. Были и флигель, и сарай, и сам дом, но пес выбрал погреб. Я ходила к нему во двор и кормила, ставила рядом кастрюли [с едой]. Ходила до тех пор, пока 5 мая не поменялись местами русские с украинцами и русские не начали бомбить нас так, что дойти куда-либо стало уже невозможно.

Не было промежутка даже в 15 минут, чтобы сходить покормить собаку, лишь три-четыре минуты между обстрелами. Я кашу варить не успевала. Могла только насыпать корм на углу дома, поставить ведра с водой — и всех позвать. Тогда все собаки и коты, которые не пришли ко мне жить, сбегались со всей деревни. Как молнии — вжух-вжух-вжух — со всех дворов летели ко мне собаки и кошки. 

Однажды я вынесла животным корм, все сбежались, и Граф тоже прибежал. Я выдала им сухой корм и целый батон, но тут обстрел начался. Надо было видеть, как быстро Граф понял, что сухой корм он унести не сможет, поэтому схватил батон — и удрал. Я так опешила от его сообразительности, что даже про обстрел забыла. Стояла и смотрела ему вслед.

Во время тех обстрелов у меня полностью сгорело три частных дома со всеми хозяйственными постройками: дом мамы, наш с мужем дом и дом, который мне оставила тетка в наследство. Именно в доме тетки до войны жили 57 моих собак. Но потом туда попал снаряд, и когда я прибежала, дом уже догорал. Соседка моя тетя Маня отвязывала собак, но всех не успела — некоторые так и сгорели вместе с будками.

Всего из тех 57 собак, что были у меня до войны, 11 сгорели, восемь пропали без вести, некоторые загрызли друг друга. Зато в том пожаре выжили Шакира, Цезарь и Герда.

Банда «Цезарь, Герда и Шакира»

Цезарь

Цезаря я нашла еще до [начала полномасштабной] войны — на кладбище, еще с двумя братьями-щенками. Я не спешила их оттуда забирать, просто носила им еду и воду. А один раз прихожу — вижу их обгоревших в кустах, но живых. Я забрала их к себе и вылечила. Цезарь — один из тех трех щенков. Остальные два тоже у меня живут.

Герда

Герда еще до войны была бездомная. Ее вместе с сестрой Линдой и братом Фикусом к нашей местной школе подбросили, они там рядом и жили. Сначала я ездила их кормить, но потом к себе забрала. Так они у меня все трое и жили, пока не случился тот пожар. Фикус в нем пропал, Линда у меня осталась, а Герда переселилась на улицу.

Шакира

Шакира у меня тоже до войны оказалась. Она жила у моей соседки, но потом на соседку кто-то пожаловался, приехала специальная служба из Харькова, и всех ее собак, а их семь было, забрали на живодерню. Шакиру я смогла спасти.

Эта троица — Цезарь, Герда и Шакира — убежали после того пожара и предпочли жить на улице. Во время бомбежек они прятались в другом подвале — где раньше российские военные жили. Мы кормили этих собак даже под огнем, но они все равно одичали и перестали подходить ко мне.

Мы продолжаем носить собакам еду — оставляем на том же месте, что и раньше. Ведь главное, что собаки сумели выжить, — получается, они очень умные. 

С мая, когда начались бесконечные бомбежки, собак мне помогал кормить [местный житель] Саша Золотарев. Он сказал: «Тетя Лена, вы кормите на ближнее расстояние, а я более шустрый, на велосипеде, буду кормить на дальнее». Так что я кормила на улице Молодежной и на улице 40 лет Победы — в округе, в общем. А Саша ездил на Центральную, Кленовую, Родниковую. Я ему насыпала корм, наливала воду в баклажки, и он развозил. Пока не погиб.

В тот день [6 сентября 2022 года] он поехал в очередной раз кормить собак, но успел доехать только до друга Гены, который жил на улице Кооперативной. Когда начался обстрел, они спрятались в погребе. В тот погреб было прямое попадание. Гену откопали [из-под завалов] на вторые сутки — он был живой, а Саша погиб.

Ему было 34 года. Вместе с ним погибла его любимая собака Лика. 

Рассказ Гены о том дне

Тогда как будто свет кто-то выключил, и наступила полная темнота. Через сколько времени я очнулся — не знаю. Ноги зажало куском стены, еще стена надо мной висела, и я начал понимать — конкретная жопа. Лежу, а рядом лежит Саша. И на нем цельный кусок стены, который еще землей сверху засыпан. 

Свои ноги я откапывал часа четыре. Ковырял [землю] чем мог: руками и всем, что удалось найти рядом. Когда немного откопался, увидел руку Санину. Стал пульс щупать, а пульса нет, руки уже холодные.

Я остался цел, даже ноги не поломаны, а Сашка вот… С ним тогда собака Лика пришла, так ее разорвало в хлам, ничего не осталось, одна шкурка где-то на бревне висела. А у сарая моя собака беременная сидела. Ее тоже придавило сильно. Она потом не смогла родить и умерла.

Всю войну мы с моими собаками тоже прятались. У меня был окоп во дворе выкопан — я понимал, что иногда до погреба могу не добежать. Обычно [во время обстрелов] так было, что я бегу — и собаки вместе со мной. И мы вместе с ними падаем в окоп.

Сейчас у меня живет Рекс — он тоже был псом Сашки Золотарева. А еще ко мне прибилась собака [местной жительницы] бабы Кати, поэтому ее зовут Катя.

Сама я тоже много раз была в двух шагах от смерти. Где я только не падала во время прилетов, где только не пряталась! Один раз у меня пекинес сбежал в сторону кладбища. Я пошла его искать, и прилет застал меня там. В меня летели кресты и оградки, а я упала в ямку и ждала [пока это закончится]. 

Другой раз ходила за песком для кошачьего туалета, и снова минометный обстрел — пришлось падать на землю под забором. И на Молодежной однажды чуть не убило нас с Сашей Золотаревым. Летели крыши домов, нас засыпало шифером и досками. Мы уже не понимали, что падает, просто накрыли друг другу головы руками и ждали. С нами еще собака Линда увязалась. От страха она вырывалась и хотела бежать, а я придавила ее собой и так держала.

Мы и сейчас слышим взрывы каждый день — когда обстреливают Липцы, Стрелечье, Глубокое. Это очень громко! И когда в Харькове взрывы, нам тоже слышно. Собаки реагируют на них — они все начинают лаять. И когда сирена воет — тоже. Еще начинают нервничать, когда по дороге едет большая фура.

Оскар

Оскара закрыли в квартире и бросили. Я услышала, как он скулит. Долго не могла понять где. Прислушивалась-прислушивалась, но понять было невозможно, потому что все время стреляли. В конце концов я разобралась и попросила местного парня залезть в эту квартиру через разбитое окно. Он нашел там этого исхудавшего песика и принес мне.

Первое время Оскар был агрессивным, рычал на всех и кусался — пока не почувствовал, что ему ничего не угрожает, что он в безопасности и его любят.

Оскар очень серьезный парень. Я никому не разрешаю к нему подходить — может укусить. Видимо, так на нем сказалась война. Он не доверяет людям, но меня, мужа и внучку не трогает. Как его звали раньше и сколько ему лет, неизвестно. В ветеринарной клинике сказали, что он очень старый.

Больше всего Оскар любит, когда я вечером отвязываю его и со двора забираю к себе в дом. 

Поскольку село сильно разрушено, жители не спешат в него возвращаться. Многим возвращаться просто некуда. Лишь недавно здесь появился свет, но только в домах недалеко от трассы, а на большей части территории Русских Тишков света нет до сих пор.

Вот тот дом красивый «китайский» видите весь разбитый? Хозяин приехал, посмотрел, что от него осталось, и умер. Ему было 50 лет. 

Боня

Боня скитался вдоль трассы — мокрый, грязный, голодный. Его подобрал парень и принес мне. На Боню страшно было взглянуть. Я его еле вычухала: купала и отмывала в три этапа.

Боня очень кучерявый, и его надо регулярно постригать, а он этого не любит больше всего. Только я два клока шерсти отрежу, так он начинает кусаться. На следующий день еще два клока отрежу, он снова кусается.

А вообще Боня добрый — он уже старенький. Я знаю, чей это пес. Хозяйка сейчас в Харькове и пообещала, что первым делом, как вернется, заберет. Она иногда навещает его. Но когда первый раз приехала, Боня ее не узнал, и она плакала. Я ее успокаивала, говорила: «Ничего, два-три дня — и он опять тебя полюбит!»

Иногда люди приезжают, чтобы что-то починить, но жить в этих домах невозможно. И люди не остаются. Поэтому многие собаки до сих пор со мной.

Некоторые из тех, кто вернулся, за своими собаками так и не приходят. Я спрашиваю, а они говорят, что сейчас собака им не нужна, иногда даже предлагают усыпить. Я, конечно, этого делать не буду. Я животному жизнь спасла, от обстрелов прятала, кормила, и мне теперь самой эту собаку усыпить?

У меня в войну поросенка парализовало, так я его лежачего переворачивала, кормила и поила. И не убила. Он сам умер, прожив у меня 12 лет. Как я могу усыпить молодую здоровую собаку?

Я надеюсь, что хозяева постепенно вернутся за своими животными, поэтому посторонним людям стараюсь собак и кошек не отдавать. Когда хозяева забирают животных, я расстаюсь с ними с грустью. Конечно, я к ним привязываюсь, хоть и настраиваю себя и внучку, что привязываться не надо. Для меня каждое такое расставание — душевная боль. Но я понимаю, что надо отдать. Если я знаю, что люди любят свою собаку, то отдаю им ее с большой радостью. 

Бим

Бима принесла девушка еще во время оккупации. Говорит: «Вот собачка голодная ходит ничья». Ну я и взяла.

Будка Бима тут с краю стоит, и все, кто приезжают, первым делом идут именно к нему, гладят и уделяют внимание. А он хорошо со всеми ладит. Единственное, пес не любит, когда к нему подходят другие собаки.

Я назвала его Бимом, потому что это имя первым пришло в голову. Но вообще он Филя. Когда его хозяйка первый раз вернулась в село, она сначала сказала, что это не ее пес. А спустя полгода пришла снова и сказала, что ее. Говорит, сначала не призналась, потому что ей нужно было съездить к дочери в Данию. И вот сегодня она Бима забрала.

Я, конечно, к нему очень привыкла, и внучка моя тоже. Но мы понимаем, что надо отдать, — ему там будет лучше. 

Некоторые из тех, кто вернулись в Русские Тишки, недовольны, что по селу собаки бегают. Поэтому я планирую поселить собак в недавно построенные вольеры.

Когда я ложусь спать, мысленно распределяю собак по вольерам, чтобы быстрее уснуть. Тут — Волчок, тут — Юла, там — Боня… К утру забываю, кто где будет, и следующей ночью мечтаю опять.

А еще я мечтаю сделать мемориальную доску погибшим собакам. Перечислить их всех по именам и на забор ее повесить.