«Страх перевесил интерес журналистов» Интервью бывшей коллеги Ивана Сафронова Александры Джорджевич — о недовольных его заметками и увольнениях журналистов, пишущих об оборонной отрасли

30 августа прокурор запросил 24 года лишения свободы в колонии строгого режима для бывшего журналиста «Коммерсанта», советника главы «Роскосмоса» Ивана Сафронова по делу о государственной измене. Накануне издание «Проект», которое получило материалы обвинения, пришло к выводу, что многие доводы следствия несостоятельны, а почти все сведения, которые Сафронов якобы передал западным спецслужбам и которые «составляют гостайну», есть в открытом доступе. Специальный корреспондент «Медузы» Светлана Рейтер поговорила с бывшей коллегой Сафронова по «Коммерсанту» Александрой Джорджевич о работе бывшего журналиста, недовольстве его заметками в Минобороны и страхе в профессиональном сообществе, которое пишет об оборонной отрасли.

— Я только что прочла заметку «Русской службы Би-би-си» о том, что в материалах дела Ивана Сафронова есть письма, которые египетские чиновники писали в Федеральную службу по военно-техническому сотрудничеству после выхода вашей заметки о поставках Су-35 в Египет. Насколько эта заметка повлияла на ход дела?

— Я много раз всем друзьям и коллегам говорила, что одна заметка не могла быть причиной уголовного дела. Я уверена, что в случае с Ваней роль сыграл целый набор раздражающих факторов: вся его журналистская деятельность. Его заметки не нравились огромному количеству людей «от военки», и выбрать один текст, который стал той самой причиной, мне кажется, невозможно. Это по совокупности.

— Тем не менее, несмотря на все недовольство, вы с Ваней продолжали на эти темы писать.

— Да. Но я, честно сказать, по касательной: мы с Ваней вместе проработали меньше, чем Ваня работал до меня один. 

— Сколько лет вы писали вместе?

— Я пришла к ним в отдел в 2017 году, ушла вместе со всем отделом политики газеты «Коммерсант» в 2019-м. Эти два года мы писали «в связке» — но до этого времени с 2012 года Ваня работал сам и раздражал всех, скажем так, единолично. 

— Как тебя занесло в военную тематику?

— Довольно случайно. Я много лет работала на радио «Коммерсант-FM» — устроилась туда в 2013 году после университета. Занималась большим количеством вещей: писала сюжеты, брала интервью у экспертов и ньюсмейкеров, делала какие-то спецпроекты, вела эфиры по выходным. И как-то стала тяготеть к военным и космическим темам — они для меня были интереснее, чем вопросы внутренней политики или финансовые темы. 

У меня было много друзей в отделе политики «Коммерсанта», и как-то за обедом я сказала, что очень хочу перейти работать в газету, но не понимаю, как это сделать. И тут выяснилось, что есть запрос на еще одного человека по военной теме — потому что Ваня много лет работал один. Было довольно много аспектов, которые он освещал: космическая тематика, перестановки в правительстве, судостроение. И ему, грубо говоря, нужен был помощник. 

Я пришла к Глебу Черкасову [на тот момент заместителю шеф-редактора ИД «Коммерсант»], мы поговорили сначала вдвоем, потом вместе с Ваней — и меня взяли в отдел на стажировку. Было очень смешно: я с восьми утра до четырех дня работала на радио, потом поднималась на два этажа и работала в газете до одиннадцати вечера. Через месяц меня взяли на работу. Я помню, что ровно в мой день рождения, 6 февраля, Ваня позвонил мне, поздравил и сказал, что подписал у Сергея Яковлева, который тогда был главным редактором «Коммерсанта», бумагу о том, чтобы меня приняли в штат.

— Как тебе работалось с Ваней?

— Очень классно, я скучаю по этому времени до сих пор. Это было такое идеальное наставничество, как из голливудского фильма, когда тебе объясняют, как все работает: как написать заметку для «Коммерсанта», как общаться с источниками, как получать эксклюзивы — и вообще, что является эксклюзивами, а что нет. Работа на радио катастрофически отличалась от того, что нужно было делать в газете, — я думала, что я уже стреляный воробей, а оказалось, что нет. Первое время Ваня делился со мной тем, что он нашел: темы предлагал он, я искала фактуру. Но потом я как-то завела свои источники.

— Какими темами вы с ним занимались?

— Космическая тематика: запуски, все предприятия, которые входят в ведение госкорпорации «Роскосмос». Правительство — кадровые назначения, перестановки. Заводы — кто пришел, кого уволили. Поставки вооружения в войска — и экспорт вооружения, о котором тогда еще можно было писать, а сейчас уже нет. 

— Ваня не говорил тебе, почему после ухода из «Коммерсанта», а затем и из «Ведомостей» решил пойти работать в «Роскосмос»?

— Мы обсуждали это много раз. Я не поддерживала его решение, хотя не скажу, чтобы он со мной советовался. Ваня тогда уволился из «Ведомостей» — там поменялось руководство, он не хотел больше там работать и получил предложение от «Роскосмоса». Позволю себе предположить, что он хотел больше заниматься именно космосом — ему всегда это было интересно — и иметь зарплату выше, чем в журналистике. 

— Ты испугалась за себя, когда Ваню задержали?

— Первое время мне страшно за себя не было. Я вообще не могла понять, что происходит, — я очень хорошо помню этот день и как я узнала о Ванином аресте. Я тогда уже работала в «Новой газете», взяла небольшой отпуск — мы виделись с Ваней за несколько дней до того, как его задержали, все было в полном порядке. В тот самый день, когда его арестовали, я собиралась смотреть сериал и отключила оповещения на телефоне. Потом взяла его в руки, чтобы написать маме, и увидела кучу сообщений: «Саша, что случилось, что произошло?!» Я прочла новости и начала рыдать.

Позвонила [тогдашнему главному редактору «Новой» Дмитрию] Муратову, что-то неразборчивое верещала в трубку. Звонила в пресс-службу «Роскосмоса», где Ваня тогда уже работал — а я всех знала, потому что писала на эту тему. Там мне сказали, что это какая-то ошибка, фигня, сейчас все выяснят. А остаток дня я провела в стоянии сначала под окном дома, где жил Ваня, а потом у Лефортовского суда, где его арестовывали, — в общем, как и все друзья Вани в этот день.

— У тебя были идеи, кому мог быть выгоден его арест?

— Сложно сказать, честно говоря. Так как у меня нет никаких доказательств, я ничего не могу сказать. Мне кажется, от Ваниного ареста выиграли очень многие: когда ты пишешь заметки, которые раздражают отрасль и в которых речь идет о вещах, которые публичить не хотели — например, о провалах в Гособоронзаказе, — желающих, чтобы это не звучало, много. Военная отрасль отличается некоторой кондовостью, жесткостью и зашоренностью. Это другая формация людей, она журналистику проблемного типа не понимает. 

— Были люди из оборонной отрасли, которые звонили ему после заметок?

— Все звонили. Я не уверена, что был кто-то, кто не звонил и не ругался или писем не писал. Буквально, выходила заметка — и все. Я сначала переживала, потом поняла, что это нормально.

— Откуда звонили?

— Министерство обороны, естественно. Департамент информации очень часто был недоволен — как и все остальные службы и ведомства с определенной периодичностью. 

— Ваня жаловался тебе на угрозы?

— Надо оговориться, что он далеко не обо всем мне докладывал. Лично мне он ни разу не говорил, что ему, например, обещали выбить зубы.

— Или посадить на 24 года.

— Ну да. Когда люди угрожают, они редко говорят «я на тебя написал донос». Но недовольства им было очень много, от разных людей — и они этого не скрывали. 

— В обвинительном заключении по делу Ивана Сафронова упоминаются Мартин Ларыш и Демури Воронин. Ты их знаешь?

— Нет, я с ними не общалась. Я их имена узнала из СМИ, как и остальные.

— Ты ушла из журналистики после того, как Ваню арестовали.

— Да. Я довольно быстро поняла, что не могу так работать. У нас в отрасли очень много смелых коллег, они и сами писать не боятся, и других призывают. Это круто, я по-белому этим людям завидую, но я поняла, что не из их числа. Мне стало страшно, я поняла, что у меня есть два пути — остаться в журналистике и писать что-то очень аккуратное, чтобы это никого не раздражало, чтобы мне не говорили: «Если что, сядешь рядом с Сафроновым». За такое мне было бы стыдно. Либо второй путь: писать очень смело и жестко. А к этому я была уже не готова морально.

— Из-за тематики, которой занималась?

— Да. И из-за ужесточения ситуации в целом после 24 февраля. Огромное число журналистов уехало. Писать что-то нейтральное и аккуратное — я перестану себя уважать. Рисковать и жить в страхе мне не хотелось. 

— А уехать из страны?

— Я хорошо понимаю людей, которые предпочли забыть все, что их связывало с Россией, с Москвой. Но сама так не могу — у меня здесь работа в благотворительном фонде, родители, друзья остались. Делать вид, что всего этого не существует, я не готова. 

— Почему ты пошла работать в благотворительный фонд?

— Надо было сохранить фактор полезности и снизить уровень стресса. Я подумала, что благотворительность — подходящий для меня сценарий. Потому что первые два месяца после ареста Вани я жила так: Муратов, опасаясь, что есть риски и для меня, выделил мне адвоката, она мне велела выучить наизусть ее мобильный. И два месяца я, просыпаясь, повторяла ее мобильный телефон, а потом уже шла по своим делам. Я поняла, что в таком режиме функционировать не готова.

— Тебя не допрашивали в качестве свидетеля?

— Я была свидетелем со стороны защиты на суде у Вани. Меня вызывали в суд, я туда ходила, но это все, что я могу сказать, поскольку с меня взяли подписку [о неразглашении].

— Ваню видела?

— Да. Он меня подбадривал, поскольку я очень нервничала. 

— Сейчас в принципе возможно писать про «военку» и «оборонку»? Ты следишь за тем, что коллеги пишут?

— Слежу, конечно. Все мои коллеги увольняются. Уходят все, кто был так же талантлив, как и Ваня, и в этой теме разбирался. Уходят даже из госагентств, что уж говорить о других СМИ. Про оборонный сектор ведь действительно было интересно писать — а сейчас страх перевесил интерес.