«Я с ним не увижусь. Не увижу от него детей. Он ушел» Жены и матери пленных и погибших бойцов «Азовстали» — о защитниках Мариуполя

Металлургический комбинат «Азовсталь» в Мариуполе находился в осаде с начала марта. Это была последняя не занятая российскими военными точка в городе, который лишился связи с внешним миром. Украинцы держали оборону вплоть до 16 мая: в этот день Генштаб ВСУ приказал командирам подразделений, находящихся на «Азовстали», «сохранить жизнь личного состава». Военнослужащие (большинство из них — бойцы базирующегося в Мариуполе полка «Азов») стали складывать оружие и сдаваться в плен. «Медуза» поговорила с женами двоих военных «Азова», попавших в плен, и с матерью погибшего бойца о том, как они жили во время осады комбината, где были заперты их близкие, — и о том, что чувствуют сейчас.

Юлия (Менада) Федосюк

жена бойца «Азова» Арсения Федосюка, находящегося в плену

В первую неделю этой войны, этой эскалации, Мариуполь еще не атаковали. Тогда у меня была связь с мужем: «Азов» просто находился в Мариуполе в ожидании атаки и мой муж поддерживал меня, так как я была в Киеве. Он интересовался ракетными атаками и моим состоянием. Дальше начались бои за Мариуполь, интернет во всем городе [Мариуполе] пропал, и месяц у меня с ним не было связи. Было сложно, но у меня была возможность уточнять по поводу его судьбы у командира полка. Я пыталась не надоедать, поэтому у меня была информация раз в неделю: жив ли мой муж, здоров ли он. 

Затем удалось доставить «Старлинки» Илона Маска, связь с мужем появилась. Большинство из этих «Старлинков» сейчас уничтожено, и я поддерживаю связь с мужем раз в один-два дня (разговор с Юлией Федосюк состоялся 15 мая, когда бойцы батальона еще не сдались в плен. После того как они оказались в плену, Федосюк отказалась отвечать на вопросы «Медузы», — прим. «Медузы»). Ему приходится выходить из бункера под обстрелом, рисковать жизнью, чтобы написать мне и своей маме. 

Около месяца назад он был ранен: осколок снаряда попал ему в ногу. Так как на тот момент не было медицинских условий, чтобы изъять осколок, рана зажила с осколком внутри. Слава богу, не распространился сепсис и он смог полноценно функционировать. Ранение в условиях «Азовстали» — это повышенный риск погибнуть: ты не можешь передвигаться, попытаться убежать. 

[В 2014 году] он был студентом, окончил Киево-Могилянскую академию, он историк. Был активным участником Революции достоинства, был ранен дробью в лицо. Сразу же после Майдана он прошел три дня полигона (имеется в виду боевая подготовка, — прим. «Медузы») и отправился на свой первый бой. Без какой-либо подготовки, военной кафедры, в 20 лет оказался на войне. 

Во время трехдневного пребывания на полигоне он читал книгу Франца Кафки «Процесс» — так ему дали позывной Процесс. 

Мы женаты пять лет. Познакомились в интернете: он находится на передовой — и встретить его в жизни, офлайн, не представлялось возможным. Пять лет мы существуем в таком формате. Я живу в Киеве, он находится на фронте. Виделись мы во время его отпусков или выходных. Есть официальное количество отпускных дней — 45 дней. Можно прибавить к этому какие-то выходные, когда я приезжала к нему. Думаю, что не больше двух месяцев в год мы проводили вместе. 

Я немного знаю древнегреческий и учила Арсения этому языку. Для меня это сакральный момент — что я могу передать свои знания. Разговоры об истории и философии — наша интимная штука. Мы на этом сошлись и начали общаться в связи с этим. Этих разговоров мне очень не хватает.

Самые приятные воспоминания [за пять лет брака] у меня связаны с нашим времяпровождением вокруг Мариуполя. Там специфическая, красивая природа. Это степь, море, там летают разные орлы и беркуты. Мы часто проводили там время, когда я приезжала. Я очень часто ездила в Мариуполь к мужу и хорошо знаю этот город. Все эти ужасные картинки очень меня впечатляли, потому что это улицы, по которым мы гуляли, дома, в которых мы останавливались. И наблюдать все это чудовищно. 

Россия напала на Украину восемь лет назад, а не три месяца назад. Мой муж находится на фронте с самого начала [этой войны]. Буквально беспрерывно находился на этой войне. Каждый раз, когда мы встречались, я понимала, что мы можем больше не увидеться. Безусловно, сейчас ситуация особенно напряженная и трагичная. Но я понимаю, почему он там. У нас с ним общее понимание ценностей. Общее понимание, что такое свобода. Каким мы хотим видеть будущее Украины, нашей страны. 

Я вышла за него замуж, потому что он пассионарный человек, готовый физически сопротивляться, защищать меня, нашу страну, ценности. Это понимание помогает оставаться сильной и самой делать все возможное, чтобы помочь ему. Чтобы вытащить его оттуда, чтобы он гордился мной в тылу.

Все совместные планы мы строили на период после войны — о том, чтобы завести детей, или о карьере Арсения. Он решил посвятить свою молодость Украине. Чтобы мы вернули свои территории, чтобы здесь не было этого тирана, российской армии. Для этого он готов находиться в боевых действиях сколько понадобится. А планы, которые касаются его личных желаний, откладывались на потом.

Безусловно, я считаю, что он [муж] должен защищать нас, свои принципы. Для меня человек — это тот, кто борется за свою свободу. Арсений для меня относится к уникальному типу людей. Их немного, и они готовы защищать свободу, жертвуя своим здоровьем, жизнью. Я горжусь, что он находится там, что в таких нечеловеческих условиях он продолжает вести себя с честью. Продолжает соответствовать моим представлениям о нем. Безопасность — удел тех людей, кто готов разменивать свободу на комфорт, на то, что замыливает глаза. Это, конечно, нам не подходит.

Я считаю, что все это (имеются в виду утверждения российской пропаганды о том, что в полку «Азов» служат «нацисты», — прим. «Медузы») делается по одной причине: «Азов» — очень мотивированный полк, который состоял и состоит только из добровольцев. Там молодые ребята, очень профессиональные, очень боеспособные — об этом знают все. На протяжении этих восьми лет была масса подтверждений того, как русские всегда были испуганы, когда на позиции вставал «Азов». Потому что с ними не договориться. Это опасный враг, с которым тяжело считаться, поэтому лучше его очернить, придумать какую-то свою мифологию, которая отвернет весь мир, и даже Украину, от полка «Азов». 

Полк «Азов» не неофашистский, нацистский и так далее. Это официальное формирование украинской армии. Он сформирован в 2014 году — как ответ на нападение России на Украину. В полку на протяжении его истории служили совершенно разные национальности: армяне, азербайджанцы, греки, грузины, крымские татары, евреи. Сейчас на «Азовстали» находится около 40 евреев, и главный раввин Украины два дня назад обратился к израильскому кнессету с письмом, в котором попросил Израиль стать третьей стороной и эвакуировать полк «Азов». 

Я работаю помощником депутата Верховной рады [от партии «Слуга народа» Святослава Юраша]. Его отец [Андрей Юраш] — посол Украины в Ватикане, и у меня возникла идея обратиться через письмо к папе римскому. Он согласился нас принять, но мы не ожидали, что это будет настолько интимно. Я была уверена, что это будет исключительно в рамках общей аудиенции: послушаем официальную процедуру и уйдем. Но нас посадили близко к папе римскому. Потом он разрешил подойти небольшому количеству людей, мы были среди них.

Что меня впечатлило: до нас к нему подходило около 10 человек, и он сидел — у него больные колени, ему тяжело подниматься. Когда к нему подошли мы и нас представили, он встал, подал нам руку, и на невербальном уровне было видно, что он очень нам сочувствует. Он сразу же погрузился в эту историю и эмоционально, и информационно: кивал, соглашался. Он знал, о чем речь, был в курсе. Когда мы попросили его приехать в Украину и стать той третьей стороной, которая сможет организовать коридор [для выхода людей с «Азовстали»], он ответил: «Я говорил с кардиналом, это для нас не проблема». Из этих слов мы сделали вывод, что проблема есть только в одной стране — Российской Федерации. Папа со своей стороны сделал несколько предложений, но был отвергнут именно Путиным. 

Мы [с мужем] всегда планировали длительное путешествие по Европе. Мы очень любим античность, историю Древнего Рима и Древней Греции, и нам хотелось в этих декорациях пожить какое-то время. Мне было больно находиться в Риме одной, потому что я мечтала, что мы окажемся там вдвоем и будем наблюдать это величие вместе.

Надежда

жена бойца «Азова» Владимира, находящегося в плену

Мы с детьми приехали в Мариуполь из Западной Украины 25 декабря 2021-го — на Новый год и праздники. Это была обычная жизнь. Помимо отпусков это был единственный раз, когда мы так много времени проводили вместе [с мужем]. Уже семь лет мы живем на расстоянии. 

Из Мариуполя я уехала 20 февраля с детьми. У нас [с мужем] была цель скоро встретиться: либо я должна была вернуться в Мариуполь, либо он должен был уволиться. Мы настроились на это. После 24 февраля наши планы сорвались. В тот момент очень хотелось, чтобы он был рядом. Была неизвестность: у нас двое детей, непонятно, куда идти и что делать.

В 2015 году родился сын Михаил, в 2020-м — дочь Анна. [До начала российского вторжения] мы строили планы. Владимир хотел уже уходить оттуда [из полка «Азов»]. Мы хотели еще ребенка, купить дом. Начать жить как обычная семья, пожить, как все люди. Чтобы он уходил утром на работу, вечером приходил с работы, ужин, все дела.

Старшему ребенку сейчас шесть лет. Он не говорит, у него аутизм. С ним очень сложно. Ему нужно очень много времени — от меня и всех родственников. Младшей дочери полтора года, она начинает говорить. Детям не хватает отца. Сын должен видеть пример мужества, дочка должна видеть отношение мужчины к ней и маме. Им не хватает папы, а мне — мужа. «Папа может все» — он поможет и покупки сделать, и что-то починить, и воспитать детей. 

С начала марта у нас была нормальная связь, потом все реже и реже. [Иногда] ее не было по несколько недель. Она появилась, когда он уже был на «Азовстали»: он писал раз в три дня, что живой. Без связи я чувствую тревогу. Со связью легче: когда он пишет «я живой», все становится нормально. Крайний раз мы связывались вчера [19 мая] — он сказал мне, что еще на заводе. 

Когда ты идешь по улице с двумя детьми, а навстречу тебе идет семья [с отцом], это наводит на мысли про мужа. У них все хорошо: они пьют кофе, гуляют, их дети качаются на качелях и смеются… А когда ты одна, когда ты приходишь домой — и тебя там никто не ждет или не приходит домой вечером, даже элементарно не звонит… Раньше мы созванивались и переписывались, а сейчас ничего. Морально это очень сложно. Ты держишься, и держишься, и держишься. А потом ты пришла [домой], погрустила, поплакала — и дальше с новыми силами, но… Это тяжело.

Мы познакомились осенью 2013 года. До 2014-го Владимир не служил, он продавал спортивные товары. Он был на Майдане, потом уехал служить добровольцем к пограничникам. В феврале 2015 года ушел в «Азов». Он шел защищать страну, Украина для него — дом. Если к вам в дом кто-то пришел, вы же не будете говорить: «Поживи здесь, а я уйду». Никто так не говорит, все прогоняют. Для него «Украина — мать» — как в песне поют. 

Сначала он ушел без ничего — тогда не обещали зарплату, все [обмундирование] сами собирали волонтеры и друзья. Не было как сейчас, когда обещают столько-то денег. Тогда вообще ничего не было. Это была просто идея. После этого резко сократилось время [которое мы проводили] вместе. 

Тогда мы узнали, что ждем ребенка. Я все время была одна, но он приезжал в отпуск. Вначале часто — раз в два-три месяца. Потом реже. Один раз я не видела его полгода. Он приезжал на две недели. Две недели — это ничего. Очень мало времени, чтобы побыть с семьей.

Когда родилась дочь, он уже не смог уезжать от нее так часто, говорил: «Еще немного, и я ухожу [из полка]». Девочка ему сердце растопила. 

Он не знал, кем планировал работать [после службы], его это держало. [В «Азове»] он был как дома, ему там было интересно. Он там вырос и многому научился — помимо армейских навыков, он научился работать с электрикой и ровнять стены. Потому что, кроме войны и учебы [военному делу], они делали себе жилье: сегодня [полк] здесь, через пару месяцев там. Нужно было обустраиваться. Он постоянно учился — даже в интернете, по видео. 

Ему нравилось, что этот полк поддерживает «идею нации». Там все патриоты, они любят свою страну. Он тоже патриот. Он знал, куда едет, и знал, что ему нужно делать. 

Для меня ребята, которые там [в полку], — это цвет нации. Такой человек, как мой муж, — это один из тысячи. Он очень любит свою семью и страну и никогда не даст их в обиду. Когда на них начинают наговаривать, что они убивают детей или что они нацисты… Я лично знаю не только своего мужа, но и его друзей [по полку]. На этих людях держится государство. Это не просто армия, люди этим живут — а значит, служат с любовью и ответственностью. 

Я не могу представить, каково жить в осаде. Слава богу, мой муж цел физически, но мне кажется, что в психологическом плане им сложно. 

У Владимира есть цель — вернуться домой. Его здесь ждут. Он всегда говорил: «Я держусь, все хорошо». И я ему говорю: «Ты держись, мы тебя ждем». Постоянно. 

Я надеюсь, что будет обмен [пленными], но понимаю, что он будет сложным. Было бы проще, если бы это было другое подразделение, но мы все знаем, что для них [значит] «Азов». Мы ждем каждого. Я жду своего мужа. Кто-то ждет отца или сына. Важно говорить о них, чтобы их не забыли. Они это заслужили. Они очень многое сделали для Украины и мира.

Ирина Егорченко

мать погибшего бойца «Азова» Артема Моши

В ночь на 8 [мая] мне приснился сон о том, что у Артема перелом позвоночника. Я проснулась в три часа ночи. Утром сразу начала звонить в патронажную службу полка «Азов», чтобы узнать, как у него дела. Дозвонилась. Мне сказали, что ночью в помещении госпиталя произошел обвал — ждали официальной информации о погибших. Смерть подтвердили утром 11 мая.

Несмотря на свой грозный внешний вид, Артем был нежным и чувствительным. Он рос на христианских ценностях и принципах. Мы религиозные и общественные деятели. Всю жизнь занимались тем, что служили другим, с этим связана наша работа. Мы [мать и отец Артема Моши] помогаем трудным подросткам — тем, у кого девиантное поведение или проблемы в семье. У нас есть свой лагерь для трудных подростков, Артем там всегда помогал. 

После 14 лет он стал активно заниматься боксом, был у меня накачанный, сбитый, высокий, крупный. Не полный, а мышцы большие. Занимался спортом. Если одни подростки занимались три раза в неделю, то Артемочка занимался чуть ли не семь дней в неделю. Тренер, видя его отношение к людям, доверял вести младшие группы. В 16 лет Артем уже завоевал титул чемпиона города Киева по боксу в тяжелом весе. 

В 2018 году, в 18 лет, он сказал, что хочет пойти в армию. Увидел для себя возможность закалиться, приобрести новые навыки. Для нас это было немного неожиданно, но мы не стали противиться: все-таки такой возраст, когда лучше в армии, чем потеряться в жизни. Мы поняли, что это серьезное решение. Повестка [в Украине] приходит в 20 [лет], но ему позволили [уйти в армию раньше] по разрешению родителей. 

Когда он отслужил, сказал, что видит себя в военной карьере, потому что это перспектива для роста — чтобы потом можно было поступить в СБУ. Конечно, как все родители, сказать, что мы были рады, что он хочет заключить [военный] контракт, я не могу. Тем более что тогда война в Донбассе шла уже шесть лет, кажется. Я видела, что он возмужал, не хотелось давить на него, управлять его судьбой: это его жизнь, стремления. Он заключил контракт с полком [«Азов»] и уехал.

Он выбрал этот полк, потому что на тот момент он был более-менее известный, входил в состав Национальной гвардии Украины. Не думаю, что он вкладывал какой-то [дополнительный] смысл. Он просто видел себя сильным воином, который может принести пользу своей стране.

[В начале службы] Артем был в Урзуфе, это село — уже Донецкая область. Мы с ним оттуда переписывались. Он тогда уже освоил профессию водителя — механика БМП. На права выучился, приезжал сдавать экзамены. Первое время было очень тревожно, он в принципе никогда не рассказывал про боевые задания — они и не имеют права. Ну я как-то адаптировалась более-менее. Конечно, помогала вера, много молились за него всей семьей, всей церковью (у Ирины четыре ребенка — кроме родных дочери и сына Артема, в семье еще двое приемных детей, — прим. «Медузы»).

Двадцать четвертого февраля, когда Россия уже полномасштабно вторглась, пропала связь с Артемом. Ее не было где-то дней пять-шесть. Мы, конечно, здорово понервничали. Он потом прислал вещи домой, просил забрать. Наверное, передислокация какая-то была. Мы привезли домой одежду, плеер, наушники, документы. 

Я понимаю, что я воспитала идейного человека, который отстаивает свои ценности. Но мне неприятно, что я потеряла своего единственного взрослого сына, прекрасного, замечательного ребенка в расцвете сил. Я понимаю, что здесь — на земле — я с ним не увижусь. Не увижу от него детей. Он ушел. Это, конечно, крайне неприятно, больно очень. С другой стороны, когда я думаю о том, что он ушел не напрасно… Сколько мне написало женщин, которые вышли [из Мариуполя по гуманитарным коридорам], потому что они [«Азов»] оттягивали на себя войска, сопротивлялись. Давали знать о том, что Мариуполь есть. Писали мамы с детьми: «Спасибо вам за сына».

Тут по Украине не было ни одного журнала, издания, передачи, которые не рассказали бы о моем сыне, о его подвиге. Слава о нем пролетела по всей Украине. Возле школы № 8 в Киеве, где он учился, есть сквер. Его хотят назвать именем Артема Моши. Его друзья называют мальчиков в честь Артема. 

Как бы мне ни было больно говорить как матери… Частичка моего сердца всегда будет с ним. Он достойный ребенок. Я понимаю, что мой сын отдал свою жизнь за свободу, стоял до последнего и мужественно принял смерть. Конечно, он как верующий человек, христианин ушел в лучшее место, в котором мы сможем увидеться. Это дает надежду. 

[В мирное время Артем] хотел тоже воспитывать трудных подростков, быть их тренером, учить детишек боксу. Он хотел построить большой дом, звал [туда] жить меня и отчима. «Я возьму много детей, мы будем всех их воспитывать». Был настроен на то, чтобы максимально приносить пользу обществу. 

Последняя [переписка с сыном] была 7 мая вечером — перед тем, как он погиб. Он поблагодарил за молитвы, написал, что они не раз его спасали. «Передай всем, кто молится, большой привет». Действительно, он несколько случаев описывал, когда молитвы его спасали от пуль. «Все будет хорошо, я это чувствую». Написал, что он меня любит. Я ему написала, что люблю его. В эту ночь Бог его уже забрал. 

Пока возможности получить тело нет, мы ждем. Я понимаю, что моего сына уже там нет, осталось только его тело. Я понимаю, что сейчас помощь больше нужна живым. Поэтому я не давлю ни на кого, понимаю, что сыну моему никак не поможешь. Пусть занимаются живыми, спасают живых, чтобы матери дождались своих сыновей, жены — мужей. А мы дождемся тела сына, закончим обязательно этот фрагмент нашей семейной истории вместе с ним.