«Вырвать из цепких рук родины» Адвокат Максим Гребенюк помогает российским солдатам, отказавшимся ехать воевать в Украину. Мы с ним поговорили

Российское вторжение в Украину продолжается больше двух месяцев. Все это время в СМИ появляются новости о солдатах, которые отказались от службы, чтобы не участвовать в войне. Последний известный случай произошел в начале апреля, когда издание «Псковская губерния» сообщило о 60 солдатах, отказавшихся ехать воевать, — теперь их увольняют со службы и угрожают уголовными делами. Несколько десятков таких «отказников» консультирует адвокат, администратор сообщества «Военный омбудсмен» Максим Гребенюк. «Медуза» с ним поговорила.   

— Чем вы занимались до того, как начали вести паблик «Военный омбудсмен»?

— Я служил в бригаде морской пехоты Северного флота. Сначала врачом, потом получил заочно высшее юридическое образование — с отличием, — и командир этой же бригады позвал меня к себе помощником по правовой работе. Я начал помогать командованию и военнослужащим этой бригады, подавал за них иски, когда их права нарушались. Потом меня сократили, и я перешел в военную прокуратуру. Десять лет прослужил там. На меня была возложена социальная сфера, больше ориентированная на помощь военнослужащим. Я старался очень чутко относиться к их жалобам. 

Паблик «Военный омбудсмен» я создал, еще будучи помощником военного прокурора, но сначала я был анонимным админом. Консультировал военных на общественных началах. В декабре 2021 года я уволился из органов военной прокуратуры, затем сдал экзамен на адвоката в Приморском крае. Сейчас с семьей живу в Москве и работаю тут же, специализируюсь на военных делах. 

— Почему вы уволились из прокуратуры?

— Военная прокуратура, по идее, должна работать и над защитой прав военнослужащих, но у нее в приоритете — защита интересов государства, военного бюджета. И когда возникает некоторое противоречие между интересами государства и правами военнослужащего, военная прокуратура всегда принимает сторону государства. Я же хотел заниматься защитой прав военнослужащих, мне это намного интереснее. Я уволился, когда были массовые протесты год-полтора назад. 

— Вы имеете в виду протесты в поддержку [Алексея] Навального?

— Да, тогда я окончательно понял, что нужно что-то все-таки менять в своей жизни. Как юристу и прокурорскому работнику мне его [Навального] расследования всегда были очень интересны. Документы и другие доказательства в них мне казались абсолютно безупречными с точки зрения юриспруденции. Вы удивитесь, но и многие мои бывшие коллеги считают так же. 

Его отравление и арест стали последней каплей. Я понял, что уже не могу работать в правоохранительных органах. До этого я считал, что можно изнутри поменять систему, если помогать людям. Но я ошибался. Я понял, что система тебя просто самого тогда переварит и выбросит. Поэтому я решил уйти.

— Почему вы назвали себя военным омбудсменом?

— Меня очень вдохновил проект «Омбудсмен полиции» Владимира Воронцова. Внимательно следил и слежу за ним. Считаю Владимира, как и Алексея, узником совести. 

— Не боитесь, что на вас возбудят уголовное дело за вашу работу, как на Воронцова?

— Конечно, боюсь, но правда дороже. 

— С какими проблемами военнослужащие к вам обращаются сейчас? 

— Сейчас есть проблемы со снабжением [как и до войны]. Например, как-то я выложил пост о том, что военнослужащие получают просроченные пищевые пайки.

Также обращаются раненые, те, кто получил контузии. Их чуть-чуть подлечили, физрастворчика дали и говорят снова ехать воевать. Они отказываются, просят их полечить для начала, а им говорят: «Нет, ты чего-то недопонял, Родина в опасности, иди служи». Им я тоже помогаю, мы будем через суд бороться за то, чтобы им сначала оказали надлежащую медицинскую помощь.

Да, я считаю, что нам не надо отправлять туда солдат, чтобы они там гибли. Это мое личное мнение. Но я, как адвокат, поддерживаю [права] и тех военнослужащих, кто выполнил приказ и поехал туда.

— Много ли военных к вам сейчас обращается?

— В разы больше обращений, чем раньше. Некоторых военнослужащих увольняют за отказ от участия в «специальной военной операции», другим [за это] угрожают уголовными делами, которых даже близко тут быть не может. Для большего ужаса приплетают и измену родине, и дезертирство. Военнослужащие в большом страхе пишут мне и звонят. Такие вопросы просто все перекрыли, их масса. 

— Срочники, которых отправили в Украину, к вам обращались?

— Можно сказать, что да. Я как адвокат выезжал в Брянскую область. Там мама [срочника] перепугалась, что ее сына отправят именно в Украину. У них часть находится рядом с границей. Я выезжал к этому военнослужащему вместе с мамой в часть и провел беседу с командиром о том, что есть указ верховного главнокомандующего не допустить участия военнослужащих по призыву в «спецоперации» на территории Украины. Он меня услышал. Срочник остался в пункте постоянной дислокации воинской части.

Так что можно некоторую работу провести и единичных военнослужащих вырвать из цепких рук родины.

— До начала войны с Украиной к вам обращались, например, контрактники, которые ездили воевать в Сирию?

— По Сирии обращений практически не поступало. Там почти нет нарушений прав военнослужащих — их всем обеспечивают, а платят примерно так же, как сейчас в Украине.  

— А сколько сейчас получают контрактники в Украине?

— Порядка 5–10 тысяч рублей в день [за участие в «специальной военной операции»]. Это помимо официального денежного довольствия.

— Вы сказали, что обращения от «отказников» перекрыли сейчас все остальные. Сколько примерно у вас сейчас таких обращений?

— Сейчас таких, с кем я хотя бы вступал в переписку и созвоны, несколько десятков человек, ближе к ста. И чаще всего за каждым собеседником — группа других военных, которым он подсказывает после того, как со мной посоветуется. Но рассказать подробности я смогу только тогда, когда суд примет к рассмотрению их иски о восстановлении на службе. 

— Какие рода войск вообще отказываются ехать в Украину?

— Не могу вам на это ответить, потому что нахожусь в России и не хочу «дискредитировать» ВС РФ. 

— Кто-то из чинов повыше, желающих не участвовать в войне, обращался к вам за помощью?

— Да, я помогал одному капитану разведроты. Подробностей раскрыть не могу.

— А могут ли военных вообще привлечь за отказ участвовать в войне?

— Ну, в мирное время привлечь к уголовной ответственности за невыполнение приказа достаточно проблематично. Но я не могу сказать, что уголовное дело нельзя возбудить вообще. Невыполнение приказа является преступлением, только если это повлекло последствия — материальные — или была сорвана боевая задача. Это следует из ч. 1 ст. 332 Уголовного кодекса («Невыполнение приказа»). Например, солдат оборонял казарму, но бросил оружие и сбежал, а казарма сгорела.

А как посчитать «вред» на территории Украины? Это очень трудно. Например, «вред» может выражаться в срыве боевой задачи, если это повлекло жертвы среди наших военнослужащих или были сорваны стратегические цели. Тем не менее ни одного уголовного дела пока нет. И, мне кажется, я знаю почему. 

— Почему? 

— Потому что это все попадет в СМИ. Если будут возбуждать уголовное дело за срыв какой-то задачи, это будет значить, что что-то у армии пошло не по плану.

По нормам уголовно-процессуального законодательства, если в отношении военнослужащего возбуждено уголовное дело, ему обязаны выдать копию постановления о возбуждении дела. И там будет написано, в чем существенный вред, который он нанес интересам службы. Все узнают, что сорвана какая-то конкретная боевая задача. То, что там будет написано, подорвет авторитет командования, если дело станет достоянием общественности. Военнослужащий сможет давать интервью журналистам и может рассказать очень много интересного. 

Ну и будет очень сильно расти внутреннее сопротивление у рядовых военнослужащих, если в их отношении возбуждать уголовные дела. Поэтому пока наше государство на это не идет. Но я всем разъясняю, что теоретически это возможно. 

— Многие российские пленные говорили, что 24 февраля им сказали, что они едут на учения, а потом приказали участвовать в «военной операции». Это правда? К вам обращались такие?

— Да, конечно. Вот как раз по ним я сейчас и буду готовить иск. Им говорили, что это просто учения. А оказалось, что это «специальная военная операция». Среди них есть те, кто вообще отказался заходить [в Украину], и те, кто зашел, немного побыл там и ушел. 

— Как они вам объясняют, почему они не хотят больше туда ехать? 

— Не могу ответить, потому что таким образом могу «дискредитировать» Вооруженные силы и по моим словам может сложиться впечатление, что мы как идиоты там воюем. Я этого сказать вовсе не хочу.

Ну и одно дело побеждать, а другое дело — погибать. Очень многие отказались именно после начала спецоперации, когда стали гибнуть их товарищи. Хотя «отказникам» очень сильно угрожали уголовными делами, кричали, топали ногами и вызывали военного прокурора. 

— А что бывает с теми, кто отказался?

— Подавляющее большинство увольняют. Некоторых отправляют в отпуск, потому что по закону перед тем, как уволить, военнослужащим должны предоставить все отпуска и только потом исключить из списков части. Поэтому многие уволенные до сих пор в отпусках.

Но увольняют не всех: в некоторых частях настолько большой процент отказавшихся, что если их всех уволить, то уже служить некому будет. Поэтому демонстративно увольняют только какую-то часть отказавшихся.

Еще у меня есть те, кого вовсе не уволили после отказа. Одного военнослужащего ФСБ, водителя из военной контрразведки, вернули. Его попугали, покричали, и ничего с ним не произошло дальше, он так же возит людей. 

— Вы писали, что некоторым уволенным ставят в учетно-послужной карте печать «склонен к предательству обману и лжи». 

— Вот здесь я больше всего хейта получил, именно за эти штампики. Меня обвинили в том, что я фейки распространяю, что это в украинских телеграм-каналах в первую очередь появилось. Нет, это появилось у меня. Военнослужащий обратился ко мне с жалобой на этот штамп.

— Часто к вам с таким обращаются?

— Нет, это, скорее, личная инициатива некоторых командиров. Мне недавно снова показали военный билет, в котором написано, что военнослужащий отказался от участия в «специальной военной операции», поэтому увольняется «по невыполнению условий контракта». То же самое, но в мягкой форме. Они делают такую запись в военном билете или в послужном списке, чтобы испортить жизнь военнослужащему. Эта запись ничем не предусмотрена, она незаконна, и можно потребовать ее аннулировать. Я этим будут заниматься. 

— А как она может военнослужащим жизнь испортить?

— Она будет влиять на дальнейшее трудоустройство военнослужащего — когда он, например, попытается устроиться в другую воинскую часть, в полицию, во ФСИН или в любые силовые структуры. Нет у командиров других рычагов, кроме как кричать и угрожать уголовными делами, а на деле только уволить.

Многие и так хотят уволиться. Но командиры же должны как-то на такое реагировать, так что им ничего не остается, кроме криков, угроз и вот таких нехороших записей. 

— К вам обращаются раненые или родственники погибших? Например, за помощью с выплатой компенсаций.

— Да, как я говорил, есть раненые и контуженные, которые считают, что медицинская помощь, которую им оказали, недостаточна. Есть обращение от жены солдата с черепно-мозговой травмой, он не может получить компенсацию. 

— А родственники погибших обращаются?

— Нет.

— Контрактников, по вашему наблюдению, становится сейчас больше или, наоборот, их количество уменьшается, учитывая увольнения? 

— Многие военкоматы сейчас занимаются набором военных на краткосрочный контракт. Про приток не могу сказать. Но отток со службы, по моему мнению, очень большой.

Большинство из тех, кто сейчас первый раз заходит [в Украину]… Они хотят «денацифицировать», «демилитаризировать», «освобождать» — и даже убивать многие готовы. Только умирать готовы далеко не все.

Когда военнослужащие понимают, что реальность заключается в том, что тебя могут в любой момент убить, для многих это становится отрезвляющим фактором. Многие начинают переосмысливать необходимость своего участия. Потому что украинцы знают, за что они погибают, бесстрашие солдата на этом и базируется. Когда наши деды воевали, они знали, за что они погибают. А наши военнослужащие не все понимают необходимость своей гибели. 

— Что о войне говорят те, кто к вам обращается? Например, после ранения или увольнения.

— Некоторые все еще убеждены, что они сражаются там с нацизмом. Я не могу сказать, что все, кто побывал на войне, считают, что это все зря. Есть люди, которые хотят вернуться туда, — они хотят просто получить какие-то выплаты и готовы дальше участвовать. Но таких меньшинство.

Остальные в основном говорят, что местное население не радо их видеть там. Еще говорят, что там не какие-то разрозненные группки «нациков», как им пытались рассказать, а регулярные, полноценные вооруженные силы. Военнослужащие понимают, что не совсем так все обстоит, как им говорили, и что там не «нацики», а нация, которая занимается обороной своего государства. 

— А вы сами что думаете о войне?

— Я считаю, что нашим ребятам на «спецоперации» нечего делать абсолютно. Я был на границе с Украиной в 2014 году в командировке — еще в должности помощника прокурора. Я видел, как создавались ЛНР и ДНР, поэтому поводы для начала войны мне кажутся абсолютно искусственными. Но повторюсь: это мое личное мнение. Никого ни к чему не призываю.