Многие жители Украины вынуждены эвакуироваться в Европу через ДНР и Россию. Им приходится проходить «фильтрацию» и сниматься в пропагандистских видео

К 22 апреля, по сообщениям российских государственных СМИ, из Украины (в том числе с территорий самопровозглашенных ДНР и ЛНР) в Россию выехал почти миллион беженцев. Однако многие в ней не задерживаются и сразу выезжают дальше — в Европу. «Медуза» поговорила с несколькими жителями Мариуполя и Рубежного Луганской области Украины о том, каких усилий им стоило уехать от войны. Им проходилось проходить «фильтрацию», многократные допросы, а некоторых выпускали только при условии съемки в пропагандистском видео.

Юлия

Я жила в квартире в городе Рубежное с двумя сыновьями: одному пять лет, а другому 11. Кроме сыновей, у меня есть две дочери. Одна из них жила с отцом и после начала войны уехала в Вильнюс. Вторая осталась жить и работать в Киеве.

Вместе с сыновьями и соседями мы прятались в подвале своего дома. В большом многоквартирном доме рядом с нами устроили штаб ЛНР. 

Я работала продавцом в магазине. Я до конца не верила, что в нашем городе будет полномасштабная война. Через неделю после 24 февраля в Рубежном уже были слышны дальние обстрелы, люди начали массово скупать продукты. На работу я ходила до 7 марта, пока продукты в магазине не кончились.

Мы очень хотели эвакуироваться, но с первых дней войны это было практически невозможно, часть города, в которой мы жили, уже была оккупирована войсками ЛНР.

Был такой случай, когда я спросила у чеченцев, которые возвели свой штаб возле моего дома, смогут ли они помочь уехать. Они сказали, что согласны вывезти, но только за деньги. «Откуда у нас деньги? Мы бедные украинцы», — ответила я. Тогда они предложили попробовать уехать самим.

Когда МЧС Украины хотело подвезти нам воду, их машину обстреляли. Людям даже не дали возможности взять воды.

У нас был дом в селе Невское Луганской области. 27 февраля позвонила моя подруга и односельчанка. Она сказала, что дома больше нет. Было попадание во двор, крышу снесло, окна выпали, а из дома все вынесли. По ее словам, российские военные забрали у соседей машину и генератор из дома, перебили всю посуду, а все ценные вещи унесли с собой. Рядом сожгли хутор, людей вывезли в соседнее село, поселили в детском саду. Оттуда уже вывозили дальше в Россию.

Невское полностью оккупировано российскими войсками. Там была небольшая ферма с коровами, телятами и свиньями. Все это сожжено и разграблено. В селе осталось человек двадцать, которые не могут покинуть свою землю. Некоторые старики — даже физически.

7 апреля нас начали вывозить в Россию. Мы не знали, куда едем и сможем ли когда-нибудь вернуться в Украину. Тех, кто соглашался эвакуироваться, использовали как актеров для российской пропаганды. Так и мы с сыновьями попали на одно из таких видео, где боевики ЛНР при вывозе из города рассказывают, как помогают освобождать местных жителей. Это была наша плата за вывоз (это видео доступно в интернете; мы ознакомились с ним, но не даем ссылку, чтобы сохранить анонимность героини рассказа, — прим. «Медузы»). 

Пункт пропуска на границе с Россией мы с детьми переходили пешком. Нас отправили на узловую железнодорожную станцию Лихая в Ростовской области. Там с нами было 45 человек. Наши документы скопировали в десяти экземплярах, допрашивали, лили много грязи на наше государство и нашего президента. Рассказывали, что освобождают нас от нацизма и терпеть не могут жестокости к народу Украины. Говорили, что мы идем на поводу евреев, а наши власти — это нацисты с еврейскими корнями. Обещали работу и медицинскую помощь, оскорбляли наше образование, говорили, что в школах у нас ничему не учат. Говорили, что наше новое поколение нужно спасать от этих нацистов.

Там мы провели где-то двое суток, а затем нам сказали, что мы едем на поезде в Ленинградскую область. Нам выдали справку, которая разрешает пребывание на территории России и Беларуси в течение 90 дней. После этого мы ждали примерно 12 часов, пока россияне допросят мужчин, которых вывезли с нами. Оттуда нас и около ста других людей посадили на поезд, направлявшийся в город Тихвин Ленинградской области. По словам проводника, нам повезло, потому что предыдущий поезд, где было 300 человек, отправили в Сибирь.

Нас присоединили дополнительным вагоном к поезду, на котором из Луганска ехало 650 мариупольцев. В поезде было четырехразовое питание. Детям давали печенье и даже конфеты. Воды было достаточно, что особенно странно ощущалось после четырех недель в подвале без воды. Были тушенка, паштеты, рыбные консервы.

Когда моя дочь вышла на связь с планом, как покинуть Россию, я вцепилась в эту возможность и стала думать, как мне отлучиться от группы. Я придумала историю о родственниках в Питере, что они нас встретят и помогут с документами в России. 

Когда мы вышли из поезда, ко мне подошел начальник полиции и повел в комнату для допросов. Спрашивал, куда и к кому я собралась в Питере, почему изменила свое решение. Потом допрашивал детей. Спрашивал, действительно ли я являюсь их мамой, нравится ли им в России. Сфотографировал все мои документы, записал номер телефона. Когда я сказала, что за нами приехали, вывел в зал ожидания, дождался человека, который должен был нас встречать. Это был парень из Питера. На свой страх и риск он согласился нас встретить и отвезти в Питер к знакомым. Полицейский спросил адрес, где мы будем находиться, и отпустил.

В Питере нас ждали очень добрые и приветливые люди — знакомые знакомых моей дочери, которые переживают за события в Украине. Нам дали помыться, покормили, постирали нашу одежду и уложили нас спать на кровать. Впервые за 27 дней она была теплой и удобной. Дети спали как ангелы.

Утром за нами приехало такси, которое отвезло нас в [приграничный c Эстонией] Ивангород. По дороге в город стоял блокпост, где у нас еще раз проверили документы, спросили, куда мы направляемся и почему покидаем Россию. Снова спросили у детей, действительно ли я их мама, нравится ли им в РФ и куда мы направляемся. Сфотографировали наши документы и разрешили ехать дальше. Водитель довез нас до переходного пункта в Эстонию и уехал. На пункте пересечения границы проверили наши вещи, взяли наши документы и где-то полтора часа что-то с ними делали. Затем снова спрашивали, куда, зачем и к кому, на что я ответила, что к родственникам, и дала адрес друзей. Потом был допрос детей с теми же вопросами, что и раньше. После этого нас отпустили, вернули документы и пропустили в Эстонию.

На эстонской границе в Нарве нас встретила сотрудница местной полиции [которая встречает беженцев]. Она помогла быстро пройти пункт пропуска и донести вещи до остановки, откуда мы уже поехали к людям, с которыми заранее договорилась дочь, и они согласились помочь нам в Эстонии.

Сейчас все это очень сложно вспоминать. Не могу передать, что мы пережили, как хоронили людей во дворе дома, как я сама несколько раз чудом избежала смерти. Эти звуки ракет, танки под подъездом, постоянные обстрелы… И голоса детей, которые четыре недели говорили: «Мама, я хочу есть, мама, я хочу пить, мама, мы хотим жить, мама, когда мы поедем домой?»

Игорь

Я выучился на моряка, ходил в рейсы и все деньги вкладывал в недавно купленную квартиру. 24 февраля в ней наконец-то закончился ремонт. Когда все началось, я понял, что все мои надежды по поводу квартиры и в целом дальнейшей жизни рухнули и будет что-то новое.

Как только все началось, люди были максимально сильно напуганы. В городе ощущалось волнение. Один из районов Мариуполя сразу начали уничтожать, но по сравнению с другими местами в городе все было более-менее нормально. Мародерство началось практически сразу. Люди сначала просто скупали продукты, а потом начали их красть.

Мы всей семьей кучковались в Приморском районе, где мы все жили. Первое время даже не чувствовали, что война началась. Прошло недели полторы. Второго марта отключили связь в Мариуполе. Некоторых жителей, которые последний раз выходили на связь именно в эту дату, до сих пор не могут найти. Мы с девушкой под обстрелами ходили на холмистую местность, чтобы ловить связь и сообщать родственникам, что мы живы.

Я забрал девушку к себе, потому что у нее в районе была полная жесть [с обстрелами]. Электричество и воду отключили практически сразу. Благо мы жили в частном секторе и там неподалеку была речка. У некоторых людей в центре не было воды, и они банально умирали от обезвоживания. Плюс мы могли запускать дизельный генератор, чтобы как-то обогревать дом.

Где-то пятого марта отключили и газ. Это было самое плохое. С помощью газа мы могли хоть как-то жить. Начали жечь костры, ходить за дровами — каменный век. С утра вставали, грели воду, чтобы помыться и чаю попить. Один раз мы вышли в город, когда наши соседи с нами поехали на машине в магазин, где давали воду. Приехали, увидели 150 человек в очереди. Пошли проведать ее отца, который недалеко жил. Встретили его у магазина и направились к его дому, чтобы он отдал документы. Не успели мы отойти от магазина, начались жесткие обстрелы. Мы услышали свист, а после него снаряд прилетел в дом отца и просто разорвал его.

Услышав свист, мы упали на землю. Отец моей девушки — бывший военный. Он сказал: сразу бежать. Как только мы отбежали, на место, где мы лежали, градом посыпались осколки. Это произошло в районе 10 марта.

Когда мы ловили в очередной раз связь, я встретил парня из своей школы, который рассказал, что его знакомые выехали в Бердянск, где есть связь и свет. В этой ситуации самое страшное — отсутствие связи. Когда у тебя ее нет, ты постоянно живешь с мыслью, что все, кого ты знаешь, уже мертвы.

Мы пришли домой, сказали об этом моим родителям. Папа загорелся тем, чтобы уезжать. Пока была возможность до комендантского часа, мы быстренько собрались, сели в машину и уехали. Ехали мы в кромешной темноте. Мы едем, вокруг нас взрываются снаряды, ездят танки. Нам повезло, в нас никто не попал. Вокруг все в обломках и трупах. Посреди дороги валяются деревья.

Мы доехали до Бердянска, нас там в каком-то общежитии поселили местные волонтеры. Дальше у нас был выбор — ехать в Запорожье либо ехать в Крым. В Бердянске оставаться было не вариант: там тоже назревала гуманитарная катастрофа. У меня несколько знакомых как раз выехали в те же дни на своих машинах. Они пытались проехать в Запорожье, там сформировалась колонна из порядка ста машин.

Я знал, что туда ехать было очень небезопасно. В той колонне то на мине кто подорвется, то обстрелы начнутся, то мост взорвут. Мы приняли решение выехать на Крым, а оттуда ехать уже в третьи страны. В те дни была проблема с топливом в Бердянске. Нам повезло, что дядя моей девушки был волонтером и возил на фуре гуманитарку. Он отлил нам дизеля, чтобы мы смогли доехать до Крыма.

С Бердянска идет дорога на Мелитополь. Не доезжая до него, мы повернули на Чонгар (село в Херсонской области, пограничный пункт между Украиной и Крымом, — прим. «Медузы») и приехали в Крым. Там на пограничном пункте была огромная очередь, мы очень долго стояли.

В то время, когда мы там были, была полная бюрократическая неразбериха. Они сами не знали, что делать. Было ощущение, что указания от правительства менялись каждую секунду. У каждого служащего была разная информация. При переходе через границу нас очень долго проверяли. Со мной говорили минут двадцать, потом забрали телефон и куда-то с ним ушли. В итоге отпустили. У девушки даже телефон не проверяли. Татуировки у меня лично не смотрели, но у очень многих знакомых проверяли. Что примечательно, на каждом блокпосту по пути в Чонгар стояли ребята на вид 16–17 лет, буквально дети. Иногда встречались люди постарше. Все как один пытались что-то отжать. Ты сидишь в машине, у тебя спрашивает документы какой-то ребенок. У него каска больше, чем голова. Видно, что им самим страшно. Я не понимаю, как у них это все работает и кого они туда ставят.

Нас сначала послали в какую-то школу в Джанкой, но в тот же день передумали и перенаправили в Алушту. Сначала нам там хотели делать временное убежище, но спустя пару дней опять передумали. Мы это время там переждали в санатории. Выдали нам миграционную карту — 90 дней мы могли жить без проблем, ехать куда хотим и находиться где хотим. До истечения этого срока надо где-то зарегистрироваться, у кого-то прописаться. Мы с девушкой поехали в Краснодар к друзьям, а родители остались в Крыму у знакомых.

У нас все слегка затянулось, потому что мы не понимали, куда нам дальше двигаться. Пробыли там недели две, потом сняли квартиру в Краснодаре. В итоге мы поехали в Эстонию. Хотели поехать в Грузию, но оказалось, что через Питер на поезде добраться в Эстонию намного проще. На российской стороне границы с Эстонией нас проверяли намного жестче. Там были люди из серьезных госструктур (вероятно, имеется в виду пограничная служба ФСБ, — прим. «Медузы»). Было много людей в гражданском, но люди в форме ходили и спрашивали у них, что делать.

Нас там жестко обыскивали. Я, видимо, вел себя как-то подозрительно. Меня какой-то самый матерый сотрудник в гражданском позвал к себе в кабинет, и мы с ним болтали часа полтора обо всем. Я ни с кем из своих близких столько не болтал, сколько с этим человеком. Мы с ним болтали по поводу каждой картинки в галерее, по поводу каждого сообщения в телеграме. Но я вел себя уверенно и ничего не скрывал. Мы нормально поговорили, и я поехал дальше.

К девушкам там более по-человечески относятся. Водитель автобуса даже предупреждал, что лучше сначала украинским мужчинам пройти, потому что их долго держат.

Мы не знали, что делать дальше. Приехали просто в никуда. Надеялись кого-то найти на вокзале, но никого не было. Мы просто прошли в ближайший «Макдональдс», поймали вайфай, начали шерстить группы, нашли людей и жилье на первое время. Нам помогли очень хорошие волонтеры, которые сами из Киева, но давно живут в Таллине. Провели несколько дней в Эстонии, в итоге нашли билеты за восемь долларов в Стокгольм и решили ехать туда, чтобы делать вид на жительство.

Мы живем в хостеле с девушкой и другом. Сейчас на электричке поехали в другой город, чтобы пытаться искать работу. Я делал ремонт сам в своей квартире и кое-что в этом понимаю. Думаю, смогу так заработать денег на первое время. После конца войны, конечно, хочется вернуться в Украину. Там дом, там все. Все знакомые, друзья, родственники. Квартиры у меня, как я слышал, уже нет. Дома родительского тоже нет. У соседей родителей прямое попадание в дом было. Но все равно многие хотят вернуться, чтобы как-то пытаться восстанавливать все эти руины.

Богдан

Четырнадцатого марта начались сильные обстрелы прямо рядом с моим домом. Снаряды летели со стороны Донецка. Чудом я узнал, что из Мариуполя можно выехать через разбитый блокпост. Случайно услышал разговор людей на улице: человек предлагал присоединиться к их колонне. Я предложил родственникам уехать на свой страх и риск. Возможность была хорошая и единственная на тот момент.

В ночь с 14 на 15 марта мы не спали. Лупили сильно, дом постоянно дрожал. Мы жили рядом с «Нептуном» (крытый плавательный бассейн в центре Мариуполя, уничтожен в ходе обстрелов города, — прим. «Медузы»). У нас не было ни связи, ни воды, ни света. Мы ничего не знали, что творится в мире, только по слухам. Пятнадцатого утром мы встали и решили уезжать. Мы собрали вещи, упаковали, повесили белые ленточки, написали на машинах «ДЕТИ». Смысла держаться уже не было. Уехали всей семьей. Выехали в сторону Драмтеатра, когда он еще стоял. 

Мы решили ехать над морем. Центр города весь горел. Мы ехали через Поселок Моряков (название района на окраине Мариуполя, — прим. «Медузы»). Там никого не было, стояли подбитые танки, на столбиках висели русские каски. Мы выехали на Бердянск и ехали довольно долго. Машин где-то семьдесят было. На блокпосту у нас проверяли вещи, татуировки, мозоли на руках [от оружия]. Пропускали быстро, каких-то жестких досмотров не было.

Мы нашли первый попавшийся отель в Бердянске и сняли его на шесть дней. Отоспались, отошли от всего, постирались, приготовились. На шестой день мы вышли в город на поиски бензина, чтобы уехать, потому что в Бердянске было небезопасно находиться. Хотели поехать в Украину, начали обзванивать знакомых, когда появилась связь. Они сказали, что передвигаться очень опасно. Сказали, что на Запорожье ехать не стоит, потому что там обстреливают. Мы решили ехать до Крыма. Подошли к ребятам, спросили, куда выехать, где можно пересидеть. Нам сказали — только на Крым. Нашли бензин, нам продали по 100 гривен [около 272 рублей по текущему курсу] за литр. 

По пути было очень много блокпостов. Мы добрались до Крыма, простояли больше суток на таможне, пока зарегистрировали машину и животных. Проверяли нас тщательно, особенно мужчин. Мы подошли, спросили, куда можно податься. Нас отправили в Джанкой и сказали, что школа № 8 принимает беженцев. Было 10 утра. Мы выехали в Джанкой, нашли эту школу, нас там хорошо приняли. Покормили, сразу дали места. Мы сложили вещи и легли спать. Рано утром пришел человек и сказал, что школу надо освобождать, потому что дети будут учиться, но есть возможность поехать в Ялту. Выбора нема, так что мы согласились. 

В восемь утра мы выехали на машине в Ялту. Нас поселили под Ялтой в пансионате «Смена», который уже давно не работал. Там все старое — общий туалет, общий душ. Мы пробыли там около двух недель. У нас не было ничего, никаких денег. Обещали финансовую помощь — 10 тысяч рублей, страховой полис, временное убежище и так далее, но в итоге ничего этого не дали. Но нас хорошо приняли крымские волонтеры — помогали, привозили еду и одежду.

Четвертого апреля к нам приехал лысый человек, с виду татарин. Говорили, что он наш куратор. Он приходил, делал всякие объявления от лица власти и начальства, рассказывал, что нас Краснодарский край спонсировал. Он сказал, что если у кого есть целые машины, то они готовы дать бензин. У кого сломанные машины — помогут с запчастями. У кого нет транспорта — вывезут сами, но куда — сами не знают: «Куда скажут, туда и повезем». 

Мы спросили, можно ли на Европу выехать. Он сказал, что можно, но спросил, почему мы хотим уехать. Я объяснил, что у меня в России никого нет, а в Европе сестра. В этот же день я написал знакомой, которая живет в Германии, и узнал, что делать дальше. Она скинула контакты волонтеров из Швеции. Я связался с ними, и они объяснили, как к ним ехать. Но для этого нужно было попасть в Ростов, а у нас ни копейки денег нет, [банковская] карта не работает. Тогда еще одна волонтер заказала на нас автобус, и в тот же день в полдевятого вечера нас забрали. 

Всю ночь мы ехали и в семь утра уже были в Ростове. В 10 приехал автобус, мы час грузились в него. И еще полтора дня мы ехали на Европу. Седьмого апреля мы пересекли границу с Эстонией. Попали туда, там нам волонтеры сняли хостел на сутки, мы переночевали. Волонтеры нам помогли туда добраться. Сейчас мы здесь занимаемся документами и ищем работу.

За весь путь меня четыре раза опрашивали — на блокпостах и границах. Спрашивали, знаем ли мы кого-то из «Азова», есть ли знакомые военные, связи с кем-то, воевал ли я, служил, татуировки смотрели, синяки и мозоли [от оружия], телефоны шмонали — мало ли какая-то там зацепка. В Ялте какие-то серьезные ребята приехали, начали расспрашивать нас, видели ли мы «Азов», что у них за оружие. Я им объяснил, что я не военный и не разбираюсь. С нами ехал один парень, который полностью почистил свой телефон, удалил все, что было. Они заинтересовались почему — он сказал, что купил новый. У него нашли одно сообщение за 2018 год, долго держали, но потом отпустили.

Андрей

В Мариуполе все разрушено. Еды нет, продовольствия нет, света нет, магазины не работают, воды не было тоже. Ее искали где могли, сливали с батарей, находили на старых пожарных станциях. Вода там была ржавая, поэтому ее кипятили по два-три раза. Мы с женой с ребенком почти полтора месяца провели в подвале, на улицу выходить было опасно. В любой момент может что-то прилететь, один раз прилетел осколочный снаряд. Людей ранило осколками, врачей не было, люди сами помогали друг другу как могли. В моего друга попал осколок, мы зашивали его рану обычными нитками. Все, что происходило в городе, — настоящий ад. Тогда мои родители сказали, что ребенка надо отсюда вывозить, потому что в таких условиях жить невозможно.  

Двадцать седьмого марта я узнал, что из Мариуполя можно выехать через Новоазовск [под контролем ДНР]. Тогда мы собрали вещи, которые удалось сохранить, и отправились в путь. Все коридоры, по которым можно выехать, российские. Город окружен со всех сторон, поэтому со стороны Украины там быть ничего не может. Но после месяца без еды, без газа и без света ты будешь рад любой помощи. Особенно когда у тебя семилетний ребенок, который хочет кушать.

Я нашел человека, который согласился нас отвезти, если я дам ему деньги на бензин. Я заплатил ему 500 гривен [около 1350 рублей по текущему курсу], и он отвез нас в Новоазовск [под контролем ДНР], где был пункт приема беженцев. Мы часа три пытались оформить документы с военными и местным МВД. В итоге нас зарегистрировали и посадили в автобус. Мы ехали около семи часов и остановились в 15 километрах от границы [с Россией]. Там нас еще раз досмотрели, сняли отпечатки пальцев, сделали фотографии, пробили по своим базам. Провели допрос, где-то 40 минут со мной беседовали. Они задавали вопросы о работе, о том, почему я уезжаю, служил ли я в армии. У меня с собой был пропуск с завода, на котором я работал, поэтому в этом плане мне повезло.

Потом мы перешли границу. Там был еще один допрос; у нас проверили телефоны и сказали, что направят в Таганрог. Изначально говорили, что будет распределение по России и, если у кого-то есть родственники, можно будет добраться до нужной точки. Как оказалось позже, на самом деле из Таганрога тебя могут направить в одну точку, а если что-то не нравится, то на улицу. Многие возмущались, но приходилось ехать туда, куда скажут. Гривна в России не меняется, а если кто и меняет, то курс, конечно, очень смешной.

Нам говорили так: мы вас вывозим, например, в Чебоксары, там ты проходишь медкомиссию, получаешь все нужные документы, устраиваешься на работу и можешь получить одноразовую помощь в размере 10 тысяч рублей. Если семья из трех человек, то на 30 тысяч можно уже сорваться и ехать куда-то дальше, многие так и делают. С нами была бабушка, ей было около 70 лет, она хотела назад в Украину, а ее отправили вообще в Казань.

В Москве у меня есть хорошая знакомая, к ней я обратился за помощью. Она помогла заказать билеты из Ростова в Москву. В сам Ростов из Таганрога мы добрались на электричке. В Москве она нас приютила, и там мы нашли волонтеров, которые подсказали, что из России в Европу можно выехать через Питер. Еще она помогла нам купить билеты до Ивангорода.

Там мы снова проходили досмотры. Российские пограничники смотрели телефоны, задавали вопросы. У меня мариупольская прописка, поэтому нас пропустили без особых проблем. К людям из Западной Украины относились более жестко. После того как они проверили нас по своим базам, нас пропустили дальше. Оттуда мы поехали в Нарву, приехали в Таллин на поезде, для граждан Украины билеты на них выдаются бесплатно.

Там мы сразу купили билеты на самолет и отправились в Норвегию. Приехали уже ночью, а волонтеры нам помогли найти место, чтобы поспать. Утром я стал ходить по полицейским участкам. Английский я не знаю, общался с ними через переводчик в телефоне. Нам дали направление в пансионат временного содержания. Дальше у нас будет распределение по общинам. Сейчас мы находимся в 30 километрах от Осло, в пансионате нам дали комнату, кормят четыре раза в день.

Война — это страх и ужас, люди покидают свои дома не потому, что они этого хотят. Если бы войны не было, я бы никуда не уезжал из Мариуполя. Проблема Левобережного района Мариуполя в том, что мы просто отрезаны, у нас взорваны все мосты. Уехать в другое место у нас не было возможности. Сейчас я бы хотел остаться тут жить, я не хочу возвращаться ни в Украину, ни в свой дом, который уже полностью сожжен дотла. Восемнадцатого марта в мой дом попал снаряд, теперь вместо него руины. Возвращаться мне некуда.

Алина Ткач

Мы жили в частном доме. Двадцать второго марта к нам прилетел снаряд и моя мама погибла. После этого мы некоторое время находились у соседей, но через некоторое время к ним попал снаряд тоже, тогда мы все перебрались в бомбоубежище. Там мы находились около недели. Люди, у которых были машины, начали выезжать из города. Нам сказали, что можно выбраться через блокпост ДНР, тогда мы с моими двумя дочками и моим папой приняли решение бежать.

Мы жили в Левобережном районе, который был полностью отрезан. Люди из других районов еще могли выехать в сторону Бердянска, но у нас был выбор уехать только через Россию. Мы не выбирали, куда бежать, главное — чтобы просто оказаться в безопасности.

На блокпосту, так как у нас был маленький ребенок, нас пропустили без очереди. Военные к нам относились нормально. Но другие стояли в очередях по трое суток. Нас отвезли в село Приморское и разместили в школе, а потом перенаправили в Докучаевск. Там в ДК мы прошли фильтрацию, и нас на автобусе направили в Таганрог. На фильтрации у тебя снимают отпечатки пальцев, фотографируют, смотрят твой телефон, чтобы у тебя не было подозрительных переписок.

Из Таганрога нас могли направить в Киров, но такой вариант нам не подходил. У меня есть знакомые в Германии, поэтому нам надо было добираться туда через Питер. В Таганроге к нам на вокзале подошел волонтер баптистской церкви и предложил переночевать у них. Там мы провели три дня, потом другой волонтер предложил отвезти нас в Москву. В Москве мы еще раз переночевали в церкви, потом этот же волонтер отвез нас до Питера и не взял с нас ни копейки.

Мой папа решил провести несколько месяцев в России и вернуться обратно в Мариуполь отстраивать наш дом. А мы поехали дальше на границу с Эстонией. Там нас пропустили без каких-либо вопросов, особенно когда увидели, что мы с ребенком. Отношение со всех сторон к нам было нормальное. В Таллине нам очень помогла наш волонтер Александра. Из Таллина мы поедем в Варшаву, а оттуда в Германию. Мне бы хотелось, чтобы наш город восстановили, но пока я возвращаться не планирую.

Владимир

Восемнадцатого марта войска ДНР подошли близко к нашему дому, в это же время неподалеку находились солдаты «Азова». Путь на Запорожье у нас был перекрыт. Мы решили, что до ДНР нам доехать проще. [Их] военные (к 18 марта этот район Мариуполя уже находился под частичным контролем пророссийских сил, — прим. «Медузы») объяснили, как нам доехать по безопасной дороге.

На следующий день мы заколачивали окна в квартире. В этот момент в наш двор прилетел снаряд, которым ранило меня, папу и брата. Мы поехали в больницу в Мариуполе, но там нам смогли оказать только поверхностную медицинскую помощь. У папы было сквозное ранение бедра, ему нужно было накладывать и менять повязки; у меня осколки в ноге, у брата повреждены руки, туловище и лицо.

После этого мы провели очень тяжелую ночь в цокольном этаже сгоревшего дома, стены там содрогались чуть ли не каждый час. Утром мы поняли, что оставаться здесь нельзя: раны у нас были очень серьезные и нам нужно было найти медицинскую помощь. Всего нас было семь человек: я, сестра, мой брат с девушкой, папа, мама и бабушка. Ехать мы собирались на двух машинах. Когда мы выезжали, утром шли бои. Мы с братом толком не могли ходить, и папа, несмотря на ранение, заносил нас в машину. Дорога была очень страшной; мы боялись, что в нас может что-то прилететь. Но от нашего дома до территории ДНР по хорошей дороге ехать минут 10.

Когда мы въезжали в ДНР, у мамы в машине пробилось колесо, поэтому ее мы были вынуждены оставить на границе, а нас перегрузили в скорые. Маму в Безыменное забрал знакомый, а меня, папу и брата забрали в Донецк в госпиталь. Утром мама вернулась к машинам, ей сами военные помогли найти шиномонтаж и починить колесо, и она приехала к нам в Донецк.

Когда нас привезли в больницу, я был в своей заводской форме [«Азовстали»], на ней был украинский флаг. Я лежал в палате, ко мне зашла девушка, работница больницы. Она увидела флаг и скривилась. Я сказал, что если ей это не нравится, то я могу его убрать. Вместо того, чтобы подать мне куртку, она ушла в соседнюю палату, где были солдаты ДНР. Они подошли ко мне, и один из них сказал: «Если ты этот флаг не уберешь, я заставлю тебя его сожрать». Потом он начал рассказывать, какие они сильные военные и как они борются против Украины.

Пока я лежал в палате, со мной там тоже были трое военных [из ДНР]. Сказать, что они плохие люди, я не могу, и если бы не было войны, мы бы могли быть друзьями. Мне кажется, у нас просто разное мышление. Отношение к нам в ДНР было хорошее. Можно сказать, что нас жалели. Они воспринимают нас как мучеников, которые страдали на протяжении восьми лет. Я многим говорил, что все эти годы мы жили хорошо, но там у людей своя позиция.

В госпитале мы провели около трех недель. Брату оказали хорошую медицинскую помощь, ему достали осколки и зашили лицо. Мне и папе делали просто повязки, за остальной помощью сказали обращаться в более крупные города. Я связался со своими друзьями в Ростове и попросил найти клинику, в которой могли бы залечить мою ногу. Другу сказали, что принять меня могут только в обычной больнице, но она с таким ранением не справится. Тогда мы решили, что в Ростове делать нам нечего, и подумали, что можем поехать в Грузию. Через знакомых, которые уже туда попали, мы узнали, что там есть организация Volunteers Tbilisi, которая помогает беженцам. Мы написали им про свою ситуацию, они согласились нам помочь и сразу начали искать клинику.

Чтобы поехать дальше, нам надо было выписаться из больницы в ДНР и пройти фильтрацию. Фильтрация — это когда военные проверяют, что ты не относишься к вооруженным формированиям или к армии. Мы надеялись, что на фильтрации раненых примут без очереди, но по итогу получилось так, что мы обратились 9 марта, а фильтрацию нам назначили на 17-е. Никакие доводы о том, что мы ранены и нужна срочная операция, не помогали. Потом мы узнали, что фильтрацию можно пройти в любом другом месте без записи. Мы поехали в Старобешево и там в самом здании, где она проходила, договорились, чтобы нас приняли без очереди. После того как нас зарегистрировали, мы поехали в сторону Ростова.

Дорога была тяжелая. Чтобы нас выпустили из ДНР, мы стояли пять часов, и еще несколько, чтобы впустили в Россию. Всю дорогу я ехал на заднем сиденье лежа. В Ростове сейчас проблематично снять жилье, особенно для тех, у кого много людей и мало денег. В итоге мы нашли людей, которые согласились нас принять за небольшие деньги. Там мы пробыли два дня, немного отдохнули и сразу поехали в Грузию.

Очень порадовали ребята в [Северной] Осетии. Там тоже был пропускной пункт, и когда пограничник узнал, что мы из Мариуполя, то сразу повел нас в кафе. Мы очень отнекивались, но он сказал: «Вы никуда не поедете, пока не поедите». Еще он нам помог сделать документы без очереди, что тоже очень порадовало.

Когда мы приехали в Грузию, волонтеры сняли нам отель в Степанцминде, первом городе сразу после таможни, не нужно было ехать до Тбилиси. Когда мы доехали до города [Тбилиси], нас с братом и папой сразу повезли в больницу. Провели обследование, теперь мы живем в Грузии и лечимся. Местные врачи пока говорят, непонятно, нужно ли осколки доставать или нет. Первое время у меня нога не двигалась. Когда я сидел, она начинала очень сильно болеть. Сейчас нога уже разгибается, мне проверили нервы и сказали, что ни кости, ни мышцы не задеты. Вполне возможно, что мне поможет реабилитация.

Все, кто сейчас уезжают, делают это принудительно. Люди просто спасаются от войны, ты либо уезжаешь — либо умираешь. Если бы к нам не пришли с оружием, мы бы в сторону России не ехали. Однако в Грузии очень хорошее отношение к украинцам, тут нам очень помогают. Вполне вероятно, что мы пока будем тут.