За месяц в России ввели военную цензуру и заблокировали почти все независимые СМИ Вот как российские журфаки стараются этого не замечать

За месяц войны в России почти не осталось независимых СМИ. В стране фактически действует военная цензура и запрет распространять информацию, не совпадающую с позицией официальных государственных источников. В то же время на факультетах журналистики продолжается обычная жизнь — идет подготовка к набору абитуриентов, а на официальных сайтах публикуются новости о дне детского телерадиовещания или о встрече с журналистами «Матч-ТВ». «Медуза» поговорила со студентами о том, как в их вузах относятся к войне и видят ли они свое будущее в журналистике.

Полная тишина

«О войне на занятиях говорят очень мало, — рассказывает студентка образовательной программы „журналистика“ Санкт-Петербургского государственного университета (СПбГУ) Яна. — Однокурсникам на элективе по международному гуманитарному праву преподаватель показывал обращение Путина — но на общих для курса предметах эту тему не поднимают. В целом лояльные к власти преподаватели высказываются, рассказывают, как эта война поможет России. Оппозиционно настроенные преподаватели на парах либо изъясняются намеками, либо молчат».

«У нас есть предметы, где мы обсуждаем статьи, анализируем последние кейсы или сами что-то пишем, — говорит студент Уральского федерального университета Матвей (имя изменено). — Раньше мы могли, например, обсудить пропаганду в репортажах Первого канала, какие бы события они ни затрагивали: митинги, ту же Украину. Смотрели последние интервью с оппозиционными политиками. Сейчас уже месяц тишина. Анализируем материалы про коронавирус и Олимпиаду в Пекине — как будто инфоповоды кончились 24 февраля».

Студентка Югорского государственного университета Алена (имя изменено) рассказывает, что на практических занятиях студенты разбирают бытовые новости Ханты-Мансийского автономного округа, обсуждают тексты о волонтерах и говорят об истории профессии. «Однажды мы на паре обсуждали, сколько должно быть тезисов и мнений в тексте-рассуждении, чтобы не перегружать материал, — вспоминает Алена. — Преподавательница написала на доске „Война“ и сказала, что война — это всегда трагедия, тут никаких „за“ быть не может. Но тему развивать не стала».

По словам Алены, если во время занятий разговор заходит о войне, преподаватели стараются сменить тему: «Да, жалко, надеемся, это поскорее закончится — вот все, что они говорят. Ни одну из сторон не занимали и нам ничего не навязывали, но звучало только что-то „позитивное“, типа „не переживайте, ну, зато поднимем национальное сельское хозяйство“».

Та же ситуация и в УрФУ, рассказывает студент журфака Матвей: «Санкции мы обсуждаем спокойно, причем с разных позиций. А как только разговор касается войны, преподаватели выглядят растерянными и просят „не отвлекаться от основной мысли обсуждения“».

Студенты и сами не начинают такие разговоры, признается Яна из СПбГУ. «Одногруппница спрашивала преподавательницу, откуда она узнает о происходящем. Та сказала, что читает „Интерфакс“ и „Коммерсант“. Больше тему не поднимали, — вспоминает Яна, — Никто не хочет спорить, провоцировать конфликты, и от преподавателей инициатива обсуждать происходящее не исходит. А с теми, насчет чьей позиции студенты точно уверены, разговаривать не о чем — „все все понимают“».

Студентка факультета международной журналистики МГИМО Фаина (имя изменено) предполагает, что негласный запрет на обсуждение войны в университете — это компромисс. «Никому не нужно, чтобы преподавателей уволили и на их место пришли откровенные людоеды, — объясняет Фаина. — Поэтому разговариваем намеками: обсуждаем более классические пропагандистские кейсы, говорим об исторических периодах, которые напоминают настоящее». 

«Пока обходит стороной»

Студентка ЮГУ Алена говорит, что администрация университета на студентов журфака почему-то не давит — в отличие от других факультетов. «Со студентами других направлений вуза проводили профилактические беседы о распространении недостоверных фактов, уголовной ответственности за это, — перечисляет Алена. — В официальной группе универа и в беседах звали на провластный концерт-митинг. На собрании старост требовали ничего не постить в соцсетях и вообще „не отсвечивать“ под угрозой отчисления. У нас — полная тишина с самого начала войны. Технически мы в серой зоне: нас не предостерегали прямо, нас вообще не собирали на обсуждение. Но студенты разговаривают о войне и санкциях только между собой». 

На лекции по информационной безопасности, которые проходят в вузах, не приглашали и других собеседников «Медузы». Студенты предполагают, что администрация «боится трогать журналистов».

«На днях в нашем университете создали отдельный онлайн-курс по истории Украины, — говорит студентка СПбГУ Яна. — По словам создателей, он о том, как Украина была „отдана в жертву национальным мифам“. В программе курса указано, что он для факультетов политологии, международных отношений, журналистики, юриспруденции и пары других. Главный лектор — преподаватель факультета международных отношений Николай Межевич. Он, кстати, в соцсетях радовался смерти американского журналиста в Украине и предлагал „купить печень либерала“. Но пока никаких указаний насчет него студентам не поступало, в нашу обязательную программу его не включили. Если включат, я этому не удивлюсь».

В некоторых вузах о войне все же говорят. Студентка журфака Московского государственного института культуры Анна (имя изменено) рассказывает, что преподаватели на занятиях открыто критикуют «спецоперацию» и анализируют пропаганду на федеральных каналах.

«Но преподаватели просят нас перестраховываться, — добавляет Анна. — Нам говорили, что мы фактически живем по законам военного времени и никаких прав человека соблюдать никто не будет, поэтому нужно следить за тем, что мы пишем в социальных сетях, что говорим публично. Наши посты в соцсетях мониторят: все-таки у нас провластный декан [Юрий Кот], он уже и на федеральных каналах, и на ютьюбе много говорил о „спецоперации“. Я говорю, что думаю, только в твиттере — туда наш деканат еще не добрался».

На журфаке МГУ преподаватели не только критикуют войну, но и используют журналистские материалы о вторжении России в Украину для обучения, говорит студентка факультета журналистики Елена (имя изменено). «Мы анализируем и российскую, и украинскую пропаганду. Можем подготовить доклад по этой теме, — рассказывает студентка. — Возможно, мне повезло с преподавателями — я не знаю, что происходит в других группах. На семинарах посвободнее, чем на лекциях: возможно, людей мало, обстановка более доверительная. На потоковых лекциях преподаватели о войне не говорят».

Но, по словам Елены, тему войны не поднимают в университетских СМИ, куда тексты пишут сами студенты (работу изданий курируют преподаватели, — прим. «Медузы»). Им не дают писать тексты о российском вторжении в Украину, запрещают называть действия России войной и делать материалы о санкциях против России и экономическом кризисе. «Мы понимаем, что преподаватели в этом случае подневольные люди, — рассуждает Елена. — Это не их инициатива — скорее всего».

24 февраля издание «Холод» сообщило, что МГУ объединяет модули политической и социальной журналистики. Студентам объяснили, что социальная и политическая журналистика неотделимы друг от друга, и пообещали, что цензуры не будет. «Нам об этом говорили преподаватели, — вспоминает Елена, — Другой информации нет, неизвестна программа, что это будет за модуль — никто не знает. Почему вдруг это сделали — тоже, но подозрительно, что это экстренно происходит в середине года». В пресс-службе МГУ журналистам «Коммерсанта» решение объяснили «оптимизацией».

«Мы спокойно говорим о войне, о проблемах методологии соцопросов от ВЦИОМ и ФОМ о вторжении России в Украину, — говорит Нина (имя изменено), студентка ВШЭ. — Преподаватели нормально относятся к тому, что студенты называют войну войной. Понятно, что „большая Вышка“ внимательно смотрит на нас, а государство внимательно смотрит на ректорат, но пока никакой цензуры мы не ощущаем: у нас отличные преподаватели. На других факультетах — да, бывает. На факультете гуманитарных наук уже в марте, за пару месяцев до конца года, студентов заставляют менять тему курсовой из-за того, что у них в курсовых анализ постов в инстаграме, а инстаграм заблокирован. Но нас обходит стороной».

«Непонятно, имеет ли смысл обсуждать этику профессии»

Блокировку некоторых СМИ Роскомнадзором и другие проявления цензуры со студентами преподаватели обсуждают более охотно. По словам студентов, многие из них, очевидно, сами растеряны из-за того, что за последний месяц произошло в журналистике. 

«У нас недавно было занятие, где мы обсуждали этику профессии и миссию журналиста, — рассказывает студентка Южного федерального университета Инна, — И преподаватель сказал, что уже непонятно, имеет ли смысл это обсуждать, ведь все СМИ, которые действуют в рамках этики и главных принципов профессии, закрывают, блокируют, штрафуют. Но на всякий случай нужно это знать — мол, вдруг ситуация изменится». 

«У нас есть преподаватели, которые работают в государственных СМИ, — говорит Матвей, студент УрФУ. — И в последнее время заметно, что они растеряны. Они нам рассказывают, „как надо“, „как правильно“, и понимают, что никаких условий для того, чтобы работать „как правильно“, уже нет. Они сейчас чаще, чем раньше, шутят, что мы все уедем или что мы сядем. Говорят, что нужно ставить VPN, чтобы читать заблокированные СМИ».

Студенты опасаются, что не смогут пройти практику в независимых изданиях, и надеются, что никому из преподавателей не придется уволиться. Алена, студентка журфака ЮГУ, говорит, что единственное в регионе независимое издание «ЮграPRO» приостановило работу из-за угроз силовиков, и теперь студенты будут вынуждены проходить практику в государственных СМИ, ведь других просто нет.

«У нас в прошлом году девочке пришлось заново проходить практику, — вспоминает Яна, студентка СПбГУ. — У нее была стажировка на „Дожде“, а его признали „иноагентом“, и практику не зачли. Боюсь, что в проектах, которые делают журналисты закрывшихся или заблокированных СМИ, мы практику тоже не пройдем. Да и вряд ли они сейчас берут студентов — думаю, им не до этого. А без практики в нормальных изданиях нам потом будет намного сложнее устроиться на работу: обычно студенты начинают сотрудничать с редакцией по итогу практики».

Яна говорит, что не видит никаких надежд на будущее. «Все СМИ, которые мы читали, где мы хотели бы работать, или заблокированы, или признаны „иноагентами“, — рассуждает студентка. — Даже в те, которые не заблокированы, дорога закрыта. Я, например, хотела работать в спортивных СМИ, а у нас не осталось спорта, потому что сборную отстранили от международных соревнований». 

Студентка ВШЭ Нина (имя изменено) признается, что студенты сейчас растеряны и подавлены. Нина учится на третьем курсе — некоторые из ее одногруппников уже работают в тех СМИ, которые попали под блокировку, другие заняты в рекламе, продюсировании и SMM, но и они попадают под массовые сокращения.

«Сначала было неэтично давать рекламу во время войны, а сейчас просто нет спроса ни на что, нет денег. А студентов без опыта увольняют первыми, — объясняет девушка. — Многие не видят смысла заканчивать учебу. Раньше у нас была моральная дилемма: работать за хорошую зарплату на пропаганду или писать в независимые СМИ за меньшие деньги. А сейчас выбор — идти в пропаганду или не работать вообще».