Капитан дальнего плавания Тимур Рудов провел в осажденном Мариуполе три недели — и чудом оттуда выбрался. Вот его история До войны он поддерживал Путина. Теперь же думает о нем иначе

Тимур Рудов — капитан дальнего плавания. За свою 17-летнюю карьеру он ходил на 17 балкерах и объездил практически весь мир. В 2019 году Рудов начал вести видеоблог о жизни в море — сейчас на него подписаны почти 160 тысяч человек. Рудов родился в Мариуполе, учился в Ростове-на-Дону и долгое время поддерживал российскую власть, но на фоне вторжения в корне изменил свои взгляды. После начала войны моряк со своей семьей три недели провел под обстрелами в осажденном Мариуполе. Сейчас он находится в Одессе, где занимается волонтерством. Рудов рассказал «Медузе», как война изменила его жизнь и почему он больше не поддерживает Владимира Путина.

Я — моряк-контрактник, капитан гражданского флота. Я родился в Мариуполе, учился в Морском колледже им. Седова в Ростове и Новороссийской государственной морской академии. Я хотел получить хорошо оплачиваемую и уважаемую профессию, но на берегу я не видел ничего, где я мог бы и приключения найти, и впечатления, и хорошую зарплату, поэтому выбрал море. 

Я начал работать в 2003 году, путь от матроса до капитана я проделал за 15 лет. Потом работал в судоходном менеджменте: в 2018 году моя компания предложила мне работу в офисе и я согласился. Затем начался ковид, а вместе с ним пришла удаленка. Мне стало тоскливо, и я снова попросился на судно.

В марте 2021 года мой корабль зашел в порт в Южной Африке. Экипаж сменили, и я поехал домой. После этого я решил сделать паузу — после стольких лет работы захотелось отдохнуть. Свой YouTube-канал о морской профессии я создал еще в апреле 2019 года. Количество подписчиков стало расти, монетизация позволила мне хорошо зарабатывать, поэтому я смог позволить себе сделать перерыв.

Я вырос в Ростовской области, в русской семье. Меня воспитывали так: мы — русские, Россия — наш дом и все, что происходит в стране, — правильно. В 2014 году я был против Майдана. Тогда я решил переехать на родину, в Ростов: купил там дом и машину, дочь пошла в местный детский сад. 

За время, что я жил в России, я узнал страну изнутри. Я понял, что это не то, за что стоит бороться и держаться. Государство вызвало у меня отвращение, особенно коррупция. Мой одноклассник рассказывал, как правительство дает ему подряд, а он отвозит администрации 50 миллионов в чемодане. В этой стране прогнило все. Никакого русского народа нет, нет никакой сплоченности, русские в России не нужны. Ко мне пришло понимание того, что к людям относятся как к крепостным крестьянам. Все мое уважение к Путину пропало.

В 2021 году я вернулся в Украину и поселился в Мариуполе. Чем ближе было начало войны, тем сильнее было мое ощущение, что Россия превращается во что-то нехорошее. Я не высказывался на этот счет, потому что понимал, что я человек публичный и меня могут подвергнуть репрессиям. Но я в то же время осознавал, что должен использовать свою медийность для борьбы с путинским режимом.

Когда началась война, 24 февраля, я ехал в Ростов из Мариуполя, чтобы продать свой дом. По пути я стал получать сообщения, что в Киеве какие-то взрывы. Я до последнего надеялся, что это провокация, но потом включил стрим [блогера Анатолия] Шария, и стало понятно, что началась война. Я не успел далеко отъехать от Мариуполя, развернулся и поехал обратно, чтобы быть рядом со своими близкими.

В первый день войны все массово закупали продукты, снимали деньги, сливали бензин [из бензоколонок на заправках]. 25 февраля в городе ввели военное положение, но все еще работало в штатном режиме. Слышались звуки артиллерии на востоке, но город еще более-менее жил.

Поскольку я блогер, я вел дневники на ютюбе и записывал все, что видел. С каждым днем становилось все тревожнее — сначала отключили свет, потом связь, затем воду и газ. Сам город под обстрелами начал превращаться во что-то очень мрачное и холодное.

С 1 марта все чаще начали прилетать отдельные снаряды. Через несколько дней уже каждый третий дом был обстрелян. Дальше становилось все хуже: ничего не работало, отключение газа привело к тому, что люди стали жечь все, что горит, стягивали палеты, обустраивали огнища, чтобы можно было готовить еду. Были большие проблемы с туалетом, стали скапливаться горы мусора.

Самыми первыми в подвал спустились наши соседи, они там натянули ковров, сделали комнатки. Потом уже мы спустились. Со временем людей становилось все больше, в итоге туда перебрался весь подъезд. Детям сделали что-то вроде детского сада. Мы нормально все переносили, но было страшно от того, что мы не знали, сколько нам так придется сидеть. Мы видели, что становится все хуже, на улицу выходить опасно, даже просто чтобы сходить домой в туалет, развести костер или помыть сковородку. Это могло привести к гибели. 

Из-за нерабочего водопровода очень тяжело было с туалетом: мы натягивали пакет на унитаз, потом выбрасывали его в мусорку. За водой я ездил на родник, [набирал воду] для всего подъезда, люди давали мне свои баклажки. В самом подвале было очень холодно, мы спали, прижавшись друг к другу. Не мылись — вытирались салфетками или тряпками. Одежду меняли раз в десять дней. Ели в основном крупы и колбасу. Готовили на кострах. Подъезды были похожи на коммуны.

К 10 марта все стало вообще мрачно. К этому времени мы уже окончательно перебрались в подвал. В наш дом прилетело два снаряда, один попал в нашу кухню. После того как в городе пропал свет, начались мародерства. Полиция и нацгвардия поначалу пытались это пресекать, но потом уже стало не до этого. Бандиты били стекла, забирали деньги. Люди таскали продукты, их никто не осуждал, как мне кажется. 

Как-то раз я вышел из дома, и в этот момент к подъезду кто-то подвез тележку с продуктами. Этот человек сказал, что снаряд попал в последний работающий магазин и оттуда люди тащат еду. Я сразу пошел туда, чтобы достать хоть что-то для своей семьи, и по дороге встретил подписчика своего блога. Мы разговорились, но тут начался новый обстрел, мне удалось спрятаться. В итоге я так и не дошел до магазина, но мой сосед Саша дошел — его убило возле холодильника с молоком. У него остались молодая жена и двое детей. Меня очень впечатлило то, что, если бы не подписчик, я бы тоже оказался в этом магазине. 

14 марта начался новый минометный обстрел. Мины прилетали в наш двор, все машины были уничтожены, чудом уцелело мое авто — мы его далеко бросили. Остался целый двигатель, повредился только кузов.

Я не хотел уезжать из Мариуполя тогда: считал, что это опасно. Еще начались разговоры о том, что Украина не выпускает гражданские машины (гуманитарные коридоры еще не были открыты, и из соображений безопасности украинские военные не выпускали людей, — прим. «Медузы»). 

Но вскоре взрыв прогремел прямо возле нашего окна. Я схватил легкую контузию: до сих пор в ушах звон стоит. Еще мне камень под глаз прилетел, а жена вывихнула ногу. У тещи случился нервный срыв. Я понял, что нужно ехать туда, где меньше стреляют. 

Меня попросили взять с собой сестру бывшей жены с ребенком и жену военного ВСУ. На двух машинах мы выехали [по открывшимся 15 марта гуманитарным коридорам] из Мариуполя по направлению к Запорожью. Когда я выехал, то понял, почему военные не пропускали гражданские автомобили: там [на выезде из Мариуполя] было настоящее поле боя с разорванными танками. Очень печальная картина. 

Люди собирались в колонны по несколько машин, обматывались белыми тряпками с надписью «дети». Поток машин был очень большой. Все двигались медленно через российские блокпосты. На выезде из Мариуполя мы стояли порядка четырех часов под непрекращающимися обстрелами: если дорога, по которой мы уехали, это гуманитарный коридор, то я Филипп Киркоров. Никаких табличек там точно не было.

Вечером, во время комендантского часа, находиться на дороге было нельзя. Мы заехали в Бердянск, а там уже все контролировалось российскими войсками. Военные стояли в шеренгах вдоль дороги и рассматривали машины. Не могу ничего сказать, с их стороны ничего плохого не было, но мы понимали, что это наши враги, которые напали на нашу страну. Может, у нас не было проблем, потому что в машине было много детей. Нужно было быть полными подонками, чтоб не пропустить нас. 

В Бердянске нас встретили душевно: горожане оборудовали что-то типа лагеря в торговом центре, откуда развозили людей по [своим] домам. Мы боялись, что бензина до Запорожья нам не хватит. Хозяин дома, в котором мы ночевали, дал канистру. Я старался экономить бензин: когда ехал с горки, выключал машину, иногда ее толкал. Ругался на российских военных, когда они спрашивали: «Что, бензина не хватает?» С их блокпостами каждые пять минут никакого бензина не хватит.  

При пересечении линии фронта к югу от Запорожья мы попали под минометный обстрел. Прямо на моих глазах прилетело две мины: один снаряд попал в машину — оттуда вытащили женщину, она вся истекала кровью.

По дороге мы останавливались в разных городах и ночевали у моих подписчиков, очень много кто предлагал свою помощь. План был доставить женщин и детей к польской границе. Все получилось. Их забрали польские волонтеры, они в безопасном месте.

Потом я приехал в Одессу, чтобы что-то делать, защищать Украину. Сейчас мы с друзьями открываем свой волонтерский центр. Я не участвую в территориальной обороне, потому что не умею стрелять, но я достаточно эффективный волонтер. 50 моих подписчиков уже вступили в наш штаб. Мы оказываем помощь пострадавшим, снабжаем армию.

На территорию Одессы периодически прилетают снаряды с [российских] кораблей. Люди боятся, но понимают, что России не хватит сил на Одессу, поэтому сейчас немного поспокойнее. Я надеюсь, что Одесса в случае чего выстоит, надеюсь, что Мариуполь удастся отстоять. Это моя большая боль — у меня там осталась мама, она не захотела уезжать. Сейчас с ней нет никакой связи. 

В Мариуполе отборные украинские войска, они будут стоять до последнего. Надеюсь, что все скоро решится. Тогда я поеду обратно в Мариуполь и буду помогать отстраивать город. Потом я, возможно, вернусь в море. Но сейчас главное, чтобы эта война прекратилась.