«Хочу вернуться в Россию. Силен соблазн доказать этим дебилам, что не все их боятся» На Александра Невзорова завели дело о «фейках» про российскую армию. Журналист рассказал «Медузе», что он об этом думает

Журналист Александр Невзоров с первого дня войны яростно критикует российское вторжение в Украину. За это — правда, спустя почти месяц — против него возбудили уголовное дело по статье о распространении «фейков» про российскую армию. Спецкор «Медузы» Светлана Рейтер поговорила с Невзоровым о том, как он заранее узнал об этом деле, почему оно нарушило договоренности журналиста с администрацией Кремля — и собирается ли он возвращаться в Россию.

— Насколько я поняла, вы сейчас находитесь в Израиле.

— Я нахожусь где-то, скажем так. 

— Вы в этом «где-то» оказались до того, как на вас возбудили уголовное дело? Или вам удалось уехать уже после?

— Я уехал безо всякой связи. У меня в Израиле были плановые выступления, лекции, которые я Израилю давно задолжал, потому что билеты на них продавались еще два года назад. Но были всякие ковидные истории, сложности с въездом, поэтому, как только появилась возможность въехать без особых шероховатостей и проблем, мы [с женой Лидией] поехали. И уже за границей я узнал, что на меня завели уголовное дело. 

— И какая у вас была реакция?

— Да никакой. Я заранее знал, что так будет. Я всем об этом весело рассказывал.

— Вас заранее предупреждали?

— Меня предупреждали. Мне сказали накануне. Мне даже прислали титульный лист уже открытого уголовного дела.

— А кто вам об этом сказал?

— Ага, сейчас. Я источники не сдаю.

— Хотя бы область — источник, близкий к администрации президента или к силовикам?

— Вы же понимаете, я на эту тему ни единого слова не скажу. Бесполезно произносить все эти заклинания.  

— Вам прислали скан титульного листа из вашего уголовного дела, вы его увидели и подумали…

— Честно говоря, я на эту тему не думал. Я понимаю, что они обречены генерировать беспомощный, злобный, нелепый бред, потому что им надо скрывать преступления, которые они совершают [в Украине]. И что любое слово правды об этом преступлении кажется им самим смертельным — для них, имеющих влияние на сто миллионов человек, имеющих федеральный эфир и безостановочную пропаганду. Им кажется смертельным и страшным рассказ в маленьком ютьюб- или телеграм-канале о том, кто они такие и чем занимаются.

Поймите, благородное и доброе дело никто не совершает в абсолютной темноте — так, чтобы, упаси бог, о нем никто не узнал. Понятно, что на них горят шапки и они живут в ужасе. И я все это [возбуждение уголовного дела] воспринимаю как холодный липкий пот власти, который льется с бедных тупых лбов. 

— Ваши давние друзья, [бывший главный редактор «Эха Москвы»] Алексей Венедиктов и [главред «Новой газеты»] Дмитрий Муратов, остались в Москве и пытаются в меру сил противодействовать тому, что происходит. 

— Да, конечно.

— Вам не приходило в голову выбрать какой-то подпольный путь и остаться в Москве? У вас же большой опыт, скажем так, журналистской борьбы. 

— Можно выбрать подпольный путь, но зачем? Вы знаете, я вчера был приглашен на швейцарское телевидение. И я ощутил, до какой степени это невероятно прекрасное чувство — свобода слова. Когда ты приходишь на официальный центральный канал и никто тебя не спрашивает ни о твоей позиции, ни о твоих представлениях; когда [ведущие] просто знают, что есть знаковая российская фигура, и ее мнение для них чрезвычайно важно. Никто не знал заранее, что я скажу.

Этого ощущения свободы в России нет уже очень давно. В России нет ничего, кроме удавок. В том числе и на шее телевидения. Конечно, интернет — волшебная штука. Но интернет — это партизаны, Шервудский лес, несопоставимый пока с масштабом телевидения. И я вчера понял, что — зачем мне себя ограничивать? Ради чего?

— Ради того, чтобы вас лучше услышали в России? Или вы считаете, что Шервудский лес не потеряет эффективности от того, что знаковые для него люди — вы, [журналист] Юрий Дудь — уехали из России?

— Нас не стали меньше слышать оттого, что нас сейчас в России нет. А если в нашей стране заблокируют интернет, как об этом мечтает Кремль, от ютьюба до телеграма, то, находясь в России, невозможно будет быть услышанным. Меня же вряд ли пригласит «Россия 24», как вы сами понимаете. А здесь [за границей] есть очень влиятельная, многочисленная русская диаспора. Мы знаем, что мир насыщен русскими, русскоговорящими, для которых происходящее предельно важно. 

— Вы говорили, что у вас была некая договоренность с администрацией президента: вы работаете не на полную мощность…

— Что я не устраиваю государственный переворот, да.

— А вы могли?

— А в чем проблема-то? У меня достаточно богатый опыт 1990-х годов. Как вы знаете, я хороший ученик.

С администрацией президента мы договорились так: меня никто не трогает, я никому ничем не обязан, я в любую минуту посылаю их на *** [хер], не слушая их советов, и не беру от них ни копейки денег. А взамен я обещаю, что не буду устраивать буйств и говорить всего того, что я о них думаю. И пусть они не мешают мне жить и работать.

— И почему вы им это пообещали?

— Потому что они всегда имели возможность мешать [мне жить и работать] — и мешали. 

— И с кем вы разговаривали?

— А я не буду вам отвечать, не вижу смысла. Они все равно все штампованные, лишены какой бы то ни было самостоятельности, какого бы то ни было интеллекта и каких бы то ни было представлений о добре и зле. Вы идеализируете этих ребят. Это же просто дебилы. Такие же, как [депутаты Госдумы Валерий] Рашкин, [Александр] Валуев. Публика примерно одного уровня.

— И ваши договоренности действовали восемь лет.

— Около того.

— И никто не звонил вам и не говорил: «Александр Глебович, вы заходите за красные линии».

— В этом случае я не поддерживал бесед и сразу посылал их на фиг. Я не устраиваю массовых беспорядков, скажите за это спасибо.  

— Сейчас вы тоже не устраивали массовых беспорядков, но это их не остановило. У вас есть идеи, почему уголовное дело возбудили против вас? Вы были не единственным известным человеком, который критиковал войну в Украине. Тем не менее сначала под статью о «фейках» попала кулинарный блогер Вероника Белоцерковская, а потом вы. Есть в этих действиях, на ваш взгляд, какая-то логика?

— Выбор наших фигур выглядит очень логично. Меня, вероятно, выбрали потому, что сейчас множество журналистов думает, как им быть и кем им быть. То ли оставаться в редакциях послушной мебелью, на которую с размаху опускаются жопы местных и не местных начальников, либо становиться борцами и делать себе в журналистике имя. Власти понимают, что мой пример может запугать очень многих именно в журналистской среде.   

— А еще власть показывает, что для нее нет авторитетов — можно закрыть радиостанцию «Эхо Москвы», снять с поста Венедиктова, который долгое время считался «священной коровой». А можно открыть уголовное дело против Невзорова — журналиста, который про всех нас еще в 1990-е писал. 

— Да, конечно. Есть еще такая вещь: у меня много компромата [на власть] еще с тех самых 1990-х годов. Я его честно не публиковал, потому что, как мне кажется, он на репутацию этих людей уже не повлияет. Чикатило, например, наплевать, сколько трупов на нем — 34 или 36. То, что смертельно, скажем так, для респектабельного человека, не может скомпрометировать убийцу, карманника или любую другую мразь. 

— Вы говорите о действующей власти? 

— О режиме вообще. 

— И режим — это Чикатило? 

— Сейчас — да. Я давно говорил о том, что мы имеем дело с абсолютно ненормальными людьми и шизофренической идеологией. Сейчас все мои слова, как будто специально, доказываются делом. 

— Может, сейчас самое время этот компромат опубликовать?

— Он ее [власть] уже, вероятно, не беспокоит. После всего, что она натворила на Украине, после убийства страны пусть и гадкие, но частные подробности их быта, жизни и воровства в 1990-е мало волнуют.

Пока я, честно говоря, не вижу смысла в публикации этого еще по одной причине: если вы внимательно следили за «Невзоровскими средами» и [проектом] «Наповал», то знаете, что я никогда не обсуждаю ничью личную жизнь. Я никогда не сую нос ни в чьи вагины, ни в чьи постели, ни в чьи диагнозы и грязь. Всегда был мимо этого. 

— Вы планируете вернуться в Россию?

— Да, конечно. Я хочу вернуться, потому что очень силен соблазн доказать этим дебилам, что не все их боятся.

Сложный выбор, да? Вернуться и быть заткнутым, но показать, что страха нет. Либо остаться, свободно говорить и работать, но при этом стать политэмигрантом. 

— Вот что, наверное, чувствовал Алексей Навальный, выезжая из Германии в Россию.

— У нас с ним немножко разные цели. Я не собираюсь идти в президенты — даже не планирую идти в председатели жилкомхоза или возглавлять компанию по очистке улиц. У меня нет никаких карьерных целей и этических амбиций или устремлений.

Меня эта чертова информационная война выдернула из моего любимого дела, которым я занимался. Я сейчас понимаю, что возврата [в Россию] для меня пока нет и не будет. Во-первых, потому что эта война в [моей] голове, которая сильно мешает работать. Во-вторых, я сейчас довольно сильно востребован здесь. 

— Как вы думаете, сколько может продлиться война?

— Невозможно решить уравнение с пятью неизвестными. Столько внезапных, ежедневно появляющихся, неожиданных факторов…

В любом случае война Россией уже проиграна — никому не нужна формальная военная победа, которой тоже не будет. Это даже не пиррова победа, а пиррово поражение.

— Вы по-прежнему записываете ролики для ютьюба? 

— Мы не останавливаемся, продолжаем работать. В телеграм-канале [уже] за 750 тысяч подписчиков. 

— Нет ли опасений за тех, кто остался в России?

— С Россией меня на данный момент связывает только очень старая, оставшаяся там собака.

— Ее можно вывезти.

— Вот как раз сейчас я этим и занимаюсь.

— Прибавилось ли у вас злости на власть после возбуждения уголовного дела?

— К ним невозможно испытывать злость. Для меня они больные, очень слабые и очень трусливые люди.

— Источники не говорили вам, какое наказание вас ждет?

— Говорили, что точно посадят. Пока, по крайней мере, речь идет именно об этом.

— С вами из Следственного комитета пока никто не связывался?

— Нет.

— А есть желание объяснить им свою позицию?

— Если они на меня выйдут — пожалуйста. Я им кратко и понятно объясню, что они служат не закону, а шизофрении. Это я сказать могу, проблем нет.

— Вы можете им объяснить это так, чтобы они сразу все поняли?

— Вряд ли. Им платят деньги за то, чтобы они этого не понимали.

— Ваши договоренности с администрацией президента больше не действуют. Я правильно понимаю, что теперь вы можете устроить массовые беспорядки и государственный переворот?

— Вы знаете, это тяжелая и непростая работа, и черт его знает, как она будет вознаграждена. Это серьезный труд. Я подумаю, стоит ли в него ввязываться.