«Путинская Россия — живой заколдованный труп» Одной из самых заметных антивоенных организаций в России стало «Феминистское сопротивление». Вот его история

С самого начала войны в России и других странах действует «Феминистское антивоенное сопротивление» (ФАС). Цель этого активистского движения, по словам его представителей, «прорыв информационной блокады» и распространение информации о войне в Украине. «Медуза» поговорила с двумя участницами ФАС — писательницей и активисткой из Москвы Дарьей Серенко и ее соратницей Таней (имя изменено по просьбе героини), собравших в своем телеграм-канале за первые дни войны более 24 тысяч человек.

— Как вы организовались? Вы ориентировались на другие подобные движения?

Даша: Организоваться нам было легко. Мы — фем- и квир-активисты, поэтому мы и так все время на связи друг с другом. Как [антивоенное] движение мы начали оформляться уже в первый день войны. 

Многие феминистские и правозащитные движения в мире были связаны с антимилитаризмом и антиимпериализмом, в том числе суфражистские движения конца XIX века. Борьба с рабством, борьба с войной, борьба за права человека — все это всегда переплетено. Яркий пример — американское движение 1960-х годов против войны во Вьетнаме. Оно, кстати, было очень консолидированным — там были и интеллектуалы, и рабочие. 

Таня: Около десяти активисток из разных городов просто собрались в чат. Крупные феминистские организации есть не только в Москве и Питере, но и в регионах: Екатеринбурге, Калининграде, Нижнем Новгороде, Мурманске. В России около 40 феминистских ячеек — и это только те, о которых мы знаем. Все эти организации друг с другом связаны и часто работают вместе, например проводят серии акций в разных городах.

Даша: Фактически инфраструктура [для создания ФАС] уже была готова. Мы прекрасно понимали, что вопрос гендерного насилия — а как мы знаем, на войне это отдельная большая проблема — не будет учитываться в освещении войны в Украине. А мы его учитываем.

— Как оценить степень гендерного насилия на войне? 

Даша: Тут нужны социологи. Сейчас пока слышны голоса отдельных гендерных исследовательниц из Украины. Например, в Харькове находится центр гендерных исследований. [Там же в 2001 году был издан] учебник [«Введение в гендерные исследования»], по которому многие в России изучают теоретические аспекты феминизма.

Одна из его авторок — Ирина Жеребкина. Она сейчас находится в Харькове со своим мужем и кошками. Ведет публичный дневник, в котором каждый день пишет, как и что она [в условиях войны] готовит, как они прожили день — освещает маленькие бытовые вещи, которые на самом деле очень большие. Мне кажется, вот у таких людей нужно искать ответ на вопрос про методологию. У них есть научный инструментарий. 

Наша активистская оптика, как, впрочем, любая оптика, ограничена. Но мы работаем непосредственно со свидетельствами, конкретными случаями [гендерного насилия]. Мы точно знаем, что уже сейчас есть проблема с украинскими беженками, которых пытаются насильно вовлечь в торговлю людьми в европейских странах. Подтверждены изнасилования украинских женщин российскими солдатами — в Харькове, например, были изнасилованы одиннадцать женщин, и только четыре из них остались в живых. Эту информацию, конечно, нужно проверять, но по украинским соцсетям и СМИ ходят такие данные.

У нас [в телеграм-канале «Феминистского антивоенного сопротивления»] есть рубрика «Голоса Украины», в рамках которой знакомые активистки из разных украинских городов пишут для нас [о своем опыте в военное время].

Некоторые украинские феминистки говорят, что, когда война закончится, вырастет уровень домашнего насилия, потому что мужчины возвращаются с войны с [психическими] травмами и потом вымещают их на других. Это большая проблема милитаризма, от которой страдают женщины, квир-люди, дети, то есть наиболее уязвимые группы. 

Таня: В России будет та же ситуация, когда с войны вернутся солдаты. Россия сейчас погружается в бедность, будет расти уровень насилия, безработицы, вовлечения женщин и квир-людей в секс-работу, потому что у них не будет возможности найти другой источник заработка.

Даша: Любая война — это катастрофа для [области] прав человека. Она отбрасывает назад все достижения НКО, благотворительности, феминистского, квир-комьюнити. Неважно, в какой ты находишься стране — победившей или проигравшей. 

— В поп-культуре есть идея, что война эмансипирует. 

Даша: Да, есть такой популярный нарратив о женщинах с оружием в руках, женских батальонах. Но посмотрим, как гендерные исследователи оценивают, например, результаты Второй мировой войны для женщин в Советском Союзе. Элла Россман в своей научной статье «Тревожный советский гендер», включенной в сборник 2020 года «Феминистский самиздат. 40 лет спустя», пишет, что в военные годы женщины в тылу выполняли мужскую работу, а после войны их быстро вернули «на место», и многие довольно болезненно переживали это. И ведь именно после войны, через 15–20 лет, появился список запрещенных для женщин профессий, хотя во время войны они не были запрещены.

Война — это чрезвычайная ситуация, и часто эмансипаторные наработки этого времени потом пропадают практически бесследно. И общество после войны, и государство этим активно пользуются. Они возвращаются к своим большим консервативным нарративам в духе «у нас большие потери, нужно рожать больше детей». 

Таня: В Советском Союзе в 1950-е годы женщинам просто сказали вернуться назад [от «мужских» к «женским» делам]. А в США, например, была целая рекламная кампания этого отката [к патриархальной модели общества], главным пунктом которой было то, как круто быть домохозяйкой.

— В какой форме сейчас существует ваше движение? 

Даша: Это децентрализованная горизонтальная сеть, все ячейки которой в каждом городе автономны. Чтобы открыть ячейку ФАС, достаточно просто назваться ФАС и разделить идеологические пункты нашего манифеста. Вы присылаете в бот сообщение о том, что поддерживаете наши тезисы и хотите выступать под ними. Все уточнения тезисов мы тоже приветствуем. Процедуры нет, все очень свободно.

Дальше новая ячейка может действовать сама по себе, мы специально не формируем организацию в привычном смысле, так как это небезопасно. Мы не хотим, чтобы были «голова» и «тело» [организации]: если «голову» отрубят, то «тело» тоже погибнет. Даже есть ячейки, о которых мы узнаем случайно, например из репортажей международных журналистов — видим нашу символику на фото. Они проводят собственные акции в других странах, например Турции, Грузии, Италии, и это круто.

У нас есть канал связи — анонимный бот. Через него можно нам предложить формат акции или что-то для публикации [текст поста для телеграм-канала, листовку], можно даже не указывать свое имя. Мы хотим прорвать информационную блокаду. С их стороны [государства] — огромные деньги и репрессивный аппарат, с нашей стороны — активисты, энтузиазм и желание низовой работы. Мы больше всего сосредоточены на агитации. Мы говорим: становитесь агитаторами против войны.

Мы также фокусируемся на взаимодействии с более консервативными соцсетями: мимикрируем под их язык, стараемся разговаривать с более старшей аудиторией, просим всех массово регистрироваться в «Одноклассниках», распространять там наши антивоенные тексты. Мы даже написали текст молитвы для верующих христиан. 

Мы создаем листовки. Некоторые могут шокировать. Например, я сделала листовку в виде похоронки — такие получают сейчас матери по всей России. Еще у нас есть листовки «пропал человек» — о реальных солдатах, которые не вернулись с войны. Скоро мы издадим листовки, которые имитируют провластные агитки типа «Za Путина, Zа мир!». Там собраны «благодарности» Путину, например за то, что нашим детям больше не придется учить английский язык — они все равно никуда не поедут.

Мы делаем и уличные акции — прежде всего, тихие пикеты. За них было тринадцать арестов. 

Наша акция с цветами на 8 Марта прошла более чем в 120 городах. [Еще до войны] мы как феминистки готовились праздновать 8 Марта, освещать гендерные проблемы. Но тут началась война, и мы поняли, что праздновать его в старом виде невозможно.

Все эти годы Путин эксплуатировал нарратив о войне. Он выстраивал свою репрессивную идеологию с помощью Великой Победы, народа-победителя, причем именно народа России. С началом войны стало понятно, что вся риторика [властей] вела к войне. Теперь она обрела физическое измерение и даже символы. И что на смену «Никогда больше» пришло «Можем повторить». Мы поняли, что надо переприсвоить нарратив о Великой Отечественной войне себе, попытаться забрать его обратно, и мы призвали всех желающих активисток, феминисток, женщин, квир-людей, выходить к памятникам, возлагать цветы и устраивать стихийные минуты молчания в память о погибших мирных жителях Украины. К нашему удивлению, эта акция [к 8 Марта] захватила много городов и стран, и даже у памятников на окраинах городов лежали цветы. 

Таня: На антимилитаристскую акцию «Женщины в черном», смысл которой заключается в том, чтобы показывать скорбь и траур по погибшим в войне людям, вышли жители Петербурга, Екатеринбурга, Тбилиси и многих других городов. Девушек задерживала полиция — за «траурный» вид. Так, фемактивистке из Екатеринбурга Анне Логиновой дали девять суток. Акцию «Женщины в черном» впервые организовали израильские феминистки в 1988 году — в ответ на нарушения прав человека израильскими солдатами на оккупированных территориях. Акция всемирная и бессрочная, а еще горизонтальная, то есть без лидеров.

Мы с удивлением обнаружили, что наши название, символика и манифест переведены на более чем 20 языков. [К акциям присоединились] Португалия, Франция, Германия, Индия, Корея — мы связываемся с существующими феминистскими и антимилитаристскими организациями по всему миру. На основе нашего манифеста они пишут и другие манифесты.

Мы переводим [наши тексты] не только на внешние языки, но и на внутренние, национальные. Активистки Якутии, Удмуртии, Чувашии — с нами. Они поддерживают движение на своих языках и включают [в свои акции] антиимперскую повестку.

Таня: Естественно, антивоенное движение не может остановить войну сейчас. Но оно должно остаться надолго. Очень жаль, что оно не началось раньше. Возможно, если бы ФАС было основано в 2014 году [во время событий в Крыму], реакция людей [на войну] сейчас не была бы настолько аморфной. 

Мне кажется, сейчас происходит тот раскол, который не случился после Крыма. Тогда можно было сделать вид, что все в порядке, или сказать: «Я в этом не разбираюсь». Для многих правых интеллектуалов война стала точкой кипения. И ситуация с Мариной Овсянниковой именно про это. Важно, чтобы история Овсянниковой получала максимальную публичную поддержку — это важно для всех людей, которые сомневаются и думают, совершить ли им какой-то жест.

Даша: Я считаю важным обращаться к силовикам, в которых осталось еще что-то человеческое. В том числе к женщинам-силовикам.

— Которые зачастую жестоки. 

Даша: Да. Ко мне во время ареста женщины-полицейские были более жестоки, чем мужчины. Но нужно продолжать разговор.

Участницы и участники ФАС подвергаются сильному давлению со стороны властей. До войны государство как будто не воспринимало нас [фемактивисток] всерьез, а сейчас резко возросли риски, и у нас очень много задержанных — около ста. Некоторые девушки [оказавшиеся] в [московском ОВД] Братеево [после протестов 6 марта] — наши активистки. Их было там 24, большая часть из них столкнулась с пытками. Ночь, когда мы расшифровывали [аудиозаписи, на которых задокументированы] пытки, была одной из самых страшных в нашей жизни. 

Мы столкнулись, как и в мирной жизни, с нападками ультранаци — [лидера «Мужского государства» Владислава] Позднякова и его ребят. Они расписывали двери активисток буквами Z и призывами к насилию, публиковали наши адреса, имена и лица. На нескольких активисток напали, когда они возвращались с акций протеста. Это тоже парадоксально: Путин денацифицирует Украину, при этом в России его поддерживают неонацисты. Часть активисток вынуждены были уехать [из России]. 

— А есть ли мужчины в рядах ФАС? 

Таня: Мужчины могут присоединяться к ФАС — нюансы такие же, как с присоединением к феминистскому движению. Мужчины могут участвовать в акциях, распространять листовки. Единственная просьба — не транслировать свои взгляды на то, как должен выглядеть феминистский активизм. [Мы просим мужчин] быть союзниками, а не приглашенными экспертами.

 — Как россияне, покинувшие страну, могут помочь вам?

Даша: У россиян, которые выехали, есть привилегия — будучи в безопасности, делиться информацией. Россияне в других странах должны выходить на антивоенные акции, должны устраивать их. Их голос должен быть слышен в мире. Не для того, чтобы обелить остальных россиян и очистить совесть, а для того, чтобы по всему миру выстраивались российские антивоенные сети с мощными голосами. 

Мы должны видеть друг друга, признавать друг в друге людей, которые потом будут строить Россию заново: с другой идеологией, другим посылом. Путинская Россия — живой заколдованный труп, который тащит за собой на тот свет миллионы ни в чем не повинных людей.