«Они, получается, заранее все знали и нам ничего не сказали. А я теперь сына родного отдать должна, да?» Монологи российских матерей

Новости о том, что на войну с Украиной отправляют российских солдат-срочников, напугала родителей, чьи сыновья сейчас призывного возраста. Многие в России не хотят войны: подписывают петицию с требованием остановить боевые действия, участвуют в уличных протестах (хотя граждан жестко и стремительно разгоняют), выступают в соцсетях с антивоенными постами. Специальный корреспондент «Медузы» Светлана Рейтер поговорила с матерями, которые обещают прятать детей в подвалах и вывозить в другие города и страны.

Елена, домохозяйка

Самара

Имя и город изменены

Меня сегодня немножко потрясывает. У меня украинские корни, дед с бабушкой в Россию из Харькова приехали во время Великой Отечественной войны — жутко, но с другой стороны, именно во время войны они смогли встретиться. Во всем можно найти плюсы, наверное. Но сейчас я никаких плюсов не вижу — я в шоке. Любая война — это кошмар, а война с Украиной… Для меня это внутреннее побоище, я даже не понимаю четко, как это словами выразить. Караул.

У меня двое детей: девочка-дошкольник и мальчик 20 лет. Никита, мой старший, студент, на журфаке учится. Настольные игры любит, разрабатывает их. По характеру очень творческий и общительный. Но учится так себе. Я была очень рада, когда у меня родился мальчик. Честно скажу, не думала про военкомат в то время.

А теперь стараюсь не думать, что его на войну могут забрать — ему в армии точно делать нечего. По военкоматовским медосмотрам он почти здоров, его пригодным признали, но я вот думаю, что это немножко не тот случай — у него и неврология, и гастроэнтерология не очень. И вообще, я его с автоматом не представляю. Вообразить, конечно, можно что угодно, но я очень боюсь за результат этого союза — мой сын и автомат. В случаях, когда молодые люди с не очень устойчивой психикой оказываются с оружием в руках, как правило, это не приводит ни к чему хорошему.

Если его призовут, не знаю, что мне делать. Сейчас у меня ситуация, когда я просто не вижу какого-то законного выхода. Будем думать, обсуждать что-то с отцом Никиты — но я не знаю, что делать, не копать же ему землянку в лесу, понимаете?! Это же не та война, когда напали на нас фашисты и мы все шли защищать свою родину, не какой-то патриотический подъем. Кто там за что воюет? Это же не за родину, не за свободу, это совсем не за нас, я так это вижу.

Нет вселенской справедливости, добра и жизни в целях этой войны. У меня первый муж имеет отношение к политике, я к этой кухне немножко была приобщена, поэтому знаю, что мы видим только то, что нам показывают. У меня нет иллюзий на этот счет. Так что у меня нет лада в душе, а сплошной раздрай. Не знаю, что делать.

Никита, как про войну узнал, мне позвонил: «Мама, не волнуйся, все будет хорошо, мы все решим!» Он считает, что со всем сможет справиться, но я не думаю, что у него есть четкий план действий. Это такой инфантилизм юношеский, когда человек считает себя равным богу и уверен, что он умен и силен, и не бывает таких ситуаций, в которых он не нашел бы выхода. В мирное время такие еще были, может быть, но сейчас с ними не успеть.

Есть у моего сына друзья, ровесники, которые прицельно шли в вузы с военной кафедрой. Один его друг так сразу на двух факультетах учится. На очном — где есть кафедра, и на заочном, куда мечтал поступить.

Я не знаю, куда увезти Никиту, чтобы он не служил. В других странах есть свои проблемы. Вот уедешь в Америку, там нет войны, но Америка же всюду участвует, во всех конфликтах — можно разве туда уехать и спокойно там жить?

Мария, специалист по связям с общественностью

Москва 

Моего сына зовут Тимур, ему 17 лет, он в этом году заканчивает школу. Надеюсь, что поступит. Это важно для его судьбы — и поход в армию отсрочит. Все его друзья, даже те, кто еще не определился с профессией, очень прицельно выбирают вуз, где есть военная кафедра.

Я боюсь, что если что, его могут призвать. Схватить на улице и потащить в армию. Мне страшно от того, что кругом, и стыдно от того, что страшно. В глубине души я хочу верить, что этот кошмар сегодня или завтра закончится, и никаким образом не коснется моего ребенка. 

Он у меня музыкант, саунд-продюсер. Планирует поступить на программу саунд-дизайна в Высшую школу экономики. У нас дома ксилофон, барабаны, он сейчас восемь новых инструментов осваивает. Тимур — современный, очень болтливый, на все свое мнение имеет. Хочет посвятить свою жизнь музыке, а не войне — тем более, за неправое дело. Значит, я помогу ему спрятаться. Я приложу все усилия. Готова помочь ему уехать — в другой город, в другую страну. Если небо закроют — поедет в деревню.

Возможно, сын и не захочет прятаться — он парень бесстрашный. Но я совершенно точно знаю, что он не возьмет в руки оружие. Он лучше сядет в тюрьму, чем поедет воевать. И если это произойдет, я, конечно, буду переживать, но буду им гордиться. Если это сочтут дезертирством, хочу сказать, что в текущей ситуации я воспринимаю это позитивно и даже готова этому активно способствовать. 

Тимур считает: чтобы переубедить наше руководство, все люди должны выйти на улицы. Родители и дети. Я влюблена в нынешнюю молодежь, которая гораздо свободнее нас, лишена предрассудков, меньше боится и везде видит возможности. У моего сына все друзья такие же — за все хватаются, ничего не боятся. Им жить надо и двигать страну в светлое будущее, а не воевать.

Екатерина, художник-иллюстратор

Краснодар

Имя изменено

Я в недоумении от ситуации. Моему сыну 23 года, он периодически посещает военкомат, у него отсрочка по здоровью — сильное плоскостопие. Раз в полгода он ходит, отмечается — справки сдает, анализы. Живем дальше.

В прошлую пятницу, еще до всех этих глобальных проблем, мне позвонили из военкомата и сказали, что мой сын должен срочно явиться к ним с 24 февраля по 4 марта. Я начала спрашивать, почему такая спешка, что случилось, но мне ничего не ответили. А потом и сыну моему звонили — с теми же указаниями и без деталей.

После звонков этих я боюсь очень, если честно. Понятно уже, что не будет справок и плоскостопий всяких, сразу — туда, не знаю, куда. 

Зачем вообще эта война, я не понимаю. Каких нацистских захватчиков мы хотим победить? Почему мы должны расплачиваться своей жизнью и жизнью наших детей? Я считаю, надо вести переговоры, надо о людях думать. Мы тоже можем попасть под удар захватчиков, тоже можем страдать, как люди на Украине. Уже страдаем — я не знаю теперь, как зарабатывать, почему я должна убытки нести? Нас же с вами даже никто не спрашивает, все делают без нашего согласия!

У нас есть переселенцы из ДНР и ЛНР — они приехали давно, когда там все только началось. Назад они не хотят — эта военная обстановка, от которой люди, бросая все, убегали, им не нужна. К украинцам они относятся противоречиво — вроде нормально жили, а потом стали жаловаться друг на друга. Решали, кто за русских, кто за украинцев. А люди в ДНР и ЛНР на распутье были — ни за тех, ни за других, пока мародерства и грабежи не начались. Из-за чего брат на брата пошел, уже никто и не помнит.

А я теперь все голову ломаю: что ж не так пошло, как же это в семью мою пролезло? Почему сын мой должен явится в военкомат? Я ж не дура, я связала эти звонки с тем, что вчера произошло. Они, получается, заранее все знали, нам ничего не сказали, а я теперь сына родного отдать должна, да?

Он мне после этого сказал: «Мама, буду бегать». Решили — будем противостоять. Я готова к борьбе. Если понадобится — в Москву отправлю. Если на улице поймают и потащат в военкомат — буду препятствовать, потому что я — против. По домам пойдут — пересидим в подвале. Закрою, будет сидеть.