Мы даже не ожидали, что в раю таком будем Что происходит с беженцами из Донбасса на юге в России — накануне войны и в первый ее день. Репортаж «Медузы»

К утру 24 февраля в Ростовскую область приехали 6870 жителей из ДНР и ЛНР, более половины из них — дети. Их расселили в школах, санаториях и гостиницах. После того, как беженцы, оказавшиеся в России, рассказали СМИ, что встретили их плохо и неорганизованно («Медуза» подробно писала об этом), пресс-служба губернатора Ростовской области ограничила визиты журналистов в «пункты временного размещения». «Медуза» побывала в трех таких пунктах накануне войны и в первый ее день — и обнаружила там людей, воодушевленных признанием самопровозглашенных республик. О последствиях войны они предпочитают не думать и рассчитывают вернуться домой уже к началу марта.

Константиновск, 22 февраля. Два дня до войны

За два дня до начала войны, 22 февраля, несмотря на то, что погода была хорошей (+14 градусов), постояльцы гостиницы «Парамон» почти не выходили на улицу. В этот день им казалось, что они здесь ненадолго: уже через пару дней — максимум неделю — «все решится», и они смогут вернуться домой.

«Парамон» стоит прямо на берегу Дона. Это мини-отель в Константиновке — маленьком городе (17 тысяч жителей; в основном частный сектор) в сотне километров от Ростова-на-Дону. Гостиница стала одним из «пунктов временного размещения» (ПВР) для беженцев из Донбасса.

В «Парамон» въехали пожилые пары, а также женщины с детьми. Мужья большинства из них уже давно покинули Украину и отправились на заработки в Россию — им не грозит мобилизация в самопровозглашенных республиках. Беженки надеются, что Путин введет на территорию ДНР и ЛНР войска и «наконец оттеснит украинцев». Они уверенно говорят «Медузе», что «иначе никак».

Каждую семью беженцев поселили в отдельный номер. Бывшая воспитательница детского дома 65-летняя Ольга Викторовна из пригорода Луганска живет тут вместе с 70-летним мужем Александром, бывшим шахтером. Им достался маленький номер с зелеными стенами и бордовыми шторами; в нем три односпальных кровати. В «мирное время» такой номер стоит две с половиной тысячи рублей в сутки. Ольга Викторовна сидит в своей комнате, не снимая зимней шапки с цветочком.

Пресекая попытки мужа вставить хоть слово, она рассказывает — за себя и за него, — как 18 февраля они услышали взрывы, узнали, что «дома рушатся» и «люди начали страдать». По телевизору Ольга Викторовна увидела сюжет о семье из Николаевки, в квартиру которой «абсолютно бесшумно» залетел снаряд («Медузе» не удалось найти этот сюжет). «То есть Украина уже такие снаряды посылала, что даже свиста от них не слышно было!» — до сих пор шокирована Ольга Викторовна. 

Пенсионерка рассказывает, что в тот же день (точнее, в последнюю ночь перед эвакуацией) она постоянно боялась, что и к ней залетит такой снаряд. Утром 19 февраля не выдержала, «обкрестила дом, взяла самые необходимые вещи, мужа и уехала сюда на автобусах из Российской Федерации». Среди «предметов первой необходимости» у нее оказались помада и флакон духов: они теперь стоят на столике в ее санаторном номере.

Ольга Викторовна говорит, что они с мужем «всю жизнь считали себя украинцами», «честно трудились» и платили налоги. «Но в 2014 году все изменилось, — рассказывает она. — Когда на наши налоги против нас направили армию, целью которой было убить нас всех, лишь бы отобрать территорию… Мы с 2014 года считаем себя россиянами, потому что начали получать российские деньги: Украина же нам заблокировала и газ, и воду. Только благодаря России мы выживали». Российский паспорт Ольга Викторовна еще не получила, но очень хочет это сделать.

Говорить о событиях 2014 года подробно пенсионерка не хочет. Вместо ответов на многие вопросы она хвалит президента России. «Владимир Владимирович Путин — наша родственная душа, он наш мессия, наш Бог! — восклицает Ольга Викторовна. — Лишь он один протянул нам руку помощи! Мы приехали — нас тут покормили в кафе, выдали необходимые вещи. Кому мы в этой Украине были нужны? А здесь сразу же прибежали специалисты, спрашивали, что нам нужно, чего хотим. В кои-то веки власти поинтересовались чего мы хотим!»

Она говорит, что 21 февраля, когда транслировали обращение Путина о признании независимости ДНР и ЛНР, у них с мужем «в душе произошел такой праздник»: «Когда он сказал, что признал нас, мы с Сашей плакали. Какой широкой души человек! Вам [россиянам] так повезло. Теперь и мы с вами».

Я спрашиваю женщину, придется ли кому-то из ее родственников воевать. В ответ она снова хвалит президента России. Сын Ольги Викторовны, по ее словам, давно переехал в Ростов-на-Дону. «Я думаю, Путин быстро разберется с этой ситуацией. Зайдут войска, будут военные действия, и все».

У нее не находится слов, чтобы описать свою радость от признания республик Россией, хотя она очень старается выразить свои эмоции. Ее муж Александр пытается что-то добавить, но Ольга Викторовна не дает ему этого сделать. Она рассказывает, что на следующий же день после того, как ее и других беженцев доставили в гостиницу, «сотрудники Сбербанка» приехали за ними и отвезли их в отделение, оформили банковские карточки и уже перечислили на них деньги — обещанные Путиным выплаты в 10 тысяч рублей на человека.

Потом пенсионерка спохватывается, что до сих пор не сообщила о самом главном: за последние дни она стала свидетельницей настоящего чуда. «С нами в автобусе ехала женщина с полиартритом, она практически не могла ходить, — рассказывает Ольга Викторовна. — Нам приходилось еду в судочках (контейнерах для еды, — прим. „Медузы“) носить ей прямо в комнату. А потом она пожила несколько дней в Российской Федерации, отогрелась и начала ходить! Я считаю, ноги у нее отказывали на фоне стресса из-за агрессии со стороны Украины».

В этой же гостинице живет 40-летняя Наталья Рябченко с 16-летней дочерью Анной и трехмесячным сыном Даней. Они эвакуировались из пригорода Луганска. Рябченко достался «люкс с балконом»: в отличие от комнаты Ольги Викторовны и Александра, в этом номере есть еще и телевизор.

В соседнюю комнату поселили ее сестру, 32-летнюю Анну Федишину с двумя сыновьями: одному 12 лет, другому три года. Мужья обеих сестер — на заработках в России.

Раньше Наталья работала в лаборатории, Анна же была поваром; сейчас обе в декрете. Они рассказывают: когда «все полыхало» в 2014 году, они на несколько месяцев уезжали в Одессу. «Тогда мы еще считали себя одной с ними страной», — говорит Наталья.

Ее дочь, 16-летняя Анна вспоминает, что в одесской школе ее в тот момент приняли хорошо: несмотря на то, что все в школе разговаривали по-украински, никто не возражал, чтобы она продолжала говорить на русском языке. Но ее тетя Анна Федишина до сих пор помнит, как тогда в Одессе ехала в автобусе и слышала разговор двух пенсионерок, сидевших за ее спиной: «Так им и надо. Захотели отделиться, тогда пусть их поубивают. Мы и без ихнего угля проживем».

«Но в целом нас там нормально тогда приняли», — заключает Наталья.

«Сейчас бы мы в Украину не поехали, хотя у меня там живут свекровь и другие родственники, — говорит Анна. — Все изменилось, мы уже давно ближе к России. Сейчас украинский язык нам уже режет слух», — объясняет она. Во всем этом, как ей кажется, виноват президент Украины Владимир Зеленский. «Другой бы уже прислушался к народу и отпустил бы — ну, не хотим мы быть Украиной! А этот готов нас уничтожить, лишь бы отвоевать свою территорию и быть ближе к России», — с раздражением говорит Федишина.

«Легко оставаться братьями на словах, когда лично тебя это не касается, — отвечает она в ответ на мои слова о том, что многие люди в Москве и Киеве считают неприемлемым конфликт между братскими народами. — У нас такой дилеммы нет, потому что братьями мы перестали считать друг друга восемь лет назад. Они [Киев] направляли к нашим домам истребители и стреляли по нам, они восемь лет делали нашу жизнь невыносимой, посылая бомбы в наши подстанции. Часто вместе с нами воды и газа лишались и украинцы, которые живут почти через дорогу. В 2014-2015 годы на нас падало столько снарядов, столько наших родных погибло в этой войне… Мы сказали, что хотим выйти. Если бы они были братьями, они бы отпустили нас. А Зеленскому на нас наплевать. Для Украины Донбасс — это только территория, они бы с радостью уничтожили всех нас, чтобы мы скорее освободили им эту землю. О каком братстве может идти речь?»

Наталья поддерживает сестру и добавляет, что ко всему прочему Украина «навязывала им свой язык». Просьба привести примеры заставляет женщину задуматься. Вскоре она приходит к выводу, что сама с «навязыванием» не сталкивалась, но «слышала, что кого-то даже отказались обслужить в магазине, потому что попросил не по-украински». Хотя тут же вспоминает, что ее дочь в Одессе никто не заставлял говорить на другом языке.

«Украина все ближе и ближе к Америке, — рассуждает Анна. — Свекровь говорит: на Украину столько оружия привезли, столько американцев сейчас там! [Бывший президент Украины Виктор] Янукович поддерживал отношения с Россией, а [занявший эту должность после него Петр] Порошенко и Зеленский продались. Они с Америкой больше, чем с Россией. Они захотели в Европу, но это важно тем, у кого деньги есть. А мы живем Бог знает где — мы этого всего не увидим. Мы просили только независимости».

Наталья отмечает, что сначала они с семьей слушали обращение Путина в огромном напряжении, но примерно с середины его речи уже поняли, что он «признает» их. Сестры уверены, что «если бы что-то пошло не так» и республики «отдали Украине», украинские власти «всех бы расстреляли». «Это бы убило нас всех, мы им не нужны», — резюмируют они.

«Владимир Владимирович такой великий человек! — восхищается Анна. — Такую лекцию по истории нам прочитал, мы с таким интересом его слушали!» «Да, было очень-очень интересно», — поддерживает ее сестра.

Сестер восхищает не только президент России, но и жители Константиновска, с которыми они успели познакомиться. «Такой дружный тут народ, принесли нам ботиночки для детей, детскую кроватку!» — говорит Наталья.

Старшему сыну Анны было четыре года, когда началась война. По ее словам, из-за постоянных взрывов и обстрелов он поздно заговорил. Младший, трехлетний сын при звуках взрыва говорит, что это гром — так ему объясняют родители. «Мы понимаем, что санкции, понимаем, что кому-то в России, наверное, удобнее этих нюансов не замечать и жить так, будто нас нет, но мы натерпелись, это не может продолжаться вечно».

Обе сестры искренне верят, что «эвакуация» закончится очень быстро и они вернутся домой уже в конце этой недели. С собой сестры взяли совсем немного вещей и целую сумку игрушечных машинок детям. Предположений, что действия России могут привести к полномасштабной войне — и что она может сильно затянуться, у них нет. По их мнению, Путин «быстренько отгонит украинцев» от границ ДНР и ЛНР, и жители Донбасса смогут вернуться домой: «Просто жить, растить своих детей».

38-летняя Елена Хаблак из поселка Юрьевка приехала в Россию с тремя детьми, а ее сестра 29-летняя Оксана Лукашева — с двумя. Елене и Оксане достался «улучшенный четырехместный номер». В обычное время его цена за сутки — четыре тысячи рублей. Прямо из окна их номера виден Дон.

В 2014 году, в начале вооруженного конфликта на востоке Украины, Елена решила не уезжать из дома. Она говорит, что «было спокойнее», чем сейчас, хотя людей, по ее словам, «эвакуировали» и тогда («Медузе» неизвестно о централизованной эвакуации людей из Донбасса в 2014 году). «Ну, стреляли, конечно, окна дрожали, но мы это как-то особенно не принимали во внимание», — вспоминает Елена.

По ее словам, в 2014-м в их поселке продолжали работать школы. Летом того года Елена все же решила уехать — переждать на «российской стороне». Сейчас она уже не помнит, куда именно ее тогда отвезли: «Но условия там были не очень. В очереди за кашей нужно было стоять целый день, и мы скоро вернулись домой. Я решила, что лучше будь что будет, чем там жить абы как».

Сейчас же школы и детские сады «сразу закрылись», и Елена Хаблак с сестрой «поняли, что в этот раз уже будет какой-то финал» — поэтому на время решили уехать из Донбаса. По словам Елены, если бы сейчас ее снова поместили в плохие условия — «[например] вода то есть, то нет, каша сухая», — то она, как и в прошлый раз, уехала бы домой. «А тут нормально: кормят хорошо, игрушки и канцелярию детям дали, относятся хорошо, полностью всем нас обеспечили».

Накануне «эвакуации» Хаблак с мужем узнали, что мужчин не пропускают через границу, поэтому ее супруг даже не стал пытаться уехать. На следующий день, когда Елена с детьми уже была в Ростовской области, он в шесть утра ушел на работу на шахту, а через три часа написал жене, что шахтерам принесли повестки, и его мобилизовали. Мужчина успел написать, что мобилизованным запретили брать с собой телефоны с камерами, а другого у него не было. С тех пор связи с мужем у Елены нет, и куда его распределили, она не знает. Пока Елена рассказывает о муже, она плачет.

Елена не уверена, что конфликт удастся разрешить «без войны». «Не хочется войны, но и от неопределенности уже тошнит», — говорит она.

«Непонятно, насколько все это затянется, — рассуждает ее сестра Оксана. — Мы думали, мы сюда на пару дней. Но здесь нам уже предлагают устраивать детей в сады и школы. Это значит, мы здесь надолго?»

Искать работу сестры пока не планируют. В гостинице их обеспечивают всем необходимым. За себя и троих детей Елена получила от России 40 тысяч рублей, Оксана с двумя детьми — 30 тысяч.

На родине Елена работала социальным работником — высаживала цветы и облагораживала территорию в селе; она получала семь тысяч российских рублей в месяц, в то время как ее муж на шахте — 15 тысяч. Оксана работала продавцом, ей платили 14 тысяч. «Вывезти детей погулять в большой город, в кинотеатр мы никогда не могли, — говорит Елена. — Живем по-среднему, конфетки-печенье».

Сестры уверены, что после того, как Россия признала ДНР и ЛНР, их зарплаты значительно вырастут. «Потому что в Москве продавщицы получают от (Оксана выделяет голосом слово „от“) 40 тысяч, а уборщицы — от 15-ти. Не может быть, что после признания Россия оставит нам пять-семь тысяч. Люди говорят, после весны к зарплате будет [якобы] надбавка в два раза. Люди настроены на то, что мы выходим на российские цены, потому что цены на продукты уже начали расти. Сказали, что цены на еду у нас уже такие же, как в Москве».

Она считает, что беспокоиться о том, что в этой войне «брат пойдет на брата», имеет смысл только тем, у кого родные служат в ополчении или украинской гвардии. «У нас нет родных ни там, ни там, поэтому с родственниками, которые по ту сторону, у нас конфликтов нет. Это же чиновники воюют, не мы, поэтому я об этом как-то даже не задумывалась, — рассуждает женщина, не упоминая, что мужа ее сестры, который остался в Донбассе, мобилизовали. — Да и какие мы братья? Если так смотреть, вообще все люди братья. Но войны идут, такая жизнь. Тем более что многие на Донбассе идут в армию не потому, что хотят убить украинцев, а просто потому что там хорошо платят. Многие решают, что чем идти в шахту — а другой работы у нас нет, — лучше идти воевать».

Таганрог, 23 февраля. Один день до войны

Через пару дней после того, как в Ростовскую область начали прибывать беженцы, местные чиновники заявили, что места заканчиваются. Поэтому беженцев довозили до Таганрога, откуда централизованно отправляли в города центральной России.

Около Дворца спорта Спортивной школы олимпийского резерва № 13, где разместили беженцев, с 11-летним сыном прогуливается 37-летняя Виктория Соловей из Донецка. По ее словам, каждый день волонтеры объявляют им, в какой город на следующий день их могут отвезти: «Разрешают выбрать: хочешь, езжай завтра в такой-то город, [если] нет — жди, можешь позже поехать в другой». Виктория пока просит разрешить ей уехать позже, потому что надеется, что уезжать в конце концов никуда не придется.

— После того как в пятницу, 18 февраля власти ДНР и ЛНР объявили о срочной эвакуации граждан, жители России и Украины стали писать в соцсетях, что война недопустима: практически в каждой семье есть и украинцы, и русские, это братские народы. Насколько вас мучает сложившаяся ситуация? — спрашиваю я Викторию.

— Я отвечу вам так: очень легко быть добрыми за чужой счет. Это как на чужом горбу в рай, знаете? Те, кто говорят, что Путин не должен был нас признавать, они хоть на одну секундочку понимают, что это значило бы для нас? Эти люди хотя бы месяц готовы прожить нашей жизнью?

Виктория просит сына «сказать что-нибудь». Мальчик, сильно заикаясь, говорит: «Хорошая погода». «Он заикается из-за того, что украинцы бомбили нас, — объясняет она, почти повторяя слова моей вчерашней собеседницы из Константиновска. — Я далека от политики. Мой брат погиб [во время военных действий] в 2014 году. Отец украинец, мать русская. Моего мужа [сейчас] не выпустили через границу, пришлось ехать сюда одной. У меня больше нет сил. Я не хочу с вами спорить — тем более, может, вы и правы. Я просто хочу, чтобы это все закончилось. Это все игры политиков — я думаю, там правых вообще нет. Но признание нас — единственно возможный выход. Кто бы ни был прав там, в далеком 2014-м, сейчас в Украину обратной дороги нам нет. Ходят слухи, что Россия быстро решит этот вопрос. Так что, думаю, скоро мы будем дома».

Пока мы разговариваем с Викторией, к ДК подъезжает новый автобус с беженцами. Из него выходят женщины с детьми. Все они говорят, как рады, что Владимир Владимирович «заботится» о них — и все как одна уверены, что пробудут здесь недолго.

Опрошенные мной жители Таганрога в основном высказываются о беженцах нейтрально. Одни говорят, что им безразличен их приезд, другие сочувствуют им и отмечают: «Пусть живут у нас сколько им нужно, иначе их там убьют».

Ростов-на-Дону, 23 февраля. Один день до войны

Ростовчане тоже относятся к приезду беженцев спокойно. Хотя многие вспоминают, что когда в 2014-м беженцы из Донбасса появились в городе, из-за них расселили несколько ростовских общежитий. «Сказали — „поживите пока у родственников“», — рассказывает ростовчанка Светлана Вартанова, с которой я разговариваю на городском автовокзале. «Сотрудники центра занятости подыскивали им работу. Отдавали им приоритет, потому что они соглашались идти на меньшую зарплату. В сады их детей пристраивали вне очереди. Это ведь тоже нехорошо, когда о чужих думают больше, чем о своих, верно?» — рассуждает она.

Одним из тех, к кому я обращаюсь с вопросом о его отношении к беженцам, оказывается житель ДНР, 25-летний Андрей, который с 2021 года приезжает в Ростов-на-Дону на заработки. «Я до последнего не хотел уезжать работать в другой город. Донецк — мой дом. Я где только ни пытался там работать, но зарплаты настолько низкие, что жить на них невозможно: 10-15 тысяч [российских рублей] максимум. В Ростове я зарабатываю столько за неделю».

Андрей рассказывает, что в последние восемь лет развитие в Донецке «намертво остановилось»: «Все живут в подвешенном состоянии. Они думают: а зачем что-то развивать, если мы в неопределенном статусе? Сегодня что-то создадим, а завтра это разрушат. Точно так же и никто извне не развивал ничего на нашей земле, потому что постоянная неопределенность — что будет завтра?»

Андрею кажется, что у жителей Донбасса не было лучшего выхода, кроме признания независимости республики Россией. «Вернуться в состав Украины невозможно. Вы шутите? Для них мы не люди. Послушайте Зеленского: он же в каждом обращении говорит про Донбасс — „это наша территория“. Те, кто живут на этой территории, для него просто мошки, которые занимают его, как он считает, территорию. Если бы Донбасс сделали территорией Украины, никому из нас там не дали бы жить. Если бы Путин не признал ДНР и ЛНР сейчас, наши семьи были бы обречены и дальше мучиться и жить в нищете. Не кажется ли вам, что это жестоко по отношению к нам?»

По словам Андрея, Россия дает жителям республики возможность «приехать зарабатывать». А Украина только «забрала жизни солдат, мирных жителей, разбомбила дома». «Путин один, оди-и-ин единственный человек, который протянул нам руку помощи. Как можно хотеть обратно в Украину к тем, кто восемь лет нагонял страха, жути, заставлял бояться, плакать и терять своих близких?»

Он рассказывает, что госслужащие и военные давали присягу Украине, а потом ДНР, поэтому оказались «в черных списках» как «предатели родины». Андрей считает, что даже если бы Украина дала им полную амнистию, они не согласились бы вернуться в состав страны, «потому что потеряли веру». «Это как если бы в конце Великой Отечественной наши сказали немцам: „Ладно, оставайтесь у нас, будем дружить“. К врагу никто никогда не придет. Врагу веры нет. Каждый житель ДНР на себе испытал агрессию от Украины. Да, к России будут санкции, но у России уже их столько, что Путин из-за новых даже не расстроится, я думаю».

Ростов-на-Дону, 24 февраля. Первый день войны

Утром 24 февраля я приехала в пункт временного размещения в Ростове-на-Дону, который расположился в отеле «Аэлита» на левом берегу Дона, чтобы узнать у жителей Донбасса, изменилось ли их отношение к ситуации после того, как стало известно, что Россия ввела войска на территорию Украины. Без специального разрешения пресс-службы правительства Ростовской области журналистов внутрь не пустили, но свободно поговорить с беженцами можно было за воротами ПВР.

Там прогуливалась 46-летняя Инна из Енакиево (ДНР). Она рассказывает, что в своем городе не ощущала себя в опасности, «потому что он далеко от мест, где в 2014 году велись военные действия», и там «было относительно спокойно». Но муж (официально они не расписаны) потребовал, чтобы вся семья — у пары семилетний сын — эвакуировалась из Донбасса. Как мужу удалось пересечь границу, Инна не пояснила. «Я хотела остаться, тем более что у меня вторая группа инвалидности».

— Вам стало страшно сегодня утром [когда началось вторжение]?

— Я не смотрю телевизор, мне неинтересно. У нас война идет уже восьмой год. Мама мне звонит из Израиля, спрашивает: «Сколько можно сидеть в Ростове? Сколько можно ждать войны? Она же бесконечная». Я готова вернуться домой хоть завтра, а муж уже собирается пристраивать ребенка в местную школу. Я уже набегалась в 2014 году беременная по подвалам.

— Вы не пожалели, что ДНР захотела отделиться от Украины?

— Мне кажется, это не стоило того. [Как оказалось] человеческая жизнь для них вообще ничего не стоит. За нас всегда кто-то решает, вышестоящие органы. Лучше бы мы оставались при Украине, зато не появилось бы столько калек, инвалидов… Лучше бы мы остались на Украине и жили как мы жили. Может, тогда был бы какой-то другой поворот: изменилась бы там власть, восстановились бы торговые взаимоотношения с Россией, политические взгляды поменялись бы. Мне кажется, это не стоило этих жертв. Это голосование происходило обманным путем. Они [власти ДНР] прекрасно знали, что Российская Федерация нас не присоединит.

— А кто обманул? Власти ДНР и ЛНР или Россия?

— Россия нам ничего не обещала. Они сами хотели Донбасс сделать сепаратистами. [А в итоге] — ну, признали нас, получили мы независимость. Лично мое мнение: Путин сразу предупреждал, что такого сценария, как с Крымом не будет. Столько людей погибло. Нас сделали заложниками ситуации, а потом уже люди все поняли. Все думали, что тоже присоединимся к России. Хотя раньше я думала: «Прикольно, война, нашим бабушкам досталось во время ВОВ, и мы вот тоже»…

Инна говорит, что в день заселения в гостиницу сотрудники Следственного комитета брали у них показания: «Приходил следователь, устно расспрашивал, у кого что происходит в их городах, и на ноутбуке все записывал».

В этот момент к нам подходит муж Инны (он отказался назвать свое имя) вместе с мужчиной, который представляется человеком «из правительства города». «Вы журналист? — грубо спрашивает муж Инны. И тут же пренебрежительно добавляет: — Она на второй группе [инвалидности]! Вы кто?»

— Журналист издания «Медуза».

— Я сказала, что у меня есть инвалидность, — говорит Инна. — Но я же тоже живой человек и имею право…

— А-а-а, это пропаганда галимая! — кричит мужчина, имея в виду, очевидно, «Медузу». — Это [Инна] душевнобольной человек. Я ее муж. Америкосы приехали! — напоказ издевается он. — Показывайте реальную картину! Спросите моего ребенка: душевнобольная его мать?

Когда я отказываюсь говорить с ним и ребенком, мужчина заявляет: «Тогда и с женой моей говорить не будете!» — и толкает Инну.

— Какая я тебе жена? Не трогай меня, я тоже имею право высказаться, — спорит с ним Инна.

— Пошла! Я с тобой тут возюкаться не буду! — кричит на нее мужчина и заталкивает на территорию отеля.

— Она правда психически не здорова. Слышал, как она ходила и разговаривала сама с собой, — добавляет чиновник, который так и не представился.

И сотрудники отеля, и постояльцы после моего разговора с Инной не устают повторять, она «душевнобольная» и не отражает «настоящей» позиции беженцев.

Работники пресс-службы губернатора Ростовской области, до этого не дававшие мне разрешения на посещение ПВР, также объявляют, что я «пообщалась с душевнобольной». Из «сочувствия» ко мне — и чтобы я «не ушла без материала», они обещают привести из отеля других беженцев — ко мне и другим журналистам, которые тут собрались.

К отелю приезжают телевизионные корреспонденты — без опознавательных знаков. Сначала, по условиям пресс-службы губернатора, вопросы беженцам будут задавать они, а потом смогу и я. Из-за ворот появляются беженцы. Кто-то из них спрашивает у сотрудницы пресс-службы: «За отель рассказывать?»

Первой соглашается поговорить с журналистами Ариевга Треснянская из города Стаханов (ЛНР). Она заселилась в гостиницу 21 февраля.

— У меня и у ребенка все хорошо. Высыпаемся, кушаем, смотрим телевизор, не думаем ни о чем, потому что пока что мы в полной безопасности.

— Вы сейчас пользуетесь моментом, чтобы немножко отдохнуть? — спрашивает тележурналист.

— Конечно, потому что до этого я не спала по ночам, ждала, что что-то залетит в окно. А сейчас во сколько хотим засыпаем, во сколько хотим просыпаемся.

— Какая была обстановка, когда вы уезжали?

— Было очень громко, страшно. Звуки разрыва снарядов. Было заявление [главы ЛНР Леонида] Пасечника о срочной эвакуации, мы уехали. Нас сюда заселили, все дали: живите, наслаждайтесь жизнью.

— Что-нибудь про дальнейшие планы вам сказали? — спрашивает тележурналист.

— Сказали, что мы можем гулять где хотим, общаться, ездить. Вчера мы ездили по магазинам. Сегодня я хочу показать специалисту своего ребенка, ему нужно обследование. Мне дали контакты больницы, меня там уже ждут на прием.

Пока на ее место перед камерами встает Елизавета Музилей из города Ясиноватая (ДНР), беженки, которые стоят рядом как группа поддержки, говорят журналистам: «Низкий поклон, мы даже не ожидали, что в раю таком будем».

«Нас великолепно кормят, — начинает свой рассказ Елизавета. — Администрация всегда входит в наше положение. Что бы мы ни попросили, для нас делают все, дети у нас ни в чем не нуждаются».

«Ясиноватая — это линия разграничения, — продолжает она. — У нас в восемь часов уже был отбой. Мы постоянно спали одетыми, потому что боялись, что в любой момент нужно будет бежать в подвал [прятаться от бомбежки]. У меня ребенок до сих пор не может привыкнуть, что можно спать тут в трусиках и маечке, не может привыкнуть, что мы можем до десяти вечера гулять.

Мы приехали сюда — у нас даже коляски не было, мы попросили вчера волонтеров принести нам хотя бы какую-нибудь. В течение часа привезли новую коляску! Мы тут только скажем что-то, нам сразу это предоставляют! У детей есть игрушки, книжки, мыльные пузыри. Даже не верится, что есть такие добрые люди, которые могут нам помочь — и которые могут сделать так, чтобы мы забыли, что такое война».

Когда она заканчивает выступление и отходит в сторону, подруги подсказывают ей: «Спасибо Ростову скажи!»

Следом к журналистам выходит пожилая жительница Горловки Елена Турло.

— Что у вас там [в Горловке] происходит? — спрашивает тележурналист.

— Очень тяжело детям и старикам. Стреляют. Вода, свет… Некоторые люди уже психически не выдерживают. Дети боятся. Мы вчера вышли тут погулять в лесочек, говорим: «Как хорошо тут грибы собирать». А дети нас одергивают: «Если нет мин!» (Плачет.) Поэтому хотелось бы уже мира. Ростов нас принял замечательно. Слово «замечательно» даже не передает ничего. Ну, все есть! Мы только заехали — все дали. И ходят за нами, спрашивают: «Что вам надо?» Печенье детям везут коробками, низкий поклон Ростову, мэру, всему персоналу отеля. Питание изумительное! К садику все выдали, к школе рюкзаки! Такая забота, СНИЛС, банкоматы, все приезжают к нам [оформлять выплаты]. Это не забудется никогда!

— Что вы почувствовали, когда Путин подписал указ о признании республик?

— Эмоции переполняли, мы списывались со всеми, мы плакали, кричали, долго не могли уснуть. Мы очень долго этого ждали. Президенту Путину большое спасибо. Будем терпеть и ждать мира. Тут [в отеле] телевизоры, холодильники, мы живем тут замечательно.

После выступления горловчанки Турло тележурналист спрашивает у кучкующихся женщин, кто еще хотел бы пообщаться с прессой. Одна из них сообщает ему: «Кормят очень хорошо, три раза в день». Другая подтверждает: «Мы тут все едим! Три раза в день мясо. Мы дома так не питаемся».

Пока беженцы выступают перед журналистами, за решеткой ворот ходит «душевнобольная» Инна и спрашивает у полицейских, почему другим беженцам позволили общаться с журналистами, а ей нет. Ответ расслышать не удается.

К журналистам выходит еще одна жительница Стаханова Олеся Решетняк.

— Как там было? Почему решили уехать? — снова задает вопрос тележурналист.

— Потому что очень страшно за детей. Дочке пять лет, и при каждом ба-бах она очень боялась. С ребенком на улицу в последнее время мы не ходили. Даже за водой было страшно сходить.

— Как вы оцениваете признание Россией республик?

— Мы счастливы, мы довольны. Мы этого очень долго ждали. Большинство уверены, что теперь все будет хорошо. Нам помощь очень сильно была нужна, мы хотим жить у себя дома.

— Последние новости из дома до вас доходят?

— К сожалению, нет.

Тележурналист спрашивает женщин, о чем еще они хотели бы рассказать. Те отвечают, что благодарны администрации отеля — и снова описывают все блага, которые получили в России.

Я спрашиваю их, не страшно ли им, что их мужья, сыновья и братья будут воевать.

— Мы боимся за наших мужей, отцов. Связи с ними у нас нет, — отвечает Олеся Решетняк.

— Этим утром вы испугались, когда узнали, что Россия ввела в Донбасс войска?

— А что нам бояться? — не понимает Елена Турло. — Мы обрадовались. Мы каждый день, восемь лет ждем этого. В наш дом однажды попал [снаряд], но спасибо России — окна и крышу нам поставила. Мы благодарны. Будем все восстанавливать.

— Как будете выстраивать отношения с жителями Донбасса, которые живут на украинской стороне?

— Это очень такой вопрос… — мнется женщина.

— А вы что думаете, они там под укропами рады? — приходит ей на помощь другая беженка. — Вы, наверное, плохо телевизор смотрите. У самих укропов [украинцев] брали интервью и спрашивали, как к вам жители [видимо, сепаратисты] относятся? Они [украинцы] ответили укропам: «Уходите с нашей земли!». Сами укропы так говорили.

— Нет ли у вас опасения, что это все перерастет в полномасштабную войну? — спрашиваю я.

— Все, конечно, боятся, — говорит 26-летняя Юлия. — У России огромное количество техники и солдат, Украина даже рядом не стояла. Поэтому мы надеемся, что Украина пойдет на попятную. Мы надеемся на лучшее, потому что ради чего Америке сюда идти? Неужели для них это стоит того, чтобы потерять солдат? Не думаю, что они пойдут на это. Все-таки сейчас цивилизация, а так будут бомбежки, война… К чему мы возвращаемся? Мы надеемся, что у Путина своя стратегия и он знает, что делает. Ведь сколько лет он уже правит… Я думаю, все будет хорошо. Я думаю, все было [им] спланировано, продумано.

— Беженцы, с которыми я общалась еще вчера, были уверены, что вернутся домой уже в конце этой недели. Вы сейчас по-прежнему в этом уверены? Как думаете, когда все закончится?

— Вернемся, когда Путин скажет, что все нормально. Думаю, в течение месяца все решится, а может быть, даже быстрее. Судя по новостям по телевизору, в начале марта уже будем дома.