«Выход в город» вместо выхода в окно Noize MC выпустил самый серьезный альбом в своей карьере. Александр Горбачев услышал в нем исповедь своего поколения

17 декабря рэпер Noize MC (он же Иван Алексеев) выпустил вторую часть своего десятого альбома «Выход в город» — к десяти песням, которые уже были опубликованы месяц назад, добавились еще десять. «Выход в город» — самая серьезная и трагичная запись 36-летнего музыканта, который с самого начала карьеры активно участвовал в общественной жизни, поддерживал политзаключенных, высказывался на актуальные темы и расплачивался за это отменой концертов и угрозами уголовного преследования. Ровесник и старый знакомый музыканта, журналист Александр Горбачев понял «Выход в город» как честную констатацию бессилия поколения, выросшего в 1990-х. И попытку найти в этом бессилии хотя бы какую-то ценность.

Серая шестнадцатиэтажка общаги торчала в небе спального района как символ одиночества семнадцатилетнего человека, приехавшего в большой город с большими надеждами и обнаружившего себя поедающим «Роллтон» на скрипучей казенной кровати. Метро «Улица Академика Янгеля», последний вагон из центра, налево, налево, ларек с невкусной шаурмой, дальше — неуютный пустырь, на котором у меня однажды хрестоматийно спросили время, после чего зарядили в лицо и отобрали телефон; футбольное поле, где в любой сезон отрабатывали зачет по физкультуре студенты близлежащего факультета информатики; проходная; грузовой лифт на 14-й этаж и длинный коридор, в котором сперто пахло бесприютностью. 

Комнату с видом на огни московского юга мы делили с однокурсником Андреем Пихом, ценителем грайндкора и Егора Летова, полиглотом и автором блестящего диплома по «Москве — Петушкам», большим красивым человеком, который вечно получал на зачетах тройки просто потому, что имел крайне непривычный для филфака обхват бицепсов. Однажды вечером — то была, вероятно, осень 2005-го — я обнаружил, что за нашим общим компьютером сидит неприветливый небритый парень. Я знал, конечно, кто он такой — сосед играл в его группе на барабанах и рассказывал, как они каждые выходные шумели на Арбате и в подмосковных ДК, а скоро будут шуметь и на всю страну. Особого значения я этим прогнозам не придавал (всем ясно, что у гениев должны быть знакомые, но кто поверит, что его знакомый — гений?). На концерты не ходил, на пьянки меня не звали — в общем, в курсе был, но руку не жал. Парень, соответственно, звался Ваней, избрал себе сценическое имя Noize MC, а компьютер ему нужен был, чтобы загрузить трек на баттл. Так и познакомились.

Я рассказываю эту обыденную историю (вероятно, не первый раз) не только для того, чтобы заведомо расписаться в конфликте интересов. Разумеется, совместная общежитная юность — крепкая связка, и чем дальше от тех дней, тем больше общности ощущаешь с теми, кто ходил по тем коридорам и остался хоть сколько-нибудь рядом. Но дело в другом.

За последние 15 лет я писал об альбомах Noize MC, брал у него интервью, ставил его на журнальные обложки. Какие-то его песни мне всерьез нравились, какие-то вызывали понимание, какие-то — недоумение, но так или иначе отношения с его музыкой были дистанционные, наблюдательские. В 2021 году Иван Алексеев записал альбом буквально про меня — про весь этот общажный опыт постижения жизни и про то, что из него и за ним последовало. Более того: кажется, что это альбом не просто про меня — но и про «нас». Эти песни часто говорят от первого множественного, от некой общности — возможно, попросту потому, что вместе хотя бы немного легче.  

«Выход в город» — это 20 треков, объединенных автором в четыре смысловых блока. Если огрублять, первый — про то, во что превращаются мечты и надежды юности; второй — про родину, которая пожирает своих детей и воюет с братьями; третий — про надзорный капитализм и его специфическую российскую версию с Роскомнадзором и руганью в соцсетях; четвертый — про то, что жизнь коротка, полна страданий и кончается смертью.

Насколько эта концептуальная рамка считывается — вопрос открытый; сам Иван Алексеев излагает его в предисловиях к песням на приуроченной к альбому выставке в Переделкино (кстати, эти предисловия сами по себе могли бы служить отличной рецензией — музыканты редко столь публично занимаются самоанализом). Так или иначе, как видно даже из этого короткого перечня, это печальная, в какой-то мере даже отчаянная запись — но и терапевтическая тоже. 

С точки зрения обычного слушателя, «Выход в город» в некотором смысле подводит итог — все-таки для Нойза это десятый альбом, положение обязывает. Здесь плотно сконцентрированы как основные его звуковые приемы — речитатив под грязные гитары, джангл и драм-н-бейс на службе у лирики, полуакустические менестрельские откровения, басовитая электроника, — так и его основные темы. Поиск свободы в заведомо несвободных обстоятельствах; злая политическая сатира; антивоенные памфлеты; попытка поговорить с теми, кто требует молчать; болезнь как метафора — все это так или иначе у него уже было. И даже гиганты, с которыми Алексеев тут говорит на равных (а точнее даже, говорит за них) — Есенин, Мандельштам, Летов, — в его других словах и песнях маячили. Однако все эти сюжеты соединяются в «Выходе в город» как-то по-новому — и заставляют по-новому посмотреть на их автора.

Нойз ведь на самом деле странная фигура для российской музыки. Вроде бы рэпер, но с гитарой — и с претензией скорее на рокерское правдорубство, чем на рэперское ********** [мамодерство]. Вроде бы уже классик (Алексеев начинал одновременно, например, с Бастой), но совсем не пытающийся играть в патриарха. Вроде бы первая в истории жанра звезда, вышедшая из баттлов, но при этом расцвет баттл-рэпа Нойз совершенно пропустил, а свой Versus попросту провалил. Да и вообще: еще несколько лет назад казалось, что Алексеев так и останется фигурой из конца 2000-х, когда хип-хопу нужно было доказывать свое право на легитимное место в поп-культуре, а рэперам всерьез предъявляли за то, что они плохо поют.

Нойз как будто не вписался в новую эпоху, где жанр, которому он сам пробивал дорогу, забил всех остальных. Не поучаствовал в «перевороте игры», не перешел на трэп, не подружился с новой школой (и даже наоборот, по-дедовски на нее ворчал), не сделал лейбл, не запускал ютьюб-шоу — в общем, не был, не состоял, не привлекался. Рэп-опера Нойза «Орфей и Эвридика» в этом контексте выглядела как попытка обернуть это неучастие в свою пользу: пока вы бьетесь за статусы, я занимаюсь большим искусством. Не факт, что это заявление кто-нибудь воспринял всерьез.

«Выход в город» провоцирует расставить акценты иначе. Да, пожалуй, для нынешнего русского рэпа Нойз — фигура скорее сопутствующая, зато он по-настоящему определяющий автор для нового поколения российской поп-музыки. Его влияние на Монеточку, перевернувшую несколько лет назад эстрадную игру, настолько очевидно, что некоторые не шутя заявляли, что песню «Каждый раз» и прочие хиты альбома «Раскраски для взрослых» написал Алексеев. Это, конечно, мизогинная ерунда, но понятно, откуда она берется: синтаксис Монеточки, ее нарративный подход к песням, ее умение превращать мемы в поэзию и балансировать между сарказмом и лиризмом — это все во многом от Нойза.

Этого самого по себе немало — но ведь Нойз еще и первым из больших современных звезд соединил гранжевую грязь с рейв-угаром: звук и энергетика «Пошлой Молли», другой столбовой для новой музыки группы, породившей множество подражателей и последователей, тоже легко возвести именно к записям Алексеева. И если Оксимирон в своем новом альбоме пытается доказать, что рэп — часть большой культуры, то Нойз просто не вступает в этот разговор: в каком-то смысле он нужен хип-хопу больше, чем хип-хоп — ему.

Будет ли воспринят всерьез «Выход в город»? Я не знаю. Перед нами очень уязвимые песни — в этом можно увидеть их слабость, в этом можно услышать их силу. Алексеев, любимым творческим оружием которого всегда были тотальная ирония и панковская беспринципная удаль, тут непривычно много поет совсем откровенно, почти навзрыд — и, разумеется, часто подставляется.

Характерный пример — «Сельма Лагерлеф»: режущее ухо замшелое словечко «шалава» в первой же строфе, а главное — ключевая рифма «Лагерлеф» — «Могилев», смешная в своей случайности, как будто сразу дезавуируют пронзительный пафос песни. Однако эта же вещь — пример того, как и почему это работает. Когда в финале второго куплета появляется бабушка с драниками, нажаренными для вернувшихся в родной дом внуков, у слушателя (во всяком случае, у меня) отказывают предохранители и предрассудки и на их место приходят слезы. Как классный репортажник, Нойз берет точно пойманными деталями — драники, дэпээсники на Минке, таксование в Варшаве, — и здесь, и в других песнях альбома много таких примет, которые отправляют тебя переживать судьбу выдуманного человека как свою. Вообще, спеть о том, как окончательно гнусно внутри и снаружи, так, чтобы от этого становилось легче, — это ведь совсем не рэперский навык. Так умеют совсем другие авторы; я бы сказал, что из людей, пишущих здесь и сейчас песни на русском языке, делать так умеют только Гребенщиков и Шевчук. Альбом «Выход в город» почти целиком состоит именно из таких песен.

Мне кажется, что этот эффект возникает благодаря эмпатии. Это тоже атипичная для хип-хопа штука — рэперы чаще строят себя на заповедях, которым учили Чертенка № 13: люби себя, чихай на всех. И сам Нойз, конечно, тоже многажды делал именно так — издевательски смеялся над ментами, над скинхедами, над коммунистами, над лоялистами, над конформистами, над кем угодно. Подобные персонажи в изобилии появляются и в «Выходе в город» — но выведены они по-другому.

Это слышно даже в звуке — патетическом, сентиментальном, где-то даже слезливом. Вот та же «Сельма Лагерлеф» — большая трагедия столичной проститутки (слово «секс-работница» конкретно в этом случае все-таки совсем не подходит), которая хочет сбежать из засосавшего ее безразличного города. Вот заглавный «Выход в город», где герои — птицы, живущие в метро и не выпускающие своих птенцов наружу, и вся песня — это горький, прожитый монолог родителей, которые заботятся о своих детях, лишая их свободы. Вот «Вуду» — песня о братской розни, спетая на украинском языке (очень смелый жест по нынешним временам).

Вот, наконец, буквальный перевертыш давнего хита «Кури бамбук», который в свое время привел Ивана Алексеева в волгоградский следственный изолятор, — второй куплет «Все как у людей», в котором Нойз фактически залезает в голову сотруднице конной полиции, чтобы обнаружить там человека, очень похожего на себя. На мой взгляд, эти 12 строчек — одна из самых тонких и точных вещей, которые написаны о нормализации насилия: здесь буквально показано, как именно оно врастает в повседневность и становится той самой банальностью.

Откуда берется это сочувствие к другому, к людям, которые не только не похожи на автора, но иногда и открыто ему враждебны? Я предполагаю, что в первую очередь из сочувствия к себе. «Выход в город» — альбом, в котором совсем нет не только похвальбы и дерзости. В нем, в сущности, вообще нет веры в лучшее и почти нет веры в себя. Это откровенно пораженческая запись — и в этом смысле она похожа на другой ключевой российский альбом уходящего года, «Melancholium» Муджуса.

У них даже есть общий образ — останкинская игла, которая впрыскивает яд в столичное небо. Муджус отстреливается игрушечными пульками от войск Мордора; его акция гражданской обороны — это вечеринка как способ духовного и телесного объединениями с людьми, как бегство в здесь-и-сейчас, не знающее прошлого и будущего, как выбор сгореть, не став частью пожара войны. У Нойза другая стратегия. Весь «Выход в город» провязан темой родительства, семьи, которая одновременно и спасение от внешней безвыходности, и сдерживающий фактор для сопротивления ей; и надежда на вечность, и источник самых жутких страхов. В этом тоже, конечно, есть горькая ирония: «Выход в город» — это альбом про людей, которым выходить в город совершенно не хочется. 

Я думаю, что «Выход в город» действует на меня так, потому что я слышу в нем сфокусированный опыт моего поколения (у нас с Алексеевым — разница в полгода). Вышеупомянутое «мы» — это поколение, лишенное исторического шанса. 

Мы родились, когда Советский Союз начал рушиться: мы успели запомнить дефицит, бедность, очереди и серость, но не успели рассмотреть сложное существо советского проекта. За шапочным разбором 1990-х мы наблюдали снизу вверх — наши родители и братья с сестрами каждый по-своему пытались поймать свой шанс; большинство, конечно, не поймали, но мы думали, что, когда придет время, мы своего не упустим. Когда оно пришло, выяснилось, что все, что могло быть нашим, уже чужое. Нулевые, время нашей романтической молодости, сейчас видятся потерянным десятилетием для российской политики и культуры: первую просто технично уничтожили, воспользовавшись усталостью от 1990-х, вторая жила тихой потребительской жизнью и не сформировала никакой заметной поколенческой идентичности. В 2011 году казалось, что наш час наконец настал, но вышел облом — и дальше мы уже присутствовали как-то нехотя, по инерции. Не были, не состояли — но в какой-то момент привлекать начали и нас. 

Сейчас нам под 40 — по логике вещей в этом возрасте поколение получает рычаги управления реальностью. Совершенно очевидно, что нам этих рычагов никто не даст. Главные герои среди наших ровесников: айти-гуру, заработавший миллиарды на чужой идее и поучающий с чужбины, как духовно качать пресс; лучший журналист страны, которому заказан вход в телевизор; рэпер, который молчал шесть лет. Всех нас как-то маркирует опыт отсутствия (кстати, в альбоме Нойза есть песня с таким названием). Понятно, что я говорю о людях близкого мне склада; о тех, кто, совсем грубо говоря, читает «Медузу».

Но есть подозрение, что тем, кто встроился в систему, не сильно лучше. Все эти чиновники-технократы во главе областей, дети своих отцов во главе корпораций — так ли весело им жить в мире, где их судьбу решают люди на пару-тройку десятков лет старше? Финальная битва явно состоится между теми, кто сидит на трубах, и теми, кто моложе и злее нас, — и нам заманчиво и страшно, что вторыми будут наши дочери и сыновья. Мы — дети родителей, которые боялись отпускать нас на улицы. Мы — родители детей, которых страшно отпускать на улицы. В этом замкнутом круге существует альбом «Выход в город».

И вот мы в декабре 2021 года. В чугунных городах царит бетонная свобода. В отважных головах распоряжаются плакаты. Кто-то уехал. Кто-то собирается уехать. Кто-то сидит в тюрьме. У кого-то завтра будет обыск, но она еще об этом не знает. Мы куда-то ходим, что-то едим, что-то смотрим, чему-то радуемся. Нам стыдно, что нам еще не сшили дело и не поставили клеймо. Нам страшно, что сошьют и поставят. Мы читаем новости, в которых каждый день мучают людей за песни, за честность, за добрые дела. Мы листаем соцсети, чтобы заглушить эти новости. Мы замерли в ожидании войны, которая еще раз сломает нам жизнь, и мы ничего не сможем с этим сделать. У нас не осталось надежды. У нас не осталось иллюзий. Но у нас все-таки есть право на счастье. И у нас есть право на песню.