После задержания Сергея Зуева его дочь вышла на пикет — на девятом месяце беременности. С тех пор она родила сына, а ректора Шанинки отправили в изолятор Вот рассказ Дарьи Рудь о том, как она справляется со всем этим

Мосгорсуд изменил меру пресечения ректору Шанинки Сергею Зуеву, обвиняемому в хищении 21 миллиона рублей. Вместо домашнего ареста, под которым профессор находился около месяца, Зуева отправили в СИЗО. В следственный изолятор его поместили, несмотря на серьезные проблемы со здоровьем (за последнее время Зуева несколько раз госпитализировали с гипертоническим кризом). О деле против ректора Шанинки «Медуза» поговорила с социологом Дарьей Рудь — дочерью Сергея Зуева. Сразу после задержания отца она вышла на одиночный пикет, будучи на девятом месяце беременности.

— Что для вашего отца значит работа в Шанинке? Как вы это видели со стороны?

— Работа — [значимая] часть его жизни. Но это не означает, что он карьерист. Просто он занимается образованием всю свою жизнь. Работа в образовании была его главной целью. Начинал он как один из ведущих педагогов, а потом стал эффективным управленцем. Для него это дело жизни.

Когда мы встречались, он говорил: «В этом году набор [в Шанинку] хороший. Много студентов пришло. Они талантливые». Шанинка была основным, что его занимало. Занимает, думаю, и сейчас.

— Какие у вас с отцом были отношения до уголовного дела? Изменились ли они сейчас? 

— Мы не суперчасто общались. У меня своя жизнь, у него своя, у каждого были свои интересные проекты. В основном мы либо встречались на семейных торжествах, либо изредка созванивались, старались пересечься. И много говорили про его работу. Я знаю многих, с кем он работает. Меня радовали его успехи, достижения.

Сейчас отношения не поменялись. Просто они прекратились. Прекратилась связь.

— Он рассказывал, что его самого радовало в работе Шанинки? Что, наоборот, волновало?

— Волновало, когда началась заварушка с отзывом аккредитации Шанинки. Думаю, для него это было первое столкновение с какой-то теневой структурой, которая пытается управлять всем образованием в России. А радовали новые роли выпускников и новые направления.

— Вы сказали, что успешная работа в образовании была для отца главной целью в жизни. У него всегда было такое отношение к своему делу?

— Да, конечно. Как это описать? Это то, что занимает у него основное время. Безусловно, семья ему тоже дорога, но это, скорее, интимная вещь.

А так — да. [Главной для него] всегда была тема образования, тема методологии образования. Сначала это работа с разными школьными, лицейскими учреждениями в 1990-е годы. Потом [работа] на поле высшего образования. У него всегда было очень горящее и глубокое отношение.

Я даже не могу себе представить, чтобы его занимала рыбалка, лес или, например, бытовые вопросы. Меня, скорее, всегда удивляло, когда отец делал что-то в бытовом плане. Потому что работа — это основной вектор того, чем он жил. Трудно представить, чтобы он тратил значительное время на что-то иное.

— Был ли у него случай в жизни, возможно встреча с человеком, какой-то прошлый опыт, из-за чего тема образования стала для него настолько важной?

— Честно говоря, не знаю, как он от диссертации по искусствоведению перешел в образование. Возможно, это одно из направлений деятельности того, что называется движением Щедровицкого. Как-то так сложилось. Я этот вопрос отцу не задавала — для меня всегда было очевидным, что это так устроено.

— Может, он сам проговаривал?

— Не припомню такого. Но думаю, что это [образование] — эффективный управленческий инструмент. Реализовываться в теме образования эффективнее всего, если у тебя есть какие-то идеи, которые ты хочешь донести. Через образование можно эффективнее всего менять все [общественное] поле.

— Что вы знаете о деле отца?

— Не знала вообще ничего. Уже около Тверского суда [перед заседанием 13 октября, на котором Зуева отправили под домашний арест] узнала немножко подробностей. Узнала, что пока мало кто понимает, что пошло не так. И сейчас только с помощью СМИ немножко разбираюсь.

— А отца вы спрашивали?

— Нет. Когда я начала погружаться в эту тему, нормальное общение уже прекратилось из-за домашнего ареста.

— Кто из членов семьи поддерживал контакт с отцом после того, как ему назначили домашний арест?

— Только супруга, потому что они вместе живут. И несовершеннолетние дети. 

— Как ваша семья переживает все, что происходит с отцом?

— Конечно, все очень сильно переживают. Родители отца — пожилые люди, им уже ближе к ста. Для них происходящее малообъяснимо, они политически не подкованы. Их оберегают от всей этой информации, потому что для них это непонятно и страшно. Как раз сейчас мы обсуждали, как им сказать [о том, что Сергея Зуева отправили в СИЗО]. Я не знаю, как сказать. Пытаюсь не делать этого. И думаю, кто бы мог сделать. Но больше некому.

— Как вы сами восприняли задержание отца?

— Основная характеристика: это было неожиданно. А потом я просто стала читать об этом деле. И увидела, что отец — последний из подозреваемых, кого на тот момент не отправили в СИЗО (Сергей Зуев провел под домашним арестом около месяца, — прим. «Медузы»).

Мне казалось, что, может быть, проблема в подписи [на документах]. Например, чья-то подпись на документах стояла, а подписи отца не было. Я хотела технически разобраться во всем этом. Но сейчас мне кажется, что все это не так важно. Скорее, следствию нужно просто поместить людей в изолированную среду [СИЗО], чтобы дело нормально «сшилось».

Но я могу только предполагать, как это работает. Что конкретно грозит обвиняемым в СИЗО, как с ними работают, как на них давят — я этого совершенно не понимаю. Видимо, люди не соглашаются говорить что-то без СИЗО. Боюсь даже предположить.

— В день, когда вашего отца задержали, вы вышли на одиночный пикет в его поддержку. Вы тогда были на девятом месяце беременности. Выйти на акцию в таком положении — смелое решение.

— Мне сложно цензурно назвать то, что я тогда испытывала. Наверное, подходящие цензурные слова — шок, крайнее удивление от того, что это происходит с отцом. Почему экономическое преступление? Почему такая мера? Почему так внезапно?

Меня удивило, что еще с утра была новость о задержании отца, в медиа был большой резонанс — но на улице ничего не происходило. Это показалось странным. Понятно, что коронавирус. Но все-таки в одиночные пикеты люди встают и сейчас. Для меня это было очевидным шагом. Что еще здесь сделаешь?

— Вы родили ребенка через несколько дней после задержания отца.

— Родить-то легко… Проблема в том, что у ребенка оказался порок развития пищевода, который требовал немедленной операции. Новорожденный ребенок отправляется в реанимацию, его разделяют с родителем. В реанимацию сначала не пускают, потом пускают ненадолго.

Да, совпадение, конечно, ужасное. А сейчас с сыном все становится лучше, но с отцом — хуже. Получается так.

— Отец знает, что вы родили?

— Да. Я ему через Елизавету [жену Сергея Зуева] отправляла сообщения, фотографии — он посмотрел их, когда был под домашним арестом.

Но у Лизы была большая тревога по этому поводу. Что можно по условиям домашнего ареста, а что нельзя? Лучше лишний раз что-то не сделать, потому что это может быть учтено как нарушение режима. Из-за этой тревоги папины слова мне передавались очень опосредованно. Лиза сказала: «Он порадовался за вас», — но никакой прямой речи не было.

— Кто вас поддерживает в такой ситуации?

— Очень много людей. Мне стали писать сообщения коллеги — бывшие и нынешние, просто люди, которые читают новости. Поддерживают общие знакомые и по Шанинке, и не по Шанинке. Мои школьные друзья спрашивают, чем помочь. Сложно отвечать. Чем тут поможешь? [Пишу] «Спасибо, что ты уже что-то сказал, что ты появился». 

Сейчас сообщения уже однотипные, потому что опять все стало хуже. Люди пишут: «Мы уже говорили, но еще раз говорим, что поддерживаем». Это, с одной стороны, теплая история, но с другой стороны… Всем хочется что-то сделать. Люди пишут, что у них кулаки сжимаются, слезы льются, хочется что-то сделать, но непонятно — что.

— Как вы думаете, почему вообще появилось это дело? Это дело против вашего отца лично? Против Шанинки?

— Для меня генеральная версия, что это в первую очередь дело [бывшего вице-президента «Сбера» Марины] Раковой. Но, возможно, это какое-то отрицание.

Мне интересно, кто и в какой логике принимает эти решения [о возбуждении таких уголовных дел]. Огромный вопрос на эту тему. У меня нет никаких источников, и боюсь, что только после открытия архивов нам будет понятно что-то [о подоплеке дела].

— Про отца есть мысли — почему он вообще фигурирует в деле?

— Думаю, как руководитель организации, которая исполняла контракт. Но я думаю о том, почему он сначала не фигурировал в нем. Сначала он сотрудничал со следствием [по делу Раковой]. У него есть государственные ордена, награды. Может быть, опасались сразу брать такую резонансную персону. Но, видимо, каких-то показаний не хватает. Я догадываюсь, но технически не представляю, чего такого нельзя сделать вне СИЗО. Видимо, там хотят оказать какое-то дополнительное давление.

Или, может быть, все это даже не про него, а сигнал кому-то еще: «Мы не гнушаемся и так сделать, и такого уважаемого человека посадить». Не знаю.

— За вашим отцом полиция пришла прямо в больницу, куда он попал с гипертоническим кризом. Как у него здоровье сейчас?

— Когда мы разговаривали с друзьями отца до суда, они сказали, что в последнее время он неплохо выглядел и держится — хотя у него была операция. В последний месяц уже было понятно, что со здоровьем явно швах. Лиза говорила про высокое давление. Его даже увезли в больницу на операцию с подозрением на инфаркт, в итоге сделали стентирование.

Спустя неделю его выписали из больницы. Мы с Лизой были удивлены. Я говорю: «Как так? Почему так быстро?» Она отвечает: «Это протокол лечения. Так врачи выписывают».

Но мы ни в чем не можем быть уверены. Непонятно, как работают медицинская система и экспертная. Работают ли они в связке или нет? У нас подозрение, что здесь могут примешиваться интересы следствия. 

— Понятно ли, как на здоровье может отразиться перевод в СИЗО?

— Даже не представляю. Последний раз мы коротко виделись, когда ехали вместе из суда [отправившего Зуева под домашний арест]. Я спрашивала, как ему было в камере [изолятора временного содержания]. Он сказал, что на удивление нормально — потому что там были разные люди. Его явно занимало больше то, какой в камере подобрался коллектив. Он по-исследовательски к этому отнесся.

Но это происходило в той конкретной камере и всего лишь ночь — это был такой ознакомительный визит в изолятор. Сейчас я буду заниматься изучением того, что разрешено в СИЗО. Разрешены ли прогулки? Что за коллектив там будет? Какой там режим? Какое общение с теми, кто тебя охраняет?

Я понимаю, что это не гостиница. Это все непривычно для него. Вопрос: сколько можно продолжать относиться к этому с позиции отстраненного наблюдателя? Я верю в отца, что он будет находить какие-то такие системные интересные моменты и, в принципе, будет занят своим исследовательским процессом. Но думаю, что СИЗО — это пожирающая реальность, которую невозможно не заметить. И которая не прекрасна.

— Вы знаете, что сейчас происходит в Шанинке?

— Нет. К сожалению, последние пару недель я не следила. Но знаю, что сообщества Шанинки очень активны и стараются достичь максимального резонанса. 

Знаю, что периодически кто-то спрашивает, не стоит ли начать бастовать и перестать работать. Но в основном люди считают, что работа Шанинки в штатном режиме — это тоже большой и серьезный инструмент подтверждения, что несмотря на все события вуз продолжит работать и продолжит держать свою марку качества.