«Деда приговорили к 25 годам. Бабушка бежала. Отец в школе сидел отдельно как сын врага народа» Читатели «Медузы» рассказывают истории своих репрессированных родственников — в день акции «Возвращение имен»

Сегодня, 29 октября, проходит ежегодная акция «Возвращение имен», посвященная памяти жертв политических репрессий в СССР. Обычно она проходит у Соловецкого камня в Москве, но из-за эпидемии коронавируса второй год подряд акция пройдет онлайн. Для этого правозащитники из «Мемориала» (организатор акции) попросили всех желающих записать видео с чтением имен погибших, А мы попросили читателей присылать истории о том, как репрессии коснулись вашей семьи. И получили сотни писем. Мы публикуем некоторые из них с небольшими сокращениями.

Никита

Мой прадедушка Григорий Максимович Олейниченко был арестован утром 23 июня 1941 года в Витебске. Его историю я узнал от бабушки. Когда отца арестовали, ей было 11 лет.

Бабушке особенно запомнилось то, что забрали папу на второй день войны. О его дальнейшей судьбе она ничего не знала вплоть до начала 2018 года, когда я случайно обнаружил базу данных репрессированных на сайте «Мемориала».

Я сделал несколько запросов в белорусский КГБ и ФСБ России, пытаясь установить, где именно находятся документы по делу прадеда. Через пару месяцев я получил ответ из КГБ. В сентябре 2018 года я приехал в Витебск. В читальном зале КГБ мне выдали папку с его делом. Пока я работал с документами, рядом находилась сотрудница архива, помогавшая разобрать нечетко написанные слова. Также она следила за тем, чтобы я не пытался заглянуть под листочки, которыми были заклеены в деле фамилии сотрудников НКВД и следователей.

Я просидел в читальном зале около трех часов. Как только взял в руки паспорт моего прадедушки и открыл его, я заплакал. Так получилось, что за эти три часа я узнал о прадеде намного больше, чем знала о нем его дочь, моя бабушка.

Григорий Максимович обвинялся в том, что во время Гражданской войны служил в армии [Антона] Деникина в Крыму. Обвинялся в обмане партийных органов и шпионаже в пользу Германии во время своей работы на фабрике по выпуску очков в Витебске.

Из протоколов допросов было видно, что от прадеда требовали дать лживые показания на других работников фабрики, но он отказался это сделать. И своей вины Григорий Максимович не признал.

Моей бабушке сейчас 90 лет. Фотография ее отца, моего прадеда, теперь висит на стене возле моего письменного стола. 

Надя

Моего деда по отцу звали Марио Джилетти. Он был итальянцем, членом Коммунистической партии Италии, приехал в СССР в 1929 году. Тогда в Советском Союзе существовала ячейка итальянских коммунистов, члены ее жили по всей стране. Здесь Марио женился на моей бабушке Ирине, у них родилось двое детей — моя тетя и отец. Работал дед переводчиком и воспитателем в детдоме, который открыли для испанских детей, вывезенных в СССР в период гражданской войны в Испании.

В 1936 году Марио был арестован. Осужден за шпионаж. Оговорил себя под пытками и из страха за жену и двоих малолетних детей. Впоследствии от показаний отказался.

Мне посчастливилось держать в руках его дело — и это было страшно читать. Стало понятно, что оговорил его один из сотрудников детдома. Впрочем, этот же человек оговорил директора и других. Меня поразило, что многие коллеги не побоялись встать на защиту Марио, отдавая себе отчет в том, что могут разделить его судьбу в любой момент. 

В 1938 году Марио Джилетти отправили в Севвостлаг [на Колыму]. Это жуткое место. Дали ему всего ничего по меркам того времени — восемь лет. А в 1941 году обвинили в том, что он вел антикоммунистическую пропаганду в лагере и отказывался выходить на работу — еще плюс десять лет. Вскоре после предъявления второго обвинения деда приговорили к смертной казни. Расстреляли его 29 ноября 1941 года. 

Полина 

Возможно, это будет самая нелепая история из полученных вами.

Моя прапрабабушка, Меланья Журавлева, жила и растила детей в деревне в глухом полустанке где-то в Пензенской области. Прапрадедушка был машинистом, отличался редкостным здоровьем и заболел всего один раз, но этот раз стал для него последним. Моя прапрабабушка осталась с пятью дочерьми. Не знаю, где были прочие родственники, знаю только про ее заработок: собирала вместе с дочерьми в лесу ягоды, цветы, травы, продавала их на полустанке. Из ценного имущества у нее были: корова, железная кровать, швейная машинка, самовар. Раскулачили ее в 20-х. Причина? Горячий чай, который она заваривала в том самом самоваре и продавала пассажирам.

Федор 

Бабушка Антонина родилась в 20-е годы в Ленинграде, а в 30-е ее со всей семьей сослали в Сибирь. У отца украли бумажник, вынули деньги и выкинули. В мусорном ведре его нашел дворник и донес, что партбилет валяется в помойке. После войны бабушка вернулась в Ленинград одна: остальные погибли. 

Михаил

Мой дед по отцу, Иван Прокопьевич Алпеев, потомственный оренбургский казак, был репрессирован дважды. Участник Первой мировой, в начале войны он попал в плен к немцам, но сумел бежать. Вернулся в строй, продолжил воевать, имел награды. После Революции и окончания Гражданской войны жил в станице Алексеевской Оренбургской области с большой семьей: он, бабушка и семеро детей. Имели крепкое хозяйство, большой дом, большое поголовье скота. Со всем управлялись сами.

Впервые за дедом пришли в рамках кампании по расказачиванию и раскулачиванию в 1929 году. Деда отправили в трудовые лагеря, а всю семью выселили в Оренбургскую область. Бабушка в чистом поле из подручных средств построила себе землянку. Спустя несколько лет деда освободили. Он работал лесничим, построил новый хороший дом. 

Второй и окончательный раз за дедом пришли в одну из ночей 1938 года. Больше его никто в живых не видел. О его судьбе семье не сообщили — да и сама семья теперь уже окончательно приобрела статус членов семьи «врага народа».

Бабушка Мария Федоровна чуть не умерла от горя. Деда ждала до самой своей смерти в 1977 году. Только в перестройку или чуть позднее, когда был запущен процесс реабилитации жертв политических репрессий, моему отцу удалось достоверно узнать о судьбе деда. Тот был расстрелян в 1938 году по приговору тройки НКВД как «член контрреволюционной группировки», якобы занимавшейся вредительством и саботажем. 

Дмитрий

Мой родной дед во время Великой Отечественной войны был разведчиком. Попал в плен, в Дахау. Позже был переведен в Бухенвальд, где стал одним из организаторов восстания заключенных в 1945 году. На предложения союзников — американцев — уехать с ними отказался. Боялся, что в этом случае будет репрессирована его семья.

Был осужден в 1947 году по 58-й статье [«контрреволюционная деятельность»] и приговорен к 25 годам без права переписки. Забрали его, когда моему отцу было девять месяцев. Бабушка вынуждена была бежать, чтобы не разделить его участь. Освободился дед по амнистии в 1956 году. Когда мой отец пошел в школу, то ему пришлось сидеть за отдельной партой, как сыну «врага народа».

Владимир

Мой прадед в 1932 году основал первый баптистский приход в поселке неподалеку от Одессы. У него было около 50 прихожан. В 1937 году его и еще 28 человек из прихода арестовали. Прадеду вменили антисоветскую деятельность, приговор: десять лет без права переписки. В 1942 году он умер. 

Марина 

Мой дед, Иван Степанович Пастернакевич, поляк, проживавший в городе Бобруйске Могилевской области, был осужден в 1939 году как «изменник родины» — так как имел близких родственников в Польше.

Через год семье прислали справку о его смерти, в которой значилось, что он умер от туберкулеза на строительстве Беломорско-Балтийского канала. В 1989 году моя мама сделала запрос в архив, откуда получила справку о том, что ее отец был расстрелян по приговору тройки — прямо там, в Бобруйске, на третий день после задержания.

Хотя бабушка еще месяц [после этого] продолжала носить ему передачи, которые в тюрьме спокойно принимали. А где-то через месяц ее попросили передать мужу еще и теплую одежду, которая ему якобы пригодится на этапе.

Татьяна 

Мой прапрадед Яков Яковлевич Серов родился в 1894 году. Его отец работал десятником на железной дороге. Тогда только начиналось строительство Транссибирской магистрали, и Яков проехал со своей семьей всю Российскую империю.

В конце концов осели в Харбине. Вся жизнь Якова была связана с железными дорогами. Поработав в разных городах, в 1930-х он приехал в Москву, где устроился старшим кассиром на Киевском вокзале. Жили в бараке — там же, на площади. 

В июне 1938 года к Якову пришли с обыском. Его доставили в «Бутырку», где он провел всего несколько дней и под пытками написал «чистосердечное». Ему вменялось в вину, что, проживая в Харбине, он был завербован японской разведкой. Дескать, некоторое время назад агент вышел с ним на связь, и Яков передал ему сведения о состоянии железных дорог в России, об их готовности на случай войны, о настроениях у служащих — а также вел антисоветскую пропаганду среди сослуживцев. Труднее всего давались на слух японские имена агентов разведки, которые нужно было указать в «признании», поэтому «чистосердечное» пестрит помарками и исправлениями. 

Получив «доказательство» вины, Якова отправили в Калужскую тюрьму, где он провел еще два месяца. За это время особая тройка рассмотрела дело и вынесла постановление о том, что Яков обвиняется в работе на японскую разведку, в контрреволюционной деятельности и приговаривается к расстрелу. 3 октября 1938 года приговор был приведен в исполнение. Спустя всего неделю начальник особой тройки, той самой, что судила Якова, был сам расстрелян. 

Удивительно, что до сих пор не известно точное место расстрела моего прапрадеда. Я писала письма в МВД и ФСБ с просьбой указать место массового расстрела жертв политических репрессий в Калужской области, но получила ответ, что место это не установлено. Как такое может быть? Не знаю.

Александр 

Оба моих деда были репрессированы. Дед по отцовской линии, Иван Данилович Даниленко, был писателем. Работал в Харькове, в кабинете партпропаганды и не захотел переезжать в Киев, когда столицу перенесли. Его арестовали в сентябре 1937 года и осудили как «врага народа». В свидетельстве о смерти, которое выдали в 1958-м, в графе «причина смерти» стоит прочерк. Но и даже там — вранье. Дата смерти — февраль 1938 года; а совсем недавно через «Мемориал» выяснилось, что он был расстрелян 31 декабря 1937 года. Видимо, не хватало квоты на расстрелы в текущем году. 

Бабушку арестовали в ноябре 1938 года как члена семьи «врага народа». Мой отец пришел вечером из школы, когда арестовали мать. Ни один сосед не открыл ему дверь. Он лег у запечатанной двери и уснул. Освободилась бабушка лишь в 1946-м с поражением в правах, которое действовало еще 12 лет. 

Деда Льва арестовали в 1939-м и держали в тюрьме без еды и туалета. При допросе следователь разорвал ему ударом мочевой пузырь. Через два дня он умер.

Ирина 

Три года назад, 70 лет спустя после ареста моего прадедушки, мы с дедом смогли получить копию его дела. Мелешко Иван Максимович вернулся в СССР в 1948 году из Китая с семьей. Мы узнали, что он был обвинен в антиреволюционной и антисоветской деятельности, что его допросы велись часами — и всегда ночью. Узнали, что в деле до сих пор засекречены 200 из 500 страниц. Что его оговорил знакомый, которого мучили, чтобы получить список тех, кто когда-то воевал на стороне белых. Ровно так же пытали прадеда. В 1949 году прадеда приговорили к огромному сроку в трудовом лагере.

Держать в руках ту папку с фотографиями и педантично записанными допросами мне было очень страшно. История отразилась и на жизни самого деда: последний раз его вызывали на профилактический допрос в 1963-м! Напомнить, чей он сын и что бывает всякое.

Не знаю, что в этой истории самое циничное, но нас поразило вот что: в 1989 году прадед был признан жертвой политических репрессий просто в результате волны пересмотра дел — в деле была справка. Но об этом никому не сказали! Мой дед еще 30 лет мечтал о таком документе. 

Алексей

Мой дед, крупный партийный работник, был схвачен по доносу в 1937 году, расстрелян в 1938-м.

После ареста деда бабушка взяла старшего ребенка, мою маму — ей было 12 лет — и пошла в ОГПУ (Объединенное государственное политическое управление, входило в НКВД, — прим. «Медузы») выяснять судьбу мужа. Оставляя дочь перед входом в здание, она сказала ей: «Если через два часа я не выйду, иди домой, бери брата и езжай к бабушке». Это во Владимирской области, а ехать надо было из Ростова!

Через два часа моя мама пошла домой, забрала брата и пошла на вокзал. Там их остановил патруль. Отправили в детскую комнату милиции, оттуда — в детдом. В детдоме детей разлучили. Мама выжила, а ее брат, мой дядя, погиб через три месяца — мама узнала об этом, когда ее нашел ее дед, простой рабочий. Он перестал получать письма из Ростова, заподозрил неладное и поехал в Ростов на поиски. 

Мама жива до сих пор, ей 96 лет, и она иногда вспоминает, как на вокзале держала брата на руках и умоляла оставить с ней, но ей не дали. Моя бабушка, мамина мама, чудом выжила в тюрьме.

Олег

Моего прадеда, Михаила Ивановича Хранина, арестовали в августе 1937-го по доносу. Родственникам сказали, что он в местах лишения свободы, без права переписки. Хотя поговаривали, что никого в ту осень не отправили в лагеря — все убиты.

Дальше была война. А в 1957-м, когда уже умер Сталин и велась работа над реабилитацией репрессированных, пришло письмо на казенном бланке: «Хранин М. И. умер в местах лишения свободы от заболевания легких, реабилитирован посмертно». И вроде бы все немного успокоились.

Шло время. Умерла прабабка. За ней — дед, который в 1937-м, вернувшись после срочной службы, безуспешно искал отца. Состарились мои родители. И только в 2017 году я нашел в книге памяти Ярославской области фамилию деда и запись: арестован 5 августа 37-го, 25 августа — высшая мера наказания. Вот так, ни суда, ни следствия, ни лагерей, ни болезни легких. 

Я запросил из архива Ярославской области документы о реабилитации, дело, решение тройки. Испытал шок от того, насколько небрежно сфабриковано дело. Поинтересовался я и судьбой тройки. Большая часть из них закончила так же — расстреляна. Кто-то — в том же 1937-м.