«Все мы — люди и животные — выжившие. В этом кроется возможность и надежда» Фотограф Ник Брандт — о проекте «День может наступить» и об изменении климата в Африке

У британского фотографа Ника Брандта выходит новый масштабный фотопроект «День может наступить» — об изменении климата и влиянии этого процесса одновременно на людей и животных. «Медуза» публикует часть этого проекта, а фоторедактор «Медузы» Евгений Фельдман поговорил с Брандтом о том, как удалось организовать съемки в условиях ковида и закрытых границ, как подбирались пары человек — животное и о том, что делать, если чувствуешь, что «проповедуешь только для тех, кто и так уже обращен».

— Расскажите о том, как были организованы съемки

— Мы долгое время, неделями, занимались подготовкой, искали людей, на жизнь которых сильнее всего повлияло изменение климата. Среди них были те, кому пришлось переехать из-за циклонов, уничтоживших их дома, другие, прежде всего фермеры, потеряли источники существования и вынуждены были уехать с насиженных мест из-за многолетних и тяжелых засух.

Сами фотографии были сделаны в пяти приютах и природоохранных центрах. Почти все животные, появляющиеся на снимках, находятся там уже длительное время, это жертвы самых разных обстоятельств: от браконьерства, от которого пострадали их родители, до разрушения мест обитания и просто отравлений. Этих животных никогда уже нельзя будет выпустить в дикую природу, они приучены к человеку, но именно из-за этого не было проблемы в том, что незнакомые люди находись с ними рядом и попали с ними в один кадр.

— Почему вы снимали в черно-белой гамме?

— Есть несколько цветных фотографий, но, да, более 90 процентов черно-белые. Я всегда предпочитал черно-белую эстетику, но конкретно в этой серии изображения особенно минималистичны — только люди и животные на фоне исчезающего из виду мира, окутанного туманом. Черно-белые тона сводят здесь изображение к самым основным элементам в графической форме.

— А откуда взялись лампочки?

— Реквизит на фотографиях представляет собой самое необходимое для жизни: стул, стол, кровать. А для света — одна голая лампочка, освещающая темноту.

— Как животные реагировали на то, что происходило вокруг?

— Все были удивительно спокойны: они провели много времени рядом с человеком, в этих приютах и природоохранных центрах за ними организован хороший уход. Смотрители, работающие в каждом из этих центров, явно очень хорошо понимают своих животных и уверены в их поведении. Благодаря этому, в свою очередь, модели на фотографиях также были спокойны. Они были уверены, что находятся в безопасности, а это было крайне важно.

— Повлиял ли ковид на ваши планы? Как вы минимизировали риски для участников съемок?

— Повлиял. Я начал этот проект именно в Африке просто потому, что смог попасть в эти две страны, хотя Зимбабве открылась лишь за несколько недель до нашего приезда. Я думаю, мне помогло то, что я уже привык к работе в Африке.

Для команды и моделей я привез много респираторов N95, мы использовали их в транспорте, для всего остального у нас были очень хорошие медицинские маски. И все носили их так, как положено, — не было никакой суеты, как со всеми этими избалованными плаксами в США.

— Кто вам помогал?

— У меня была команда примерно из 10–12 человек. Мой ассистент, который приехал со мной из США, и местная команда: помощник режиссера / переводчик, электрик и механик, а также несколько человек для управления генераторами тумана.

— Как вы решали, кто кому подходит, как формировали пары животных и людей?

— Хороший вопрос. До начала каждой съемки я даже не представлял, кто кому может подойти — до тех пор, пока просто не начинал что-то попробовать. У меня всегда была неподалеку группа человек из 12, и я пробовал их, пока что-то не срабатывало. Это была чистая импровизация.

— А бывало такое, что некоторые из моделей просили поставить себя в пару с другим животным? Что-то вроде — мне кажется, с этим фламинго у меня больше общего, чем с теми гепардами?

— Нет, это было мое решение. Но все относились к этому снисходительно, со спокойствием и терпением.

— Когда мы отбирали фотографии, вы попросили убрать один кадр, сказав, что там как раз не хватает связи. На что именно вы обращали внимание?

— В том конкретном кадре проблема была не в связи человека и животного. В той фотографии я не чувствовал личности модели. Она стоит как манекен — а на других кадрах зрителю лучше видно, что за человек там изображен. В кадрах с птицами мне пришлось фокусироваться именно на них, а люди из-за этого оказывались на заднем плане и чуть-чуть вне резкости. И было намного сложнее глубоко показать зрителю этих людей — и в той фотографии это проявилось особенно сильно. Это красивый кадр, но она там просто стоит.

— Насколько вы влияли на позы и поведение людей в кадре? Например, на фотографии с жирафом даже позы у человека и зверя похожи.

— Я старался оставить их самих по себе, насколько возможно. Это было удивительно: как только они попадали в кадр, в тот самый момент, все срабатывало — это было оно!

Само собой, я мог попросить кого-то подняться на стремянку или сказать пожилому мужчине лечь на колено его жены. Чуть опустить голову, чтобы выглядеть более созерцающим или задумчивым. Но больше ничего.

Я называю это «фотографическим джазом» — я наслаждался тем, что утром знал лишь то, какое животное буду снимать, и все. Ничего нельзя было узнать заранее, все элементы должны были материализоваться. И я после каждого кадра поворачивался к моему ассистенту-кенийцу в поисках его одобрения (не могу найти другое слово). Что я, будучи иностранцем, показал его сограждан честно и эмпатично. И я не продолжал, пока он не показывал пальцем вверх.

— Были снимки, которые вы планировали сделать, но так и не смогли?

— Да. Это было связано прежде всего с доступом к животным, привыкшим к человеку. Мне бы хотелось поработать, например, со спасенными львами, но это никогда не будет достаточно безопасно. Можно было бы снять их и людей отдельно, но это не интересно — даже в лучшем случае результат будет не тот. Мне было важно, чтобы люди и животные находились в одном кадре в один и тот же момент.

— Как была организована постановка одной сцены и сколько времени она требовала?

— Чтобы не потерять интерес животных, мне пришлось ограничить длительность сессий максимум 50 минутами. Бесконечные солнечные дни в Зимбабве, которые стояли там несмотря на сезон дождей, оставляли мне на съемки всего 30 минут до рассвета и еще 30 минут после заката. Удивительно, как нам вообще удавалось сделать нужный кадр за такое короткое время. Мне очень повезло с животными — они сильно помогали.

— В проект вошли три общие фотографии, где вы ставили животное на первый план, а людей собирали сзади. У этих кадров совсем другой баланс, чем у фотографий с парами.

— Климатический кризис приведет к тому, что появятся сотни и сотни миллионов беженцев. И кадр с большим количеством людей, потерянных в этом тумане, где никто не знает, куда повернуться и что делать, — образ сотен миллионов беженцев в будущем.

— Жители западных стран, когда снимаешь их портреты, всегда реагируют на камеру. Было ли у вас так же с этим проектом?

— Нет! Мой ассистент заранее попросил их расслабиться. Забавно, что вы спросили, я не думал про это — за все время съемки я ни разу не просил их перестать позировать!

— Как вам пришла в голову сама идея проекта?

— До ковида я начал готовить более сложный проект, фотографируя в Калифорнии. Я прожил там практически всю взрослую жизнь и все больше ужасался стремительному разрушению большинства красивейших уголков штата, которое происходило последние семь лет. Оно началось из-за гигантских пожаров, усиленных нарушением климата. Пострадал и мой собственный участок, на котором фактически все было уничтожено в 2018 году.

Но потом случился ковид. И туман, который я уже планировал использовать как визуальный мотив — отголосок дыма от лесных пожаров, — приобрел неожиданный дополнительный резонанс: мы все сейчас живем в некоем лимбе, не зная, когда наступит конец.

Есть, конечно, некоторая ирония в том, что именно во время пандемии, со всеми возникшими новыми сложностями для фотосъемки, я почувствовал необходимость сделать проект глобальным, поскольку климатическая катастрофа затрагивает весь мир. Так получилось, что Кения и Зимбабве были открыты в октябре 2020 года, когда я был готов начать работу .

— В чем состоит главная мысль, которую можно из этих снимков вынести?

— Животные и люди сфотографированы вместе в тумане, в одном кадре, потому что все мы — обитатели одного дома: нашей маленькой и оказавшейся под угрозой исчезновения планеты. Во время этого беспрецедентного кризиса мы особенно связаны друг с другом. Но, несмотря на потери, все эти люди и животные — среди выживших. И в этом кроется возможность и надежда.

— Вы сказали Washington Post, что вам кажется, что эта ваша работа все равно «проповедь для обращенных». Как вы думаете, она может помочь?

— Я не знаю, но я просто должен попытаться. Как я всегда говорю, моя работа — это, возможно, очень маленький винтик в колесе (удручающе медленных) изменений. Вместе, если нас будет достаточно, наши голоса могут стать хором, а затем, возможно, и криком, чтобы заставить тех засранцев, от которых действительно все зависит (политики, промышленники), посмотреть вверх, подумать о том, какой вред они наносят, и измениться к лучшему.

— Что еще может помочь?

— Все присоединяйтесь. Неважно, насколько мала эта помощь. Просто сделайте что-нибудь. Вот почему я возвращаюсь к фразе, которую использую бесконечно: лучше быть сердитым и активным, чем сердитым и пассивным. Как только вы становитесь активным, отчаяние становится не таким непреодолимым. Ваши действия, неважно, насколько они незначительны, могут зарядить вас энергией и сфокусировать.