«Монструозность и уродство часто кажутся мне прекрасными» Жюлия Дюкурно сняла хоррор «Титан» о героине, которая беременеет от автомобилей, — и взяла главный приз Канн. Мы с ней поговорили

37-летняя француженка Жюлия Дюкурно вошла в историю, став первой женщиной в XXI веке (и всего второй за всю историю после Джейн Кэмпион), получившей «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах. Жюри под руководством Спайка Ли отметило высшей наградой ее скандальный боди-хоррор «Титан». О работе над этим фильмом и том, как меняется кинематограф сегодня, с постановщицей поговорил кинокритик Антон Долин.

— Многие в Каннах были буквально ошарашены вашей победой. Были ли удивлены вы?

— Не уверена, что существует какая-либо норма в отношении того, как фильмы принимают и награждают в Каннах; думаю, на этом фестивале может случиться буквально что угодно. Моя реакция была заторможенной, слишком много всего происходило, и я была сбита с толку. Поверить в победу было невозможно. В особенности из-за того, что Спайк Ли оговорился и случайно объявил о моей победе раньше времени, в самом начале церемонии! Многие просто не расслышали, что он там пробормотал, но я-то услышала и подумала, что мне почудилось. А потом он объявил это еще раз, и я опять решила, что это какая-то ошибка.

Поднимаясь на сцену, я испытывала эмоции настолько сильные, что их попросту не с чем сравнить. Меня охватила радость, но я не могла поверить: ведь Канны проходили после двухлетнего перерыва, и я подумала, что эта гигантская машина дала какой-то сбой. Если и так, то именно подобные «ошибки» в системе делают ее человечной и живой. 

— Вы чувствовали себя первой?

— Все-таки второй после [режиссера] Джейн Кэмпион. Хоть она и получила «Золотую пальмовую ветвь», разделив ее с другим режиссером, мужчиной. Знаете, на сцене я была несколько не в себе, и меня успокоила именно мысль о Кэмпион. Как она себя чувствовала? Потом мы обсуждали это с Шэрон Стоун: как, должно быть, невероятно — сломать многолетнюю традицию, стать исключением из правила. Прошло 28 лет, прежде чем Джейн перестала быть исключением. Абсурд, конечно.

Но теперь я знаю, что за мной последуют другие, а когда-нибудь мы достигнем равенства среди конкурсантов и призеров фестивалей. Будто я и мой фильм — частички какой-то волны, течения, направленного в будущее. Чего-то большего, чем я одна. Это позволило мне не чувствовать себя одинокой. 

— Сложно было молодой женщине найти финансирование на подобную картину?

— Я не ощущала никакого неравенства с режиссерами-мужчинами, работая над полнометражными картинами, но, когда я была моложе и начинала снимать короткометражки, бывало очень сложно, я постоянно сталкивалась с сопротивлением. Однако сейчас весь мир меняется глобально: поразительно, сколько талантливых женщин получили призы на фестивалях в этом году. Пути назад уже нет. Тем не менее в Голливуде процесс этого исторического сдвига только начался. С другой стороны, по американской киноиндустрии я не эксперт. Там больше говорят о равенстве возможностей, но свидетельствует ли это о реальных изменениях? Не знаю.  

— «Титан» — очень сильная и эмоциональная картина. Какие чувства вы бы хотели найти в зрителях своего фильма, когда они выходят из зала?

— Я надеюсь, что они почувствуют себя людьми. Мой фильм о том, что такое быть человеком. Но вообще, чем больше разных чувств, тем лучше. Меня интересует весь спектр возможных эмоций, я не хочу его ограничивать и сужать. Я задаюсь вопросами о сути человечности, любви и других составляющих, из которых мы состоим. Меня не интересуют завершенные состояния, я стараюсь исследовать становление, трансформацию — в том числе трансформацию чувства любви, иногда весьма бескомпромиссного и предполагающего принятие другого, а заодно себя. Для меня важно, чтобы публика физически и эмоционально прошла через то же, через что проходят мои персонажи. Только так мы можем создать новый мир — возможно, монструозный и отрицающий наши устоявшиеся представления о нем. 

— Можете развить тему монструозности? Ведь в каком-то смысле «Титан» не только фильм о чудовище — это и есть фильм-чудовище. 

— Я не ставила такой цели, но согласна с вами. Бывают ли вообще совершенные фильмы? Только чужие. Совершенство в искусстве невозможно, иначе искусство бы умерло. И когда я решу, что мой фильм совершенен, уйду из кино. Монструозность и уродство часто кажутся мне прекрасными, и я вижу свою миссию в том, чтобы находить красоту во всем. Прежде всего, в человеческом теле. Разговор о теле всегда связан с политикой.

Мало кто доволен своим телом, ведь тело ощущается чем-то гротескно тривиальным. Тело страдает до того, как страдает душа, это объединяет нас всех. Каждый раздевается перед ночным сном, смотрится в зеркало и, как правило, недоволен тем, что видит. Я нахожу это чрезвычайно трогательным и по-своему прекрасным, мне интересно анализировать эту красоту. Монстр — это создание, одаренное чем-то чрезмерным, таковы законы хоррора и фантастики. Мой фильм чрезмерен, барочен, избыточен, и в этом его монструозность. Это же позволяет вам соединиться с героиней, почувствовать ее, ощутить ее боль и гнев: она психопатка, но могла быть и жертвой, ее история не черно-белая, она сложная. Барокко, к слову, мой любимый период в искусстве и истории — во всем, включая живопись, архитектуру и музыку. 

— Барочный фильм более интересное определение, чем «боди-хоррор». 

— Я не против этого термина и осознанно использую грамматику жанра, но не считаю свой фильм хоррором. При помощи разных элементов и жанровых кодов я сшиваю «Титан» как чудовище Франкенштейна. Чем противоречивее — тем лучше! Я отказалась от классической структуры, отвергла трехактное деление уже на стадии третьего драфта сценария — а у меня их было одиннадцать.

Мои герои приходят к безусловной любви и объединенной энергии в финале, презрев правила и гендерные конвенции. Я же понемногу снимаю лишние слои, один за другим, пока не остается необходимый минимум — спальня и два человека в ней. Никакого больше барокко, абсолютная простота. В этом само существо моего фильма, в этом его правда.

Думаю, это делает «Титан» более радикальным, чем мой дебют, «Сырое». Успех которого, к слову, тоже был для меня шокирующе неожиданным. Родственную душу я тогда ощущала лишь в Дэвиде Кроненберге! Но помню, как приехала в Канны и кто-то мне сказал, что в программе есть еще три фильма о каннибализме. Я тогда впервые почувствовала себя комфортно: все-таки я не сумасшедшая, есть что-то важное и современное в этой теме. К популярности я никогда не стремилась, но быть современной для меня важно.

— Каким был путь от «Сырого» к «Титану»? 

— Комбинация различных элементов, сложный и длительный процесс. Он начался, когда я завершала работу над «Сырым» и ощущала потребность придумать новую историю. Я сразу решила, что теперь сниму фильм, где будет не один центральный персонаж, а двое. Причем двое — против всего мира. Может ли это быть центром сюжета? Поможет ли это найти что-то новое в избитой теме любви? Можно ли обойтись эмоциями, отвергнув интеллект и ненужные слова? Это достойный вызов: необычный фильм о любви, герои которого будут почти постоянно молчать. На его осуществление ушло четыре года.

Еще одна важная составляющая — серия моих кошмаров, где у меня были роды и рождались детали автомобилей. Что-то механическое, холодное, неживое. Так родилась финальная сцена — первая, которую я придумала для моего сценария. 

— Ваши персонажи и актеры абсолютно противоположны: Агат Руссель — непрофессиональная актриса, Венсан Линдон — звезда французского кино. Она — молодая женщина, он — уже немолодой мужчина. Вы сначала нашли актеров или персонажей?

— Мне они не кажутся такими уж разными! Скорее они дополняют друг друга. Да, они не сотворены, чтобы любить друг друга — скорее чтобы убить при первой же встрече. Но в таком случае это был бы короткометражный фильм. На самом деле Агат я пригласила потому, что с самого начала хотела непрофессиональную актрису, необычное и свежее лицо, свободное от любых зрительских проекций. А Венсана знаю лет десять, мы легко сошлись и друг другу очень нравимся. Думаю, я писала сценарий, уже имея его в виду, хотя не до конца отдавала себе в этом отчет.

Его персонаж очень эмоциональный, он не ограничивается своим сильным телом: важно было сыграть уязвимость и хрупкость. Венсан умеет отдаться роли без остатка, и ничего другого я от актера не хотела. Я слепо доверяла ему, он — мне, это доверие было трогательным и практически слепым: ведь он никогда не снимался в таких фильмах и был таким же неопытным в подобной работе, как и Агат. Результат вы видите на экране. Получается, что на ваш вопрос я сейчас ответить не в состоянии: персонажи рождались одновременно с выбором артистов.  

— Вы говорили о фильмах Дэвида Кроненберга, а что еще вдохновляло вас, когда вы снимали «Титан»? Я подумал о Франсуа Рабле — отце монструозности во французской традиции. 

— Вы совершенно правы насчет Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль» — мой любимый роман. Но меня больше вдохновляло изобразительное искусство, начиная с «Пьеты» Микеланджело, которую я вывернула наизнанку, через Караваджо, заканчивая «Империей света» Рене Магритта и фотографиями Нан Голдин: она обладает ценным для меня даром находить красоту в том, что принято считать уродливым.