«Часто говорят, что мужчина не должен плакать. Я выл» В суде в Нидерландах дали показания родные погибших пассажиров рейса MH17. Вот несколько фрагментов. Предупреждаем — их больно читать

Я знаю, на ком лежит ответственность. Я процитировала Солженицына в русском оригинале для тех, кто сегодня слушает меня от лица российского режима. <…> Мы видели много эпизодов затягивания процесса, обструкции и распространения фейковых новостей. Однако я считаю, что сегодня не следует уделять этому внимания. <…> Мой отец и его жена летели с внуками на Борнео, в Индонезию, страну, которую они очень любили. <…> Первый раз мне пришлось попрощаться с ними, когда 17 июля [2014 года] я получила тот чудовищный звонок и немыслимую новость, что их самолет был сбит. Меня охватили неверие, паника, хаос. Я ждала и ждала, и все надеялась, что это ошибка, что мне позвонят и они вернутся домой.

Вскоре у меня начались кошмары. Когда я впервые увидела такой сон, я помню, что думала, что это будет чудесный сон, потому что я увижу отца. Я шла по полю в Украине и искала отца. Но я видела обломки, тела, личные вещи. Пахло огнем. Пахло смертью. Я была одна, и я шла по полям, среди подсолнухов, и все звала: «Папа! Где ты?» И вдруг я увидела его. Казалось, он был рад меня видеть. Он широко улыбался и спрашивал, что я здесь делаю. Я ответила, что ищу его. Ему это показалось странным, потому что он искал меня. Я посмотрела на него, и мне пришлось сказать ему, что он мертв, что он погиб, когда самолет, на котором он летел, был сбит. И тогда я начала плакать и не могла перестать, пока не проснулась с криком. [Этот кошмар повторялся] месяцами, каждую ночь, снова и снова.

20 августа 2015 года мы поехали за останками отца и мачехи. Мне было дурно. я не знала, чего ожидать, удастся ли мне справиться. <…> Я пошла в специально подготовленную комнату и увидела две маленькие коробочки, в которых были останки моего любимого отца и [его жены] Нелл. Я открыла коробочки, внутри были два маленьких пакетика с костями. Я взяла их в руки и крепко прижала к себе. Не знаю, сколько я так простояла. Логически я понимала, что это они, но эмоционально не хотела принимать. <…> Я так и не смогу окончательно попрощаться с ними, по крайней мере пока ответственных за их смерть не признают виновными. Тогда, я надеюсь, я наконец смогу попрощаться и отпустить их.

Сложно описать в нескольких абзацах каждый момент отчаяния, каждый день, полный гнева, все потерянное время, вопросы без ответов, психологические травмы, отчаяние, с которым я готовил это сообщение, когда ответственные в российском правительстве находятся на свободе, как будто ничего не случилось, продолжают распространять дезинформацию об их непричастности и препятствовать тому, чтобы правосудие свершилось в разумное время.

Мои родители были работящими австралийцами и никогда ничего не просили. Они были активными, здоровыми и наслаждались жизнью. Они заботились о своих пожилых родителях и маленьких внуках. Они любили путешествовать по стране и за рубеж — и в итоге это стоило им жизни. <…>

Утром 18 июля 2014 года я проснулся и увидел панические сообщения от членов моей семьи. Я поговорил с одним из моих братьев, который рассказал мне, что их самолет разбился. В одно мгновение вся моя жизнь изменилась, мое сердце было разбито. Это сообщение подтвердилось постоянными кадрами по телевизору. <…> Очень быстро стало понятно, что это была не авария, а массовое убийство.

Каждый день дается мне с трудом. Внезапная потеря близких всегда надолго сказывается на жизни человека. Все только ухудшилось из-за того, сколько времени понадобились, чтобы опознать тела родителей, вернуть их домой и похоронить как полагается. <…> У меня диагностировали посттравматическое стрессовое расстройство, депрессию и тревожность, которые возникли в результате этих событий.

Я скучаю по родителям каждый день. Увы, их уже не вернуть. Однако крайне важно, чтобы виновных привлекли к ответственности и чтобы судебное разбирательство довели до конца. Я никогда не пойму, почему это случилось со мной и моей семьей. <…> Я искренне надеюсь, что это больше никогда не повторится.

Нур Рахимма Турнье родилась 19 марта 1947 года в Малайзии, в городе Ипох. Она была вторым ребенком из четырнадцати, но что важнее всего, она была любящей матерью, бабушкой и женой. <…> Она была очень привязана к своей стране и семье. Она направлялась в Ипох, чтобы отпраздновать с близкими родственниками окончание Рамадана. Нур Рахимма много лет проработала в Министерстве торговли Малайзии. Позднее она перевелась в Министерство иностранных дел и работала в Бонне, в Германии, а затем в Женеве. <…> Она уволилась с работы, чтобы полностью посвятить себя семье. Позже, когда ее дети выросли и стали независимыми, она стала работать в одном из органов ООН.

Нур Рахимма была нежной, терпеливой и любящей. Нам повезло, что она была с нами. Она была нашим источником вдохновения и надежным причалом. Память о ней продолжает служить нам путеводной звездой. Мы чувствуем, что так много потеряли в тот судьбоносный день. Мы хотим сохранить то, что осталось, и защитить это от внешнего мира. Поэтому нам так тяжело рассказывать всему миру, как мы по ней скучаем и насколько разрушительной и травматичной была эта потеря. Все мы по-разному справляемся с потерей. Мы страдаем от депрессии, посттравматического стресса, одиночества, печали. Нам по-прежнему тяжело жить в мире, где ее больше нет.

Наконец, нам хотелось бы добавить несколько слов благодарности за все усилия, которые прилагает правительство Нидерландов, чтобы привлечь к правосудию всех, кто вызвал эту трагедию. <…> Мы также сопереживаем всем семьям и родственникам, кто потерял родных и близких в этой трагедии.

17 июля 2014 года — это день, когда была вырвана часть моего сердца. Моя жизнь изменилась навсегда. Часто говорят, что мужчина не должен плакать. Я выл. Я кричал, у меня была истерика. У меня забрали моего единственного сына Брайса и его подругу Дейзи. Их сбили в небе ракетой «Бук». То, что должно было стать каникулами мечты, стало кошмаром. Они попали на войну, к которой они не имели никакого отношения.

Мы никогда больше не будем играть в футбол по субботам. Никогда он меня больше не окликнет: «Пап, ты где? Пошли есть!» <…>

Когда я пишу об этом, я снова мысленно возвращаюсь в то время. У меня перехватывает дыхание, сердце замирает. Меня разрывают эмоции, злость, я плохо сплю. У меня проблемы с памятью и концентрацией. Боль утраты становится все сильнее и сильнее. Я не могу больше нормально жить.

Каждый раз, когда я вижу в небе самолет, у меня возникает чувство страха — его ведь не собьют? Пока я буду жить, мое сердце будет обливаться кровью. Но я надеюсь на честный приговор. 

Более всего меня огорчает, что те, кто это сделал, не хотят принести извинения. Они все отрицают. Никто из них не считается с чувствами и болью родственников. Это трусливые убийцы без чувств и без совести. Они продолжают лгать и искажать истину. Самое болезненное — это их отрицание своей ответственности.

Особенно меня раздражает то, что сторона защиты предпринимает все усилия для того, чтобы растянуть процесс. Они не говорят о сути дела и принимают за факты давно разоблаченные фейки. При этом они не считаются с чувствами родственников. 

Все, что осталось мне и моей семье, — это молиться и надеяться на справедливость для Брайса и Дейзи и для всех погибших в рейсе MH17. Для меня все закончится только тогда, когда я закрою глаза. Надеюсь, что тогда на все мои вопросы будут даны ответы.

Я пришла сюда с урной, в которой находится прах наших детей. Я не могла ее не взять. Так они будут тоже рядом.

Брайс рос нормальным ребенком в хорошем месте. У него было много друзей и подруг. Он был остряк. Он был волевой парень. Называл вещи своими именами и не шел на компромиссы. С детства он играл в футбол. После игры к нам домой часто приходила вся команда, мы всех кормили, часто ребята оставались на ночь. <…> В средней школе у него не всегда все шло гладко. Он не очень серьезно относился к учебе. Он считал, что жизнь учит гораздо лучше, чем школа. <…>

Я не думала, что Брайс до 30 лет станет более серьезным. Но тут появилась Дейзи. Скромная красивая девочка из нашего района. Она стала приходить все чаще. Оставалась с нами ужинать. И само собой, иногда она оставалась на ночь. <…> У нас была большая и крепкая семья, и Дейзи очень у нас нравилось. Она очень быстро стала чувствовать себя у нас как дома. Мы даже говорили с Робом друг другу — смотри, у нас появилась еще одна дочка. Она стала членом нашей семьи, и все ее любили. <…> Брайс делал для нее все. Мы видели, как он меняется. Наш балбес стал превращаться в заботливого влюбленного молодого человека. Иногда он выходил из себя. Тогда Дейзи просила его успокоиться. И он ее слушал!

4 апреля 2014-го тетя Паула позвонила мне и сказала, что Сели, матери Дейзи, очень плохо… ей остались считаные дни, что нам и детям нужно готовиться к худшему. <…> Дейзи продолжала верить, что она поправится. К сожалению, 24 апреля 2014-го Сели, мама Дейзи, навсегда закрыла глаза. Мы с Робом решили поехать в отпуск в Индонезию. Запланировали поездку на конец мая 2014-го. Брайс и Дейзи хотели поехать с нами вместе. <…> Но мне казалось, что лучше, чтобы Дейзи сначала попробовала закончить учебный год и чтобы она поехала отдыхать сразу на следующий день после его завершения. И это было 17 июля 2014 года.

Днем у меня на работе организовали барбекю. Мой телефон был в беззвучном режиме. Я болтала с коллегами. Когда я пошла брать еду, то почувствовала на себе взгляд одного из моих коллег, который говорил по телефону. Он сказал: «Мне звонит твоя дочь!» У меня остановилось сердце. Я помню, как помидоры черри начали падать с моей тарелки. Либо у Роба сердечный приступ, либо дети разбились.

<…> С несколькими членами семьи мы приехали в отель при аэропорте, где был организован кризисный центр для семей погибших. На входе был указатель с надписью «Родственники погибших на рейсе MH17». Это я. Я родственница погибшего. Мне стало плохо. 

А потом сотрудник KLM спросил: «Что вы хотели бы знать?» Я говорю: «Они есть в списке пассажиров?» 

— Как их зовут?

— Дейзи Улерс?

— Да.

— Брайс Джесси Фредрихс?

— Да.

Земля опять ушла из-под ног. Конечно, я знала, но теперь это было официально. Сотрудник KLM сказал, что их места были 17D и E. Это было рядом с местом, где взорвалась ракета.

Нас увидели репортеры [телеканалов] CNN и ITV, спросили, не хотим ли мы дать интервью. Сначала я очень разозлилась, но потом подумала — давайте, пусть весь мир видит тех, кого это коснулось, пусть видят наше горе. Я обратилась к Путину: «Пожалуйста, верните моих детей домой!» Эти кадры сразу облетели весь мир.

Иногда нам казалось, что так мы можем как-то поспособствовать тому, чтобы сдвинуть процесс с мертвой точки, поэтому мы продолжали давать интервью. Люди не должны забывать об этом, и правда должна выйти на поверхность. 

И все это время опять эти ночи. Я опять их видела перед собой. Слышала, как они кричат: «Мам, забери, мам, пожалуйста, забери нас!» Я так хотела их забрать! Но как? Это было просто невозможно. Опознавали сначала целые тела. Их оставалось все меньше и меньше. Мы все меньше надеялись, что сможем похоронить их целыми. Хоть бы их вообще смогли опознать! Наша жизнь превратилась в ожидание.

10 сентября [2014 года], в годовщину нашей свадьбы, когда я на работе пошла попить кофе, зазвонил телефон. Звонил офицер по связям с семьями. Смогли идентифицировать Брайса. Земля опять ушла из-под ног. <…>

Они смогли идентифицировать левую ступню Брайса. Она сгорела настолько, что невозможно было понять, что это была ступня. Мы радовались сгоревшей ступне. 

Теперь нужно было идентифицировать Дейзи. Хотя бы кончик пальца. Пусть мы не получим больше ничего от Брайса, но хотя бы что-нибудь от Дейзи. Ожидание было невыносимым, мы очень боялись, что от нее ничего не осталось. И наконец, 22 октября — спасительный звонок. К нам опять приехали офицеры. Они сказали нам, что была идентифицирована часть ее таза.

И все это время останки наших прекрасных детей продолжали лежать в холодильной камере морга, где-то на территории военной части в Хилверсюме, за забором. Нам не разрешали туда приехать, нам сказали ждать. Один раз мы все же поехали и стояли у забора. Это было так жутко! Мы решили вернуться домой. Они лежали там, за тем забором. Так близко и так недосягаемо.

Мы видели фотографии частей тел детей, которые были идентифицированы. Я смотрела на них как врач, отстраненно. Я отключила эмоции. Что-то я даже опознала — вот часть лодыжки, часть черепа. Это было жутко.

В конце концов нам передали в больнице все останки детей. Их положили в деревянный гроб в форме сердца. За два дня до кремации мы его забрали. Мы вынули из гроба части тел, которые были упакованы в пластик. Я не поняла, что это были за части. Они очень сильно обгорели, было много оголенных косточек. Но я узнала вот это — кусочек блузки Дейзи с обгоревшими краями.

Эти воспоминания и фотографии причиняют боль и по сей день. Рана, которую они оставили после себя, настолько большая и глубокая, что ее никто не сможет залечить. Даже когда нам бывает хорошо, утрата и печаль всегда с нами. Вернуться на работу было очень тяжело. Думаю, в том числе и потому, что было так много событий вокруг MH17. Я больше не могу работать как раньше, 32 часа в неделю. Я работаю сейчас 15 часов в неделю, и это стоит мне больших усилий и воли. Два с половиной года я проходила интенсивную терапию у самых лучших психологов. Диагноз — посттравматическое стрессовое расстройство.

Я вижу детей везде. До сих пор жду, что они вернутся домой. Каждый раз, когда я в городе вижу высокую девушку с черными длинными волосами, я всматриваюсь — может, это Дейзи? Каждый раз, когда я вижу высокого стройного юношу в бейсболке, я всматриваюсь — может, это Брайс? Я продолжаю их искать. Всегда. Везде.

Если я узнаю, кто нажал на кнопку, кто отдал приказ запустить ракету, я обрету покой. Наказание для меня не так важно. Если преступники будут жить достаточно долго, я надеюсь, что их совесть их настигнет. Может быть, из-за того, что они совершили, они не смогут спокойно спать. Может быть, Путин или Кремль когда-нибудь скажут: «Извините, мы виноваты». Может быть, когда-нибудь. Но скорее всего — никогда.