«Он доказал, что в одиночку можно сделать многое» Десятки людей объявили голодовку в поддержку Алексея Навального. Мы поговорили с некоторыми из них

Алексей Навальный с 31 марта держит голодовку, требуя допустить к нему врача. За это время его состояние сильно ухудшилось — по словам врачей, политик может погибнуть. 19 апреля ФСИН сообщила, что Навального перевели из исправительной колонии № 2 в больницу на территории другой владимирской колонии. Одновременно в поддержку политика собственную голодовку объявили уже более 100 человек — во всяком случае, столько участников акции насчитывает группа в фейсбуке на момент публикации. Организовал эту акцию солидарности московский биолог, бывший профессор НИУ ВШЭ и МГУ Николай Формозов — он сам держит голодовку с 10 апреля. «Медуза» поговорила с Формозовым и другими людьми, которые присоединились к голодовке.

Николай Формозов

бывший профессор ВШЭ и МГУ 

Когда Навальный вернулся в Россию после отравления, я был на двух акциях [его сторонников 23 и 31 января]. Но Навальный не мой кумир, а я не его фанат. Просто считаю, что его надо поддерживать как очень мужественного человека. Он доказал, что в одиночку можно сделать многое. А то положительное, что он делает, перекрывает его ошибки. Но думаю, что его возвращение в Россию все-таки было плохо подготовлено.

Мне нравятся акции, которые организовывают ребята Навального. Молодежь креативная, интересная. Все люди на акциях яркие, бесстрашные. Только я не люблю насилие — в том числе со стороны протестующих по отношению к полиции. Не потому что очень люблю полицейских, а потому что это работает против нас. Меня самого все время минуют [полицейские] — может быть, вылавливают в основном молодежь, а мне уже 65 лет, я абсолютно седой. Как-то мне удалось преодолеть пять кордонов [полиции на акции]. В это время я видел родной город, захваченный инопланетянами. Никогда такого не было раньше.

Голодать у меня был совершенно личный стимул, а также общие идеи, которые мной руководили. Дело в том, что до этого я писал Навальному открытки. У меня много открыток с рисунками отца [зоолога Александра Формозова]. Это открытки, которые без конвертов нельзя прислать, — на самих открытках я и пишу [письма]. Я вообще последние полтора года пишу открытки, чтобы поддержать политзаключенных. Начал с Котова. Написал ему 20 писем, получил четыре ответа. У нас была действительно интересная переписка — обсуждали белорусские события. А когда Костю освободили, стал писать Руслану Сулейманову, но от него не получил ответа.

После того, как арестовали Алексея, я написал ему десять открыток. Он не успел ответить. Большинство открыток я отправил в «Матросскую Тишину», часть из них вернули обратно. Потом у него были судебные процессы, потом он заболел. У него очень мало времени на ответы, человек не успевает на все письма отвечать. 

Когда мне сообщили, что он начал голодовку, я был за городом. До этого у него болела спина, у меня тоже некоторое время назад болела спина — и я писал ему про это. И тут я понял, что не смогу ему ничего написать, не могу прокомментировать эти события. Нет слов. В этот момент, как только я услышал [про голодовку], я понял: моей 11-й открыткой будет голодовка.

Моя голодовка началась 10 апреля. С того времени я не употребляю никаких калорий — пью только воду и чай без сахара. Я по жизни принимаю лекарства, но я посмотрел, что и в них нет калорий.

Для меня это первый опыт [голодания]. Первые три дня были посложнее. Следующие семь дней ощущалась легкость и вроде как эйфория — как пьяный чуть-чуть. Потом у голодающих обычно наступает слабость. Может, потом у меня будет сильная слабость, но пока довольно легко. Могу рассказывать, как все происходит, или погулять по двору. Самочувствие хорошее.

У меня было ощущение, что такое действие [объявить голодовку] остро востребовано. Кроме меня, есть много людей, которые не могут смотреть на медленную казнь [Навального] и хотят как-то ответить. При этом поле возможностей все время сужается. Но голодовка дома никому не запрещена. Это обычный протест. Сахаров дважды голодал и выиграл оба раза.  

Я создал группу [в фейсбуке о голодовке]. Люди мне пишут: «Как здорово, что я вас нашел, я хотел сам голодовку объявить». Но я строго слежу, чтобы никого не призывали голодать. Это личное дело каждого.

Наше число [голодающих] растет, и важно, чтобы никто не пострадал. У всех разные обстоятельства и разные сроки голодовки. У меня бессрочная голодовка. Я решил, что, даже если Навальный откажется от голодовки под угрозой принудительного кормления, я голодовку не сниму. Я не сниму ее, пока он не получит квалифицированную медицинскую помощь, про которую он скажет: «Вот сейчас меня лечат».

Елена Санникова

правозащитница

В юности, в 1984 году, я была арестована и сидела в СИЗО «Лефортово». Тогда я занималась самиздатами и письмами в поддержку других политзаключенных. Меня обвинили в антисоветской агитации и пропаганде. Была в ссылке [в Томской области]. Выпустили в 1987 году по горбачевской амнистии, когда начали отпускать политзаключенных.

Сейчас я обычно хожу на протесты, чтобы засвидетельствовать жестокие задержания. Я по натуре правозащитник, а не политик, поэтому защищаю людей [задержанных на акциях] в судах. Сейчас защищаю человека, которого схватили во время акции 31 января на территории храма. Человек пошел на службу в храм на Сухаревской площади [в Москве], а его задержали. Хотели дать сколько-то суток, но в итоге дали штраф. Но он вообще ни в чем не виновен, и судить надо тех, кто его задержал.

Навальный сейчас — это прежде всего человек, которого пытают. Его поместили в пыточные условия после перенесенного тяжелого отравления боевым ядом. Само помещение его под стражу — уже абсолютное беззаконие. Это уже акт крайней жестокости. И то, что не оказывают медпомощь, не пускают врачей, крайне возмущает.

И не только Навальный страдает. У нас тюрьмы переполнены невиновными людьми. Список политзаключенных растет как на дрожжах. Условия в тюрьмах и лагерях остаются очень тяжелыми и пыточными. И тюремная медицина — серьезная проблема. Людей не лечат, людям с хроническими заболеваниями не дают необходимые лекарства. Просто происходит медленное убийство людей. 

Николай Формозов — мой давний очень хороший товарищ. Чуть больше недели назад он объявил голодовку и сообщил мне об этом. Я полностью поняла его мотив. Бывают ситуации, когда ты не можешь больше молчать, тебе нужно что-то предпринять, так как ты остро переживаешь происходящую рядом несправедливость и жестокость.

До этого я тоже несколько раз голодала. Первый раз держала голодовку в мордовском лагере в начале 1985 года. Еще раз — в 2008 году, когда в «Матросской Тишине» умирал Василий Алексанян, а его вместо срочного лечения стали возить в суд. Сначала голодовку объявили я и моя знакомая, а на следующий день или через день к нам присоединились около 10 человек. Через восемь дней я сняла голодовку, когда Алексаняна перевели в стационар гражданской больницы.

И сейчас в какой-то момент я поняла, что не могу не присоединиться к Николаю Формозову. Я голодаю третий день (интервью проходило 19 апреля, — прим. «Медузы»). Вчера я много ездила по Москве — принимала участие в пикетах [в защиту политзаключенных крымских татар, а также против войны с Украиной] — и простыла. Сейчас есть чувство простуженности и головокружения, но чувства голода нет.

Мне хотелось бы продержаться до выполнения требований голодовки. Но как все пойдет — неизвестно. Неизвестно, как я буду себя чувствовать. Но точно буду голодать, пока держит голодовку Николай Формозов.

Кто-то уже назвал это голодовкой совести, я с таким названием согласна. Когда видишь бездушие системы и при этом равнодушие большинства людей, хочется на это решительно реагировать. Это тот случай, когда не можешь молчать. Хотя бы так поддержать Навального. Сейчас я поддерживаю человека, а не политика. Человека, которому созданы пыточные условия. Ни Навальный, ни кто-то еще не должен быть в такой ситуации.

Евгений Беляков

пенсионер

Я бывший журналист, работал в «Учительской газете». Сейчас уже пенсионер и занимаюсь своим внуком. Живу в Крыму около 20 лет. Перессорился со всеми правозащитниками, потому что считал, что Крым должен быть российским, и не признавал понятие «оккупации» Крыма.

Зимой Навальный призвал выйти на площадь [российских городов] — просто погулять. Мы с семьей поехали посмотреть, кто же будет гулять. Мы там были почти одни — еще две девушки и какой-то парень. Мы спросили у парня: «Вы пришли за Навального?» Он оказался из ФСБ. После этого нас всех переписали, и все этим закончилось. А реальное мое участие в протестном движении было раньше — я был одним из организаторов пикетов против войны в Чечне.

У меня уже был опыт голодания. Мы голодали с [буддийским монахом] Феликсом Шведовским в знак протеста против суда над Pussy Riot. Нам казалось, что это безумно жесткая мера наказания за такие акции. Наше голодание — в совокупности с действиями других людей — привело к тому, что девочек освободили. Может быть, в этот раз все может повториться. Тогда мы голодали всего лишь четыре-пять дней. Еще был опыт скорее лечебного голодания. Тогда я голодал примерно 12 дней.

Сейчас человека [Навального] убивают на глазах. Как можно это не видеть? Навальный безумно смелый человек. Не знаю, стоит ли избирать его президентом, но на месте Путина я бы Навального не убивал, а сделал бы его каким-нибудь начальником комиссии против коррупции.

Я начал голодовку в поддержку Навального только сегодня (интервью проходило 19 апреля, — прим. «Медузы»). Думал раньше это сделать, но не понимал смысла. Мне казалось, что я вообще никто и в общем было бы бессмысленно начинать голодовку. Тогда я не знал, что Николай [Формозов] начал это делать. Сейчас посмотрим, что будет. Ближайшие дни много покажут.

Во всяком случае, [я буду голодать] до самого предела. Но когда дело дойдет до 40 дней [голодания], это уже будет вопрос про отдать свою жизнь. И я не уверен, что готов на это пойти. Нужно еще кое-что тут сделать.

Вообще, я не особенно надеюсь на успехи [голодовки], но «гандийское братство» должно возникнуть. Ведь это классический метод борьбы [Махатмы] Ганди. Он создал с помощью этих методов [ненасильственного сопротивления] современную Индию и освободил ее от иностранного влияния. 

Анна Дементьева

журналистка

С момента отравления Навального появилось не столько чувство солидарности с ним, сколько гнева, безнадежности, полной эмоциональной раздавленности.

А солидарность стала ощущаться очень давно — с процесса по «Кировлесу». Раньше я работала журналистом на «Би-би-си». Нам было необходимо оставаться полностью объективными и не участвовать в политических акциях и митингах. И я не принимала никакого активного участия, но мы все это освещали. Единственное — во время его мэрской кампании в 2013 году я провела несколько кубов. Очень горжусь этим. Я там встретила прекрасных людей. Многие из них именно после «Кировлеса» решили что-то делать.

Очень давно я была на нескольких разрешенных митингах, а сейчас нахожусь не в России — я бы не хотела уточнять, где живу. Но я уехала не потому, что меня преследовали. Не знаю, пошла бы я на митинги, если бы была в России. У меня дети — страшно. Пошла бы, наверное, но все равно страшно. Если пойдешь на митинг, то в любом случае напорешься на преследование.

У меня есть понимание, что для России можно что-то сделать. Сейчас как будто время в 1917 году. Думаю, [в ближайшем будущем] будет что-то очень большое и важное на десятилетия вперед. И как-то перед совестью неловко, когда я думаю: «Что я сделала для своей страны?» Хотя я мало могу сделать. Такой террор властей, что возможности для человека очень маленькие. Даже Навальный что может сделать? Может свою жизнь поставить — и все.

Для меня голодание [в поддержку Навального] — это не общественная акция, а мое личное духовное решение. Моя голодовка — это просьба к Богу изменить что-то в этой ситуации и спасти жизнь человека еще раз. Сейчас у меня второй день [голодания], пока героических моментов я не проявила. Я решила, что не буду ничего есть, буду пить чай без сахара и молока. Знаю, что Навальный держит просто воду — без чая. Если мне поплохеет, то я буду пить соки или класть сахар в чай. Пока [самочувствие] нормально. Если нацелиться на один день голодовки, то он кажется длинным. А когда больше, то первый день вообще не сложный. Потом вообще перестает хотеться есть.

К Алексею должны допустить нормальных, доверенных ему врачей. То, что его сейчас перевели в больницу, еще не выполнение этого требования [голодовки]. Надо посмотреть, кто его будет лечить и что скажет Алексей.

Думаю, Навальному как минимум положена Нобелевская премия мира. Он большой молодец, прошел личную большую эволюцию. Он меняется внутренне, способен к саморазвитию, признанию ошибок, у него невероятная способность учиться, и он отличный писатель и журналист. Его тесты и эфиры вызывают у меня огромную симпатию как у человека, который тоже пишет тексты. А последние речи в суде надо, считаю, издавать как литературное произведение. Великолепные, очень точные метафоры, прекрасный русский язык. 

Но я даже не знаю, чего ждать дальше. Верю, что он будет жить. А куда дальше пойдет история России — непонятно. Она прямо сейчас происходит.