«Ни разу я не верила, что умру» «Скопинский маньяк» вышел на свободу. Мы поговорили с Екатериной Мартыновой, которая провела у него в плену 1312 дней

В конце сентября 2000 года в центре Рязани после дискотеки пропали две девушки: 14-летняя Екатерина Мартынова и 17-летняя Елена Самохина. Их похитил 50-летний Виктор Мохов. За три года до этого он начал строить подземный бункер в городе Скопин (100 километров от Рязани), куда в итоге и поместил своих пленниц. Они провели там три года и семь месяцев, почти не видя солнечного света. Все это время Мохов их насиловал. Самохина трижды была беременна (двоих детей родила в заточении, они попали в детдом; третьего — уже когда выбралась из бункера). Мартынову и Самохину освободили только в мае 2004-го: они смогли передать записку со своими координатами девушке, которая снимала у Мохова комнату. В августе 2005-го насильника приговорили к 16 годам 10 месяцам заключения. 3 марта 2021 года Мохов вышел на свободу из саратовской колонии. Он уже побывал в Москве, где снялся для телешоу и получил за это «полный мешок денег». «Медуза» поговорила с Екатериной Мартыновой о том, как ей удалось пережить все эти события.

— Сколько интервью за последние дни вы дали? 

— Я уже сбилась со счету. Мне кажется, 30 точно.

— Не устали еще? 

— Устала. Я вообще не предполагала, что у нас столько СМИ, и они все звонят и звонят. Я уже кому-то обещаю, потом забываю, но никому не отказываю.

— Вы производите впечатление очень общительного человека. Вы с детства такая? 

— Нет, я была очень стеснительная, замкнутая. До сих пор у меня нет друзей, лучшей подруги, есть только приятели. Может быть, я набралась опыта в общении, потому что постоянно говорила об истории, которая со мной произошла.

— Что у вас за семья?

— Самая обычная: мама, папа, сестра. Мы сначала жили в общежитии в Рязани, но потом получили квартиру. Мама работала водителем троллейбуса, после моего рождения устроилась в магазин продавцом. А папа сменил несколько мест — он работал руками, хотя очень образованный человек, любил читать. И нам с сестрой прививал эту любовь к чтению, у нас просто огромная библиотека. 

— Как вы вместе проводили время? 

— Родители постоянно были на работе, поэтому мы с сестрой много времени проводили с бабушкой и дедушкой в их частном доме неподалеку от Рязани. Там было большое хозяйство: три коровы, овечки, козлики, гуси, куры. В деревне было много друзей, с которыми мы гуляли, ходили на речку, поэтому всегда ждали лето. 

— Рязань в то время была безопасным местом?

— Дом, где мы получили квартиру, был новым, туда заехали очень много семей с детьми. Спустя время — через квартиру — они стали наркоманами. Многих моих знакомых сейчас нет в живых из-за наркотиков. Тогда все кололись героином, он не был таким дорогим. Но нас с сестрой это не задело, хотя у нее была компания, где многие принимали наркотики.

— И вас отпускали гулять одних? 

— Из-за того, что родители постоянно работали, чтобы нас обеспечить, они даже не знали, что в доме столько много наркоманов и в одном из подъездов была точка, где продавали наркотики. И мы им ничего не говорили. Но они не волновались за нас — со всеми друзьями мы встречались дома, все было прозрачно и как-то по-детски. 

Было чувство, что я обязательно увижу своих родителей

— До поездки на вечеринку 30 сентября 2000 года [после которой вас похитили] как долго вы знали Елену [Самохину] — она же была подругой вашей сестры? 

— Я ее видела один раз, и сама сестра была с ней знакома месяц. В сентябре 2000 года они поступили в техникум и там начали общаться. 

— Когда подъехала та самая белая машина [на которой вас похитили] и вы увидели двух человек внутри, почему вы им доверились? 

— Этот гражданин [Виктор Мохов] сидел все время в машине, он даже не выходил. А рядом сидел этот Леша, который на самом деле оказался женщиной (это была сообщница Мохова Елена Бадукина, которая помогла похитить девушек; ее приговорили к пяти с половиной годам заключения, — прим. «Медузы»). Сложный вопрос, как я им доверилась.

Наверное, я просто была маленькой девчонкой, увидела, что молодой парень предлагает довезти до дома — он такой же, как и мы, ну что он нам может сделать! Даже мыслей не было, что нам могут причинить вред. Я была очень доверчивой, тем более была вместе со старшей подругой. В тот вечер я вообще не понимала, что может что-то случиться.

— В первый раз, когда вы увидели подвал, он показался вам совсем непригодным для жизни: белые стены, шесть квадратных метров, бетонный пол. Спустя какое-то время Мохов стал приносить туда какие-то вещи, чтобы вы его обустраивали. Почему? 

— Не знаю, испытывал ли он жалость, но даже каким-то своим изощренным мышлением понимал, что для выживания нам нужна какая-то коммуникация с внешним миром. К тому же он видел, что мы две хорошие девочки, может быть, в нем что-то екало. Мы не были проститутками, которых очень много мужчин ненавидят, в нас не было греха. Он нас не жалел, но хотя бы исполнял какие-то просьбы.

— Как проходил ваш день в подвале, чем вы занимались? 

— Сначала было трудно. Тяжело осознавать, что ты находишься под землей и не знаешь, когда это все закончится. Поэтому в первое время мы много и часто плакали. Мы делились друг с другом своими воспоминаниями, рассказывали истории из жизни. Мы очень много молились, в 14 лет я всем сердцем поверила в Бога, хотя в таком возрасте меньше всего думаешь о Боге, церкви. Со временем не то чтобы мы привыкли и смирились, но понимали, что надо жить. Мы начали составлять распорядок дня: готовить, есть, смотреть телевизор, я рисовала, Лена занималась английским. И все время была надежда, что это скоро закончится.

— Были моменты, когда вы теряли надежду?

— Мне кажется, Лена впадала в отчаяние. Ее состояние всегда было подавленным. Она ведь трижды была беременна, и как ей хватало сил просто жить, рожать, я не знаю до сих пор. Она еще в большем ужасе жила и не верила, что мы освободимся. Но она мне этого никогда не говорила, просто переживала в себе. Хотя я видела, что она не верит в наше возвращение.

А я не могла поверить, что умру. Я так хотела жить, внутри было чувство, что я обязательно увижу своих родителей. Ни разу — ни когда он выключал свет и мы сутками находились в подвале в кромешной темноте, ни когда он не приходил, а мы были без воды, уже на грани, — я не верила, что умру.

— Ваши с Еленой родители поддерживали контакт между собой?

— Первое время да, но спустя года два моя мама перестала с ней [мамой Елены Самохиной] общаться. Она рассказала, что однажды пришла в гости к Александре Ивановне, а в гостиной стояла большая фотография Лены в рамке. Мама сказала: «Еще черной ленточки не хватает. Зачем вы такую фотографию поставили?» А мама Лены ей ответила: «Ирина, они не вернутся. Они умерли». И моя мама поняла, что не хочет сталкиваться с этим негативом, она разорвала отношения. Но мой отец с ней общался.

— Сама Елена почти не дает интервью. Что за это время она рассказала о своей жизни? 

— Она из Рязани, у нее есть старший брат. Отец умер еще до того, как нас похитили. Ее мама работала в детском саду. Она всегда говорила, что у нее хорошая и добрая мама, они всегда были близки. У Лены было много подруг, она хорошо училась в школе. Была очень начитанная, образованная, что бы я у нее ни спросила, она отвечала на все вопросы.  

— Как у вас с ней складывались отношения? 

— У нас никогда не было конфликтов. В такой атмосфере ругаться было бы вообще убийственно. Мы друг друга поддерживали. Конечно, были моменты, когда не хотелось общаться. Когда находишься 24 часа в сутки вместе в комнате площадью шесть квадратных метров, спишь на одной кровати, ешь за одним столом, нужно личное пространство. Тогда каждый занимался своим делом.

— Почему спустя какое-то время Мохов стал выводить вас на улицу? 

— Это громко сказано. В прессе много написано, что я ходила по огороду, могла закричать, позвать на помощь, сбежать — нет, нас никто не выводил ни на поводке, ни без него. Он мог нам разрешить подышать свежим воздухом в «первой комнате» (бункер состоял из двух этажей, «первая комната» была наверху, — прим. «Медузы»), но мы стояли там пять минут и снова лезли в подвал.

— Но в книге у вас отчетливые воспоминания о первой прогулке — в конце октября 2000 года…

— Да, это было почти сразу после того, как нас похитили. Он пришел ночью и дал бельевую веревку. Я подумала, что он будет душить, очень сильно испугалась, начала умолять, чтобы он этого не делал. В итоге он просто привязал [мою] руку к себе, мы поднялись в гараж. Это была какая-то избыточная мера. Была ночь, я бы все равно никуда не делась, куда бы я могла побежать — вокруг ничего не видно, ориентиров никаких нет. Бежать, чтобы он меня поймал и избил? Я этого не стала делать. Лену он гулять не выводил ни разу. 

— Мохов одинаково к вам относился или к кому-то лучше? 

— Многим казалось [после моих рассказов], что он ко мне был более благосклонен. Я не утверждаю, но, возможно, со мной он был более мягким — выводил меня на прогулки и приводил к себе домой (дом, где он жил с матерью, стоял на том же участке, что и бункер, — прим. «Медузы»), где позволял мыться в своей ванне.

— Какой была обстановка в доме, где он жил с матерью? 

— Дом старый, там очень много мебели, посуды, какие-то коридоры, откуда он меня провожал в свою комнату. Полумрак, неприятный запах — много плохих ассоциаций. Комната у него была небольшая, тоже заставлена мебелью, грязное окошко. Я смотрела на него и думала, может, открыть и выскочить, но оно выходило на гараж и огород, и сбежать было некуда. Когда он меня приводил к себе, мать была в соседней комнате, но она не заходила к нему (знала ли мать о том, что Самохина и Мартынова жили в бункере, достоверно неизвестно, — прим. «Медузы»). 

— Во время судебного процесса она не разговаривала с вами? Не просила у вас прощения? 

— Нет, наоборот, она все время говорила, какой у нее хороший сын, такой послушный, что ни попросит, все сделает. Огородом занимается и кроликов разводит, и на машине ездит, и на работе на хорошем счету (Мохов работал на Скопинском автоагрегатном заводе, — прим. «Медузы»). Воспитала прям достойного мальчика. Мне кажется, она была уверена, что мы там жили добровольно, что мы какие-то приживалки бездомные.

— Как часто Мохов к вам приходил? 

— Сначала он был у нас редко — раз в два-три дня, потом чаще. Наверное, последний год приходил почти каждый день. Были несколько моментов, когда он не пришел, а у нас закончились вода и еда. Я постоянно боялась, что мы надоели ему и просто там умрем. В каждый его приход он требовал, чтобы мы вышли в ту самую «зеленую комнату» (находилась между «первой комнатой» и подвалом; именно там Мохов насиловал девушек, — прим. «Медуза»). Он не обращал внимания, что Лена беременна, заставлял заниматься сексом, даже когда она была на последних сроках. 

— Как он с вами общался?

— Мы просто перекидывались фразами, когда он приносил еду. И каждый раз спрашивал: «Чья очередь? Выходи». (Мохов насиловал девушек по очереди, — прим. «Медузы»). Иногда он сравнивал нас с кроликами.

— Когда Мохов хотел вас наказать, он не давал вам еду, отключал свет в подвале и распылял туда газ из баллончика. А когда «хвалил», что он вам приносил?

— Ничего. Но он всегда покупал альбомы и краски, чтобы я рисовала. Я это делала часто, гуашь уходила за две недели. И он всегда говорил: «Гуашь дорого стоит, давай поэкономнее». Но все равно всегда приносил.

— Как Мохов изменился за время, что вы там пробыли? 

— Мне кажется, за три года и семь месяцев он пару раз поменял рубашку и брюки, его одежда никак не менялась, была какая-то грязная. Он не курил, не употреблял алкоголь, его кайф был секс. Он всю жизнь мечтал о нем, а у него его почти не было, потому что ему все отказывали.

— На видео после освобождения он выглядит очень шустрым пожилым мужчиной 70 лет. А каким вы его запомнили? 

— Он был подвижным, следил за огородом. У него постоянно были какие-то дела, руки были то в мазуте, то в грязи. Он очень активный был.

Первый месяц мне казалось, что я лягу спать в своей кровати, а проснусь в этом бункере

— Кто придумал план побега? 

— Мы вместе. Лена написала записку, в которой указала наши фамилии, имена, адреса, объяснила, где находится бункер. Мы скрутили ее в маленькую трубочку, а я придумала спрятать ее в пучок. Когда Мохов взял меня к своей квартирантке и представил своей племянницей (в книге Мартынова пишет, что у него была квартира, комнату в которой он сдавал студентке медучилища; в тот вечер он хотел напоить квартирантку вином со снотворным и затем изнасиловать, — прим. «Медузы»), я аккуратно вытащила записку и положила в аудиокассеты. Спустя некоторое время нас нашли.

— Вы выходили потом на связь с Аленой — девушкой, которая вас спасла? 

— Нет, после освобождения было много дел и совсем не хотелось вновь возвращаться к тем мыслям о заточении. Но позже я узнала, что она отказывается от интервью, открестилась от этой ситуации. Насколько я понимаю, ей стыдно, что она снимала эту квартиру, что с ней произошла такая история. Я не понимаю этого. Она спасла двух человек!

— Как вы думаете, почему вас так долго искали? Не было ни одной зацепки или полиция бездействовала?

— Когда я пропала, родители сразу пошли в полицию с заявлением, но его не хотели принимать — сказали ждать еще два дня. Но после уговоров все-таки взяли, и один полицейский сказал: «Ждите, по весне всплывут». Затем наше дело передали следователю, мама хорошо о нем отзывалась. Он утверждал, что сделал все запросы, но спустя время ушел в отставку. И все это время следствие было на мертвой точке. Ему [Мохову] удалось совершить идеальное преступление: мы никуда не заходили, сели в машину на пустынной улице, нас никто не видел.

Когда нас искали, моя мама ходила к гадалкам. Однажды ее подруга предложила пойти к знакомой и спросить у нее, что с нами происходит. Она не брала за это деньги, просто хотела помочь. Эта ясновидящая взяла газету, где было напечатано объявление о нашей пропаже, и впала в какой-то транс. Спустя время она очнулась и сказала: «Они живы, но, кажется, находятся под землей. Второй девочке тяжелее, чем вашей». То есть она правду сказала.

Потом моя бабушка, когда заболела после инсульта, все время говорила маме: «Он их держит в подполе». Как она могла знать, я не понимаю.

— На суде Мохов попросил у вас прощения?

— Нет.  

— Как вам кажется, он раскаивается? 

— Нет. Он не понял до конца, что он натворил. Наверное, он думает: «Я же никого не убил. Пожили они у меня, но вернулись же». На видео [после выхода из колонии] он говорит: «Свою вину я искупил, положенный срок отсидел».  

— Если бы дети Елены вышли с вами на связь (позже их усыновили, — прим. «Медузы»), вы бы стали с ними общаться?

— Мне бы очень не хотелось, чтобы они узнали историю своего рождения. Если так случится, наверное, я бы не стала с ними общаться, мне не о чем с ними говорить. Если бы они попросили рассказать им что-то, конечно, я бы пошла навстречу. Но я не смогла бы дружить и поддерживать приятельские отношения.

— Что вас поразило, когда вы вернулись домой? 

— Первое, на что я обратила внимание после освобождения, — как разросся наш район. В сентябре 2000 года из окна я видела только большое поле, где гуляли с собаками, а спустя почти четыре года там было несколько десятиэтажек. Везде ездили маршрутки, а не троллейбусы, как раньше. Удивило, что у всех были мобильные телефоны. Но вообще первый месяц мне казалось, что я лягу спать в своей кровати, а проснусь в этом бункере.

— Как изменилась ваша семья?

— Бабушка заболела, и дом в деревне, где мы так любили проводить время, пришлось продать. Когда я пропала, у папы начались проблемы с алкоголем, у него были запои. Он обвинял мою маму, что она недоглядела за мной и в тот день не спросила, куда я пошла (родители Мартыновой развелись, — прим. «Медузы»). Позже его ударил инсульт, отказала рука, он был все время дома, а в 2014 году умер от рака. Мою собачку, к которой я была очень привязана в 14 лет, сбила машина. Я была рада, что вернулась домой, но в душе все равно была тоска, что уже все по-другому.

— Вы обращались к психологу после освобождения?

— Я была однажды на приеме, но мне показалось, что у специалиста был просто интерес к моей истории, он не хотел помочь, не хотел облегчить мое возвращение. Сейчас мне эта помощь не нужна — я уже сама со всем справилась. Но нет таких психологов, которые помогут забыть, вычеркнуть все из памяти.

— Чем вы сейчас занимаетесь?

— Я работаю дизайнером интерьеров. Видимо, это из бункера пошло, там проснулась тяга к рисованию (Мартынова украшала стены подвала сценками из мультфильмов и пейзажами, — прим. «Медузы»).

— У вас двое детей. Вы хотите им рассказать об этой истории? 

— Конечно. Если я выбрала путь говорить, даже написала об этом книгу, ничего уже не скроешь от них. Просто хочется преподнести им как-то не так болезненно, объяснить, что бывает такое в жизни, я попала в такую ситуацию, но жива, счастлива. Хочется им все рассказать в более мягкой форме.

— Вы были замужем несколько раз, ваши мужчины знали о том, что с вами произошло?

— Да, конечно, все знали. Первый муж узнал где-то через две недели после того, как мы познакомились, посмотрев телевизор. Но мне он ничего не сказал. Потом спустя какое-то время, когда мы стали более близкими, поговорили об этом. Он к этому совершенно нормально относился, без жалости. Может, глубоко в душе у него было ко мне сострадание, но относился ко мне как к обычной девушке. Второй муж тоже узнал по телевизору. А третий знал и до знакомства со мной. Эта история все равно на слуху.

Когда я вернулась, у меня не было никакой компенсации

— Вы активно участвовали в ток-шоу на государственных каналах. Как вы это эмоционально переживали?

— На самом деле это несложно. Когда попадаешь в эту атмосферу, думаешь, как хорошо, что я сейчас быстро поучаствую и уеду, хоть какое-то время не буду с этим сталкиваться. Это как работа. Тем более за это платят. Мы всегда обговаривали условия, как мне будет удобнее и комфортнее, и сумму гонорара. Я не вижу в этом ничего плохого.

Когда я вернулась, у меня не было никакой компенсации. С одной стороны, с чего я взяла, что мне вообще она положена, но с другой — я все-таки живу в современном государстве и все равно какая-то помощь должна быть. Хотя в самом начале нам пришли около десяти тысяч рублей от губернатора. И я подумала: во-первых, я хочу говорить об этом, а во-вторых, сама себе не поможешь — никто не поможет. Но я старалась всегда вести себя достойно.

И сегодня [4 марта] я еду на съемку «На самом деле» на Первом канале. Он [Мохов] уже в Москве. У меня условие в договоре, чтобы я с ним не встречалась и никак не контактировала. Если они не выполнят контракт, им грозит штраф 100–200 миллионов рублей. Думаю, они не пойдут на это.

Я очень рада, что эта история не забыта. Потому что он [Мохов] сейчас освободился, его лицо будут показывать по телевизору. Я хочу, чтобы к нему ни один человек не подходил, чтобы он был изгоем в своем городе. Мне не нравится, что ему за это платят деньги, со всеми почестями его встречают. Но все равно польза есть: его увидят, может, кто-то узнает на улице и будет остерегаться.

— Как Мохов оказался в Москве, если после освобождения он не может выезжать за пределы Скопинского района в течение шести лет?

— Я вчера узнавала, как так произошло. У редактора «На самом деле» есть свободная квартира в Москве. По его словам, он сделал ему временную регистрацию, и теперь он [Мохов] может отмечаться по месту жительства. Поэтому он не нарушил закон. 

— На одной из таких программ вы встретились с Еленой Бадукиной, которую следствие считает сообщницей Мохова. Это была ваша первая встреча?

— Я ее видела в суде, но тогда она была моложе и выглядела по-другому. И на «Пусть говорят» меня не предупредили, что она будет, хотели снять [мою] реакцию. Но я непробиваемый человек, мне удалось скрыть свои эмоции.

— До вас в подвале была еще одна девушка. В одну из программ «На самом деле» пришла Елена Малахова, которая заявила, что именно ее Мохов две с половиной недели держал в этом бункере еще в 1999 году. В эфире вы частично возложили вину на нее, что она не сообщила об этом в полицию и поэтому Мохову удалось поймать вас. Как вам кажется, почему она этого не сделала?

— Я сначала вообще не знала, что это за человек. Но потом мне рассказали, что ее родители пили, она была одинока, за ней никто не следил. Тогда я поняла, в какой атмосфере она жила и что ждать от девочки, у которой не то что воспитания — у нее дома не было. Поэтому процентов на 20 я осознала, почему она не обратилась в полицию.

— Вам не кажется, что дело может быть и в том, что существует виктимблейминг: жертвам насилия в России не верят или относятся не бережно? Даже вас после освобождения повезли на осмотр к мужчине-гинекологу.

— Да, я потом тоже об этом подумала. Но не может жертва насилия быть сама виновата в том, что ее изнасиловали. Даже если она идет голой по темной улице. Виноват только тот, кто это делает. Как вообще можно додуматься применить силу к человеку? Это неадекватные люди, они должны быть изолированы.

Я до сих пор считаю чудом, что выжила

— В 2017 году у вас вышла книга. Вы признавались, что книга вам помогла избавиться от разных эмоций, которые долго копились. Что стало поворотной точкой, когда вы поняли, что больше не можете держать эту историю в себе? 

— Я много раз садилась, но ничего не получалось. Было трудно вспоминать все эти годы. Но мне хотелось поставить точку в этой истории, отделить, что есть книга, есть я, но жизнь продолжается. В 2016 году это желание было сильно сформулировано. К тому времени я уже дважды была мамой. Наверное, я стала еще сильнее, уже не была той маленькой девочкой, которую похитили. Поэтому книгу я написала быстро, всего за два месяца. Работала по ночам, всего по три-четыре часа.

— В книге вы пишете: «Теперь я могу не стыдясь рассказать об этой истории». Раньше вы испытывали чувство стыда?

— Да, было в первое время. Каждый раз, когда я говорила об этом, боялась, что меня осудят. Старалась выставить все с лучшей стороны. Мне было неприятно и стыдно за то, что я попала в эту ситуацию, что жила в этом грязном бункере. В интернете было много негативных комментариев, мол, сама виновата, что села в эту машину, сама выпила, сама поехала.

— Вы говорили, что написали эту книгу для всех женщин, которые столкнулись с насилием. Какой отклик вы получили после публикации? 

— Женщины писали мне во «ВКонтакте», благодарили за откровенность. Кто-то сказал, что книга помогла решить проблему с мужем, который поднимал на нее руку. Кто-то нашел новую работу. Жизнь дается один раз, надо ее достойно прожить и счастливо.

— О чем вторая книга и когда она выйдет? 

— Ее написал датский писатель Карстен Граф при моем участии. Я там главная героиня, но много написано и о других людях, которые столкнулись с этой историей. Он узнал многое о преступнике, жил в Рязани какое-то время. Там будет рассказано, как он [Мохов] в юности строил отношения с женщинами, как строил бункер и готовился к преступлению. Она выйдет в конце марта.

— Как Мохов отреагировал на выход вашей книги?

— Он [из тюрьмы] писал мне во «ВКонтакте», представившись другим человеком. Я сначала даже не поняла, что это он. Сообщение было примерно таким: «У тебя есть книга. Я сижу в одной камере с преступником. Если тебе нужна какая-то информация для книги, я могу узнать, но за деньги». Я заблокировала его, но ссылку на страницу дала своему знакомому. Он потом разговорил его и понял, что это Мохов.

— Сейчас вы не опасаетесь с ним встретиться?

— Опасаюсь. Я его не боюсь, но мне будет очень неприятно с ним столкнуться. Я не хочу видеть его лицо, находиться с ним на одной территории. У меня к нему чувство брезгливости.  

— Стокгольмский синдром у вас не развился. А что вы к нему испытывали тогда? 

— Три года назад я писала, что испытываю к нему злость и ненависть, презрение. А сейчас — полное безразличие.

— Вам было бы легче, если бы он не вышел из колонии? 

— За такие преступления должны давать пожизненный срок. Я всегда понимала, что 17 лет рано или поздно закончатся, но сейчас до конца не верится, что он свободный. Я не могу поверить, что мы будем участвовать в одной передаче, хотя я сделала все, чтобы с ним не столкнуться. Это просто абсурд.

— Вы не хотели бы помогать женщинам, пережившим насилие, в общественных организациях?

— У нас есть в планах создать фонд, где мы будем поддерживать таких женщин, бороться за равноправие. Но пока мы [с помощницей] только обсуждаем эту идею. Изначально была цель — книга, она вышла. Теперь освобождается он [Мохов], очень хочется давать комментарии, чтобы вызвать общественный резонанс. Может быть, так случится, что его опять посадят. Не должен этот человек быть на свободе. Потом понемногу все утихнет, и мы будем думать про фонд.

— Вы до сих пор верите в Бога? 

— Да. В свой второй день рождения — 4 мая — я всегда стараюсь ходить в церковь.

— Как вам кажется, для чего вам были даны эти испытания? 

— Я тоже задавала себе такой вопрос. Каждому человеку даются испытания, чтобы он вынес какие-то уроки и наконец нашел себя. Может быть, после того, как я выжила, у меня появилась миссия — доносить до людей, что женщины должны всегда верить, держаться, находить внутренние ресурсы, что мы на самом деле очень сильный пол. И поэтому я не молчу и очень надеюсь, что иду по правильному пути.

— Вы не озлобились, не ожесточились и, кажется, пережили эту историю с холодным рассудком. Что вам помогает? 

— В первую очередь то, что я осталась в живых. Я до сих пор считаю чудом, что выжила, и вдохновляюсь тем, что жива. Прошло 17 лет, а у меня до сих пор внутри чувство, что у меня есть эта жизнь, меня Бог одарил этой жизнью.

— Какие последствия своего заточения вы до сих пор ощущаете? 

— Мне до сих пор снятся кошмары, когда эмоционально устаю за день. Бункер не снится, но во сне вижу его дом, будто пытаюсь оттуда выбраться, а он [Мохов] меня настигает, и я сразу просыпаюсь. Меня не напрягает темнота, но когда задергиваю шторы, оставляю маленький зазор.

— Чему вас научила эта история?

— Я была в такой ситуации, когда непонятно, выживу или нет. И сейчас если есть какие-то трудности, преграды, я легко к ним отношусь. Самое главное — здоровье, а какие-то внешние факторы решаемы. Даже из той ситуации я выбралась, выжила. По сравнению с этим все другие проблемы для меня — это мелочь.

— Вы давали себе обещание в плену, что после освобождения будете радоваться каждому дню. У вас получается?

— В суете забываешь, что живешь, что у тебя небо над головой, земля под ногами. Но иногда бывают моменты, когда останавливаюсь и отчетливо осознаю происходящее, радуюсь, где сейчас нахожусь. Я люблю море, мне нравится, когда я вместе со своей семьей, дети рядом, когда мы едем в какое-то даже небольшое путешествие, когда выходные и не надо вставать [провожать детей] в школу. Все как у обычных людей.