Спрашивали, почему не поддерживаю Путина Студентка из Астрахани пожаловалась в СК, что после митинга 23 января ее похитили полицейские — и от ее имени опубликовали призывы к протестам. Вот ее рассказ

По всей России 23 января прошли масштабные акции в поддержку Алексея Навального — в них участвовали сотни тысяч людей. В Астрахани тоже состоялся крупный митинг, на который вышли несколько сотен человек; он перерос в шествие по центру города — но задержаний, в отличие от остальной страны, тут не было. Однако местная 22-летняя студентка Вера Иноземцева обратилась в Следственный комитет с жалобой на действия сотрудников МВД: по ее словам, после акции полицейские похитили ее, а потом опубликовали от ее имени призывы к дальнейшим протестам в соцсетях. «Медуза» записала рассказ девушки о похищении, официальном задержании и действиях силовиков.

Похищение

Я возвращалась после акции, когда увидела, что около моего подъезда стоит полицейская машина — уазик, не советской модели, а современный. Сработала интуиция, что, скорее всего, это за мной. Я успела написать [о возможном задержании] знакомой правозащитнице (скриншот сообщения есть в распоряжении «Медузы»). Дальше события стали разворачиваться очень быстро — буквально за секунды. 

[Из машины] вышли два сотрудника. Очень быстро представились, попросили сесть в машину. По-моему, они были сержантами, но разглядеть номера жетонов или запомнить их фамилии у меня не получилось. Помню, что на них были медицинские маски бирюзового цвета.

Конечно, я стала спрашивать, на каком основании [мне предлагают сесть в машину], но они ничего не отвечали. Я все пыталась добиться ответа, когда [из автомобиля со стороны] заднего сиденья вылез достаточно крупный мужчина в гражданской одежде: черный лонгслив, темно-синие джинсы. У этого мужчины кавказская внешность. Широкие, очень густые брови специфической формы — полукруглой. Волосы коротко стриженные, черные, по-моему, вьющиеся. На нем тоже была маска — но светлая и не на резинках [как у полицейских], а как будто на шнурках.

Он схватил меня одной рукой за шкирку, а второй — за руку, в которой [у меня] был телефон. Он начал его выхватывать — и в то же время запихивать меня в машину. У меня сломался ноготь. Я кричала, звала на помощь, но он очень быстро запихнул меня в машину, отобрал телефон и попытался натянуть мою шапку мне на лицо. Я быстро ее сняла. 

Когда этот мужчина запихивал меня в машину, он сказал, что я оказываю сопротивление сотрудникам полиции в законном требовании. Я все пыталась уточнить: «У меня 19.3 история тогда, получается?» Но мне ничего не сказали на это. Ничего не ответили и [в тот момент] когда я пыталась узнать, что происходит, почему меня похищают и куда мы едем. 

Машина была грязная, в пыли — я испачкала джинсы. Внутри, на заднем сиденье, было много мусора: пустые бутылки, пакеты. Я попросила это убрать, а еще открыть окно. Мне было душно, возможно, еще и потому, что я испытывала стресс. Было страшно. 

Сначала я не поняла, куда мы едем. Затем мы проехали мимо здания ФСБ и подъехали к Кировскому районному отделению полиции. Я хорошо знаю город и понимаю, что маршрут был выбран очень странный. Когда мы остановились, мужчина в гражданском вышел из машины — и отдал мой телефон сотруднику полиции. Я просила, чтобы человек с моим телефоном обязательно был в поле моего зрения. Мне приходилось на этом настаивать, потому что они этого делать не хотели. 

Человек, который меня похитил, кажется, не вошел в здание. Но зашли два других сотрудника. Меня повели по коридорам, а мой телефон постоянно передавался из рук в руки разным людям — и в гражданской одежде, и в форме. В какой-то момент я уже не знала, где телефон, потому что человек, у которого он был, скрылся в коридорах.

А меня посадили в кабинет, на входе в который висела табличка «Начальник уголовного розыска». Я пыталась, насколько возможно, запомнить любые детали. 

Через [какое-то] время в кабинет зашел крупный и высокий мужчина — может быть, ростом 190 сантиметров — в гражданской одежде. Маски на нем не было. Я запомнила, что он скорее славянской внешности, с короткими темными волосами, начинающими седеть. И небольшими залысинами на лбу. Он не представился, хотя я просила об этом. Сказал, что мы сейчас будем с ним «разговаривать».

В отделении я все время просила, чтобы сотрудники поставили отметку о том, что я нахожусь у них. Чтобы мне объяснили, что происходит, и вернули телефон. Но все это игнорировалось. Человека, зашедшего в кабинет, я тоже попросила, чтобы наш разговор документировался, и попыталась выяснить, какую юридическую форму носит этот разговор: это допрос, или опрос, или объяснение? Но он сказал, что мы просто «говорим». 

Разговор был очень странный. Он спрашивал про штаб Навального, как он открылся в Астрахани, общаюсь ли я лично с Алексеем Навальным и как узнала про акцию, которая 23 января проходила по всей стране. Потом разговор ушел вообще в непонятное русло: почему я не поддерживаю Путина, что-то такое.  

Вообще я слежу за протестными событиями с 2011–2012 года. Но тогда мне было мало лет, и я не могла в них участвовать. В 2017-м, когда вышло расследование «Он вам не Димон», а потом Навальный призвал всех выходить на улицу 26 марта, я пошла. И началась моя публичная политическая активность. В том же году я начала работать в штабе Навального — он как раз тогда открылся в Астрахани. Потом должность помощника координатора, которую я занимала, сократили в маленьких городах, и я стала волонтером. Но после [президентских] выборов в 2018 году штаб закрыли. На акцию 23 января я пришла скорее в качестве «защитника» — смотреть за соблюдением процедуры задержаний, если они будут, и чтобы помогать задержанным. 

Наш разговор [об этом] продолжался минут 20–30 — и закончился внезапно. Этот человек просто вскочил и ушел. Позже я узнала, что в тот момент мои близкие и друзья уже начали меня искать. Незадолго до похищения я написала [мужу], что иду домой, попросила подогреть мне еду. Поэтому когда я не пришла, они позвонили в полицию. Я думаю, это сыграло ключевую роль в моем освобождении.

Еще примерно полчаса я была под присмотром других сотрудников полиции. Потом пришли трое в гражданской одежде и медицинских масках, сказали: «Пойдем!» В коридоре один из них достал из кармана стопку телефонов и спросил, какой из них мой. Я показала — и протянула руку, чтобы его взять. Но человек мне его не отдал. 

На выходе [из отдела] нас ждала гражданская машина — белого цвета с тонированными стеклами. Я просила, чтобы мне дали посмотреть ее номер. Но мне этого не позволили и только посмеялись. Посадили на заднее сиденье, между двумя мужчинами в гражданском. Спереди сели еще два человека. Я увидела глаза водителя — и узнала в нем человека, который меня похитил. На этот раз на нем была серая куртка с капюшоном. Когда я сказала о нем присутствующим, этот мужчина надел на голову капюшон и отвернул зеркало. Мне сказали, что сейчас отвезут домой. 

Когда мы подъехали к моему дому, у меня зазвонил телефон. Человек, у которого он был, достал его и сказал: «Отвечай на громкой связи, скажи, что ты уже около дома». Я сделала все, как он просил (муж Веры подтвердил «Медузе», что примерно в это время она сказала ему по телефону, что скоро будет дома), но телефон мне после этого не вернули. 

Потом мой похититель повернулся и сказал: «Ты будешь хорошо себя вести?» Я не поняла, что он имеет в виду. Тогда он спросил, что я собираюсь делать на следующий день. Я сказала, что буду жаловаться в прокуратуру на такое задержание. Он сказал: «Ничего не вздумай делать, поняла?» И добавил, чтобы я никому ничего не рассказывала.

Телефон мне отдавать не хотели, говорили, что «это будет гарантией того, что я никому ничего не скажу». Я пообещала, что не буду жаловаться в прокуратуру. Но это не помогло. Тогда я вцепилась в переднее кресло автомобиля и сказала, что они могут делать, что хотят, но без телефона я не выйду. Мы достаточно долго препирались, в итоге мне отдали телефон, вывели из машины и довели до угла моего дома. Там мне еще раз сказали, чтобы я никому ничего не говорила. 

Я пошла дальше, но тут — с другой стороны — ко мне подошли два сотрудника полиции в форме и попросили пройти с ними. 

Официальное задержание

Выбора у меня не было. Я села на заднее сиденье полицейской машины, которая стояла неподалеку. Там уже был сотрудник в штатском. Я сразу у него спросила: «Вы тоже у меня сейчас телефон будете отнимать?» Он вообще не понял, о чем речь. Я рассказала ему, что со мной происходило все это время. Но он мне сначала не поверил. 

Пока мы ехали, я пыталась выяснить, на каком основании меня задержали. Но сотрудник сказал, что сам этого не знает. Меня снова привезли в Кировский районный отдел полиции. Пока мы ждали на проходной, я смогла заглянуть в монитор дежурного и увидела, что отключены две камеры, выходящие на улицу, где стояла гражданская машина, на которой меня чуть раньше увезли. 

Мой телефон разрывался. Я увидела сообщение от друга примерно такого содержания: «Удали посты быстрее, а то тебя оштрафуют». Я открыла «ВКонтакте» и увидела два поста, которые не писала. Не вчитываясь, я быстро их удалила (муж Веры подтвердил «Медузе», что видел эти посты около шести вечера, когда не мог с ней связаться; по его словам, они содержали призывы к участию в следующих протестных акциях в поддержку Алексея Навального). Потом я зашла в фейсбук и увидела те же самые два поста. Их я тоже удалила.

Мой телефон можно было разблокировать по отпечатку пальца или паролю — шесть единиц. Я понимаю, что это небезопасно. Но я не рассчитывала, что он может оказаться у плохих людей. О случившемся я рассказала сотруднику полиции. Он очень удивился и сказал, что я поступила неправильно, удалив посты. 

Примерно через час меня отвели на этаж, где находится уголовный розыск, но уже в другой кабинет. Там был человек, который разговаривал со мной раньше, во время первого задержания. Он взял у меня объяснение по факту совершенного мною правонарушения [за участие в акции] — по статье 20.2. Я пыталась уточнить часть, потому что разница большая, но мне сказали, что пока «не уверены». 

Под конец объяснений я осознала, что в машине рассказала сотруднику то, о чем похититель требовал не говорить. И мне стало страшно. Понимая, что в мой телефон может быть что-то установлено [прослушивающее устройство], я попросила у полицейских лист бумаги и написала обо всем, что со мной происходило после акции. Они удивились, стали задавать дополнительные вопросы, я так же письменно отвечала. Позже я уничтожила этот лист в туалете.

Поверили мне не сразу, но, видимо, по мне было видно, что со мной произошло что-то из ряда вон. В конце концов мне сказали, что разберутся в этой ситуации. Но я не знаю, правда ли это («Медуза» направила запрос в управление МВД России по Астраханской области с просьбой прокомментировать случившееся, на момент публикации ответа не последовало). 

После этого у меня взяли отпечатки пальцев и сфотографировали рядом с линейкой. Наверное, около часа полицейские решали, какую часть мне дать — вторую или пятую. В итоге мне вынесли копию протокола по пятой части (есть в распоряжении «Медузы») и определение о передаче дела в суд. 

* * * 

Когда оказалась дома, я очень тихо, шепотом рассказала мужу обо всем, что со мной произошло за день. А весь следующий день думала, что мне делать дальше, советовалась с людьми, которым доверяю. В итоге мы вместе пришли к выводу, что единственный выход из этой ситуации — предать все огласке. Чтобы такого больше ни с кем не происходило. 

Если честно, мне кажется, что у них приказ — любой ценой найти организаторов. Но у нас в городе организаторов не было. Еще — из-за вопросов про Навального — мне показалось, что сейчас по всей стране копают под него. 

Я отправила жалобу в Следственный комитет. Сделала это электронно, потому что мне до сих пор страшно выходить из дома (в распоряжении «Медузы» есть письмо из Следственного управления СК РФ по Астраханской области о том, что обращение Веры получено).

Мне страшно видеть полицейские машины. Даже если просто в окно вижу, как полицейская машина куда-то едет, меня передергивает. Но в любом случае нужно жить дальше, продолжать бороться. Потому что это может ощутить больше людей, чем если я сейчас лягу, испугаюсь и ничего не буду делать.