Ты абсолютно зол и абсолютно бессилен Как массовые протесты в Минске к концу 2020 года превратились в партизанское движение. Репортаж Лилии Яппаровой

Летом и осенью 2020 года на марши протеста в Беларуси выходили десятки и сотни тысяч людей, которые шли большими колоннами по главным улицам городов. В ответ их целенаправленно били и массово задерживали. Зимой таких массовых шествий больше нет, но минчане продолжают выходить на акции, которые все больше напоминают партизанское противостояние. Ночами художники рисуют на стенах домов остросоциальные граффити, а днем собираются вместе, чтобы наладить конвейер революционного искусства; горожане перемещаются маленькими колоннами, возникающими из ниоткуда и столь же быстро исчезающими (эту тактику прозвали «мерцанием»); протестующие дворы выставляют дозорных и создают систему оповещения о приближении силовиков; музыканты организуют стихийные концерты, в финале которых убегают от милиции. Спецкор «Медузы» Лилия Яппарова поехала в Минск, чтобы своими глазами увидеть, как сейчас устроен белорусский протест, что за люди в нем участвуют — и как они готовятся встречать Новый год.

Петр быстро идет вперед в темноту, на ходу пытаясь закурить. В тишине зимней ночи за ним расходится тонкий звон — это перекатываются металлические шарики в баллончике с краской. «Идешь, динькаешь на всю улицу, — вполголоса рассказывает граффитист. — Менты приучены по этим звукам нас отлавливать, поэтому снизу к банке магнитик надо прикреплять».

В последние полгода Петр рисует только на темы, связанные с продолжающимися в стране протестами. «Паспорт есть? — напоследок спрашивает художник корреспондента „Медузы“. — Официально с паспортом дольше, чем на три часа, не задерживают — дальше нужно какие-то обвинения уже предъявлять. Хотя у нас это не работает уже».

По металлу краска сильнее течет. К кирпичной стене нельзя ровно приложить трафарет. Стену одного дома — в темноте не видно даже, сколько там этажей, — Петр проверяет ладонью особенно долго: «Я ищу штукатурку».

На одном перекрестке Петр растерянно останавливается: над идеальной для росписи стенкой висит камера. «В Минске их до фига, еще и интеллектуальная система идентификации людей. Правда, если надо, это все не работает», — рассказывает художник; когда его самого — после появления в городе стрит-арта с портретами командира ОМОНа и бывшего министра внутренних дел — избили неизвестные в штатском, данные видеонаблюдения он получить так и не смог.

Минуем уродливую роспись на стене детского сада, которую парой деталей можно превратить в антилукашенковский мурал. Завидев припаркованную тут же машину с включенным двигателем, Петр моментально подбирается. «Когда два мужика сидят на улице в полвторого ночи и втыкают в телефон, это странно, — рассуждает художник. — Могут оказаться и [следящие за протестующими] „тихари“».

Трансформаторная будка в центре микрорайона покрыта бурыми квадратами: так коммунальные службы закрашивают возникающие по ночам бело-красно-белые флаги — один из символов белорусского протеста. «Ты просто чувствуешь, — ощупывая поверхность будки, пытается сформулировать Петр. — Видишь стенку и понимаешь, что она уютная, беспалевная: надо делать».

Скотч трещит оглушительно. Пока Петр клеит трафарет на стену, мимо молча проходит одетая в черное пара. «Меня когда-то учили, что ты должен внутренне ощущать свою легитимность, — по ходу комментирует художник. — Типа, ты не делаешь ничего плохого».

Петр прокрашивает свежую цепочку голубиных следов в снегу, чтобы проверить баллончик, — и наконец-то просит корреспондента «Медузы» постоять на стреме. Через несколько секунд граффитист отступает от стены. «Норм?» — спрашивает он.

На трансформаторной будке внутри минских дворов — красная роза на стебле из колючей проволоки. «„Вясна будзе“, — сообщает Петр название рисунка, на ходу пытаясь оттереть руки от краски. — Когда работа грязная, с потеками — это нормально: люди видят, что работа сделана не идеально, и думают: „Я тоже могу“».

Сейчас новые граффити, постеры, муралы и теги (несмотря на жестокие приговоры протестным художникам) появляются на улицах городов Беларуси каждый день; большинство этих работ не требуют художественных навыков. «Их делают обычные парни и девчонки, которые никакого отношения к искусству до этого не имели, — рассказывает „Медузе“ уличный художник Глеб, также работавший в Минске. — Потому что ты абсолютно зол на происходящее, но и абсолютно бессилен: ты маленький человек перед огромной государственной машиной. Чтобы сделать граффити, не нужно быть творческим человеком — достаточно быть злым белорусом».

Расцвет народного политического искусства — Петр называет это «визуальной революцией» — поддерживают и профессиональные белорусские художники. Свои работы они сразу выкладывают в сеть, чтобы их в тот же день можно было переделать в стикер или трафарет. «Знакомые иллюстраторы сами в шоке, как люди подхватывают их картинки, — рассказывает Петр. — Мне куча народу пишет с вопросами, как наклеить постер и где какую краску брать. И получается, что те, кто наносит рисунок, не знают авторов визуалов — и наоборот. Руками на улице обычные люди выступают, а материалом их снабжают дизайнеры и фотографы».

Розу, которую Петр оставил на трансформаторной будке, тоже придумала группа профессиональных художников, когда на неделю встретилась в засекреченной локации недалеко от белорусской границы. «Собрали в лесах иллюстраторов, дизайнеров, бандитов. Была идея познакомить всех, кто создает визуалы, которые разлетаются потом по стенам. Работать там было прикольно: мы утром придумывали — вечером уже летело по сети», — вспоминает Петр.

На фотографии, которую показывает Петр, эскизами будущего протестного искусства заполнена целая маркерная доска. «Мы искали, что может символизировать солидарность с политзаключенными — и в то же время давать надежду, — вспоминает художник. — Один парень говорит: „О, есть такой элементик колючей проволоки, который очень легко рисовать“. Я говорю: „А давайте туда цветочек вставим — типа у розы же шипы, будет прикольно?“ Художница Аня тут же отрисовала».

Эти эксперименты остались на доске: колючка — колючая проволока, скрученная в знак бесконечности, — и, наконец, роза с железными шипами. Тут же художники играли в крестики-нолики — и оставили набросок петли. 

«Рефлексы, которые помогут выжить»

Постоянное ожидание задержания и ареста минчанка Елена пытается прорабатывать с психотерапевтом. «Заземлиться, чувствовать свое тело, создавать себе островки безопасности: когда я дома в кровати, очень невелик шанс, что за мной придут, — пытаюсь заново научиться это понимать», — описывает собеседница «Медузы»; за все время протестов она пропустила только несколько маршей в сентябре — из-за срока в ИВС.

«А в воскресенье, наоборот, должны работать рефлексы, которые помогут выжить. Никакого „успокоиться и дышать“ — нужно просто не сесть в тюрьму», — пересказывает Елена советы психотерапевта.

В воскресенье, 20 декабря, Минск почти пуст. «Весь город к акциям готовится, — объясняет Елена, которая сама ждет объявления точки сбора. — Так что могут принять просто потому, что где-то что-то происходит, а ты мимо проходил». В течение дня шествия на несколько десятков или сотен человек пройдут в большинстве городских районов и жилых кварталов; из центра протестующие ушли с наступлением зимы. 

«Когда мы перестали выходить одной большой колонной в центре, силовики растерялись: не понимали, куда им теперь бежать и как разорваться между сотней митингующих дворов», — вспоминает Елена. Главное для протестующих, говорит девушка, продолжать обманывать ожидания силовиков: появляться там и тогда, когда их не ждут. «Сегодня в Сухарево еще до девяти утра прошел небольшой марш: посчитали, что это более безопасно, потому что в район еще не успели приехать силовики и [следящие за протестующими] „тихари“. У нас в квартале тоже сейчас обсуждают, что, может быть, безопаснее выйти позже, когда они уже будут измотаны», — объясняет Елена «Медузе». 

В свой новый район, поближе к центру, Елена переехала недавно и с местной системой оповещения знакомится на ходу. «В телеграм-канале всего района давно уже сидят „тихари“ — следят за тем, где и какие акции мы объявляем. Так что сейчас людей объединяют в чатики по 10 человек: перед вступлением туда нужно прислать админу селфи на фоне окна — чтобы было видно улицу — и подписать свой адрес. И перед выходом колонны большой канал просто связывается с админами маленьких — и точки сбора публикуются уже там. Помню, как в августе Nexta просто писал „в 14:00 в центре города“ — и все было ясно. А сейчас это уже осознанная партизанская борьба», — объясняет собеседница «Медузы».

В чат приходит оповещение. «Пишут, что на районе [милицейские] бусы в засаде, — зачитывает Елена. — У нас есть дозорные, которые следят, есть ли в районе силовики. Например, мамы с детьми не могут ходить на акции, но хотят помогать — и они сейчас гуляют с коляской и осматриваются, чтобы вовремя предупредить, куда подъехал автобус ОМОНа или где ходят „тихари“».

За время протестов Елена научилась правильно убегать от милиции, неприметно одеваться и чистить переписки. «Перед каждым воскресеньем удаляюсь изо всех чатов, где мы с друзьями обсуждаем политическую обстановку, а вечером, если все хорошо, добавляюсь обратно, — рассказывает девушка. — Чищу историю браузера, регулярно удаляю мессенджеры, все запаролено».

На акции Елена ходит в темно-серой куртке, черной шапке и черных кроссовках. «Бирюзовую куртку теперь не ношу, дождевик очень хотелось желтый, но купила черный. Им же нужно как-то нас запоминать, а без цветового акцента тебя трудно выделить в толпе», — рассуждает собеседница «Медузы».

«Раньше мне казалось, что я должна быть на каждом марше, — начинает Елена, но отвлекается на оповещение: — Сорри, я постоянно посматриваю [в чат], потому что мне в воскресенье очень сложно сидеть дома: хочется с самого утра идти на улицу. Вот уже пишут про „ближе к вечеру“ — а мне страшно выходить вечером, потому что темно и не видно, откуда они прибегут».

Если силовики приезжают в район, но не находят колонну, то забирают случайных прохожих. «Бегают по дворам, врываются в подъезды. Ты идешь в магазин, пока в твоем районе происходит „хапун“, — и тебя просто задерживают». Именно так увезли двух женщин, которые вышли на улицу 13 декабря.

«Мы стояли на крыльце аптеки, — вспоминает Елена. — Силовики просто высадились из автобуса, подошли к одной и говорят: „Девушка, пройдемте“. Почему, за что? „Пройдемте“, — и просто под ручку увели в автобус. Потом пошли за нами в аптеку — и такие между собой: „В шапке? — Да, в коричневой“. Подошли к ней — и забрали. Вот это меня шокировало. Когда подходят к человеку, который просто стоит, — и он пропадает. Абсолютно любой человек в абсолютно любой момент». 

Мерцающие колонны

Сигнала к шествию в микрорайоне Новая Боровая корреспондент «Медузы» ждет в местной кофейне с хорошей выпечкой и огромным панорамным окном. Прямо здесь милиция однажды чуть не задушила пожилого мужчину, упоминает местный житель Василий: «Его начали вязать и параллельно еще взяли в захват. В итоге он даже отключился».

«Кстати, вон четыре штуки подъехало, — Василий указывает на милицейский бобик, который припарковался неподалеку, пока мы заказывали капучино. — Я обычно говорю про них не „человек“, а „штук“. Это еще безобидно: обычно называют просто „бусики с говном“».

Новая Боровая — один из самых благоустроенных минских кварталов; в подъездах местных новостроек висят объявления о наборе курсов программирования и QR-коды на доставку свежих овощей и фруктов. Оппозиционный кандидат Светлана Тихановская победила здесь с большим отрывом — и местные избирательные участки осмелились обнародовать этот результат. Так Боровая стала одним из очагов минского протеста: 15-тысячному микрорайону даже полностью отключали воду. «В водоканале людям тогда прозрачно намекали, что „разберетесь с бардаком — будет вам вода“», — вспоминает местная жительница Светлана.

На последних выборах Василий был наблюдателем. «Я в этой стране всегда чувствовал себя человеком, на которого око Саурона пока не посмотрело», — продолжает собеседник, скидывая пуховик: под ним оказывается майка с символом «триумвирата». «Если я сейчас выйду в этой майке из кафе, то это все, до свиданья, — соглашается Василий с корреспондентом „Медузы“. — Сколько суток получу, непредсказуемо». 

Майку Василия прекрасно видно с улицы; там вплотную к окну прогуливается, опустив голову в телефон, подозрительный мужчина в темно-синей спортивной куртке и черной шапочке. «Есть барышни, которые стопроцентно идентифицируют „тихарей“: недорогая унылая одежда, четкая стрижка, борсетка зачастую, туфельки часто выдают, потому что ну кто пойдет на марш в туфлях? — объясняет Василий. — „Тихари“ внедряются в колонну — и когда та принимает решение куда-то идти, они передают это все [милиции]. В воскресенье их здесь стопудово несколько разбросано: следят за нашими перемещениями».

На вероятного «тихаря» Василий внимания не обращает. «Боимся ли мы автозака? Боимся, но боремся с этим. Последние успешные акции, которые мы придумали, называются „мерцания“: маленькие колонны, которые из ниоткуда появляются и пропадают — нет даже условного расписания, — продолжает Василий тоном профессионального революционера, но вдруг прерывается: — Ну вот, оказалось, что это просто местный житель с барышней». Мужчина в дутой куртке снова проходит мимо окна кофейни — теперь уже с рожком мороженого и женой.

Подъезжает еще одна машина милиции. Одновременно в районный чат падает сообщение: время и место, откуда стартует сегодняшняя колонна. «Погнали революционировать. Очень хочется дать им понять, что они не бессмертные», — говорит Василий; перед выходом он тщательно застегивает пуховик.

«На последней песне вызываем такси»

На Новой Боровой фолк-модерн-группа «Рэха» (с белорусского — «Эхо») дала один из самых опасных своих концертов. «Я тогда уже на случай возможного задержания начал носить кроссовки без шнурков, две пары носков, штаны, которые не спадают без ремня, теплые байки, — вспоминает основатель коллектива Андрусь Такинданг. — Но когда начинаешь играть, когда люди обступают тебя, ты как бы выдыхаешь. Легко становится. К тому же у нас все было отработано: на последней песне вызываем такси. Когда [на концерт] приехала милиция, люди окружили нас кольцом, обступили и вели к такси, чтобы нас не тронули. Но мы всегда допевали до последней песни».

За осень 2020 года альтернативная «Рэха» сыграла в Минске больше 60 таких открытых концертов; эти месяцы стали для города временем «дворового движения», как называет его Такинданг. «Люди поняли, что имеют право на существование, — такого не было никогда. Стали разговаривать, обсуждать общие проблемы, открываться друг перед другом: „Ни фига себе, какой у меня сосед!“ Это было что-то невероятное: магдебургское право как будто возникло в каждом дворе, — объясняет музыкант. — И ренессанс белорусской культуры: жители стали звать в свои дворы артистов. Может быть, народу хотелось как-то проговорить, что жизнь — это не только ад и война: пусть они стреляют в нас резиновыми пулями, а мы соберемся и выпьем чаю».

В первую неделю ноября минские силовики начали целенаправленно ловить музыкантов. Свой последний дворовой концерт «Рэха» сыграла на Неманской, 4. «Нас задержали во дворе, где открывали мурал: они согласовали с ЖЭС, что нарисуют у себя на стене котиков. Дети танцевали, взрослые подпевали песням. Очень комфортно игралось — и я уже думал, что раз рисунок разрешен, то концерт будет спокойный. После концерта мы долго фотографировались, люди нам печенье дарили, конфеты, цветы. Мы-то знаем, что нужно быстро уезжать, но люди не отпускали. И когда мы уже сели в такси и выдохнули, вдруг выбегает группа захвата с автоматами, окружает такси, пересаживает нас в бусик — на пол. Все это было и смешно, и трагически как-то. И те, что помоложе, 20-летние, начинают колоть нас „на горячем“: „А что тут у вас? Печенье? Ага, бело-красно-белое печенье!“ А нам во дворе подарили печенье с цветной глазурью».

В протоколе четверке музыкантов записали «участие в несогласованном массовом мероприятии». Инструменты — домру, бас-гитару, кахон и аккордеон — забрали под опись. «В РУВД был парень, который предъявлял мне: „Что-то ты себя слишком спокойно чувствуешь!“ Он берет и мой инструмент кидает об землю — накручивает», — вспоминает Такинданг.

С корреспондентом «Медузы» группа встретилась в центре Минска; само место музыканты попросили не называть. «Скажите просто — „пивной бар с творческим потенциалом“», — советует барабанщик Леонид Павленок. «Тут собираются после отсидки политические заключенные, — объяснил выбор места локации Такинданг. — Айтишники, бизнесмены, инженеры, художники, артисты — в ИВС же они попадают в новый для себя мир, много нового для себя открывают, а потом собираются, чтобы все это обсудить и посмеяться».

«Например, что этот охранник был как Брюс Ли, а тот — как Сильвестр Сталлоне: удар у него был мощнее, но не такой быстрый. И такие обсуждения случаются», — добавляет Павленок.

И Андрусь, и Леонид вспоминают, что в камере они в основном смеялись. «Так громко, что нам даже горячую воду за это отключили, — говорит Такинданг. — Один парень читал всем лекции по римской истории, я рисовал портреты сокамерников — была жизнь!»

«А со мной сидели три айтишника, тренер по боксу, теолог, врач-травматолог — и у всех куча историй. Тем более что там постоянно белорусское радио не выключается — официальный национальный канал, где каждый час выступает наш усатый. Конечно, все ржем. „Ой, на страну нападаечь Польша! На страну нападаечь Литва!“» — передразнивает Лукашенко Павленок.

«А сотрудники ИВС только между собой гыркаются — помните, как конвоиры между собой ругались? Хуже, чем на нас! Они живут в своей тюрьме — и когда приходят домой, остаются в ней, — рассуждает Андрусь. — Я их даже жалел. Меня из ИВС куча народу снаружи ждала — музыканты, родственники, друзья, коллеги. А их — в глобальном смысле — никто не ждет. Они так свою жизнь построили, что в какой-то момент оказались вот в этом месте. Тебе они, может, здоровье чуть-чуть испортят — а у них самих-то душа разорвана!»

Павленок в раздражении откидывается. «Ни хрена себе „чуть-чуть“, — сухо отмечает барабанщик. — Это парни с огромным потенциалом и жаждой садизма. Гопники, которым разрешили издеваться над людьми. И они ждут этого момента как собаки. Для них же это кайф: догнать, избить, унизить. Они занимаются своим самым любимым делом!»

«Достаточно уйти одному человеку»

«Если поехала ГАИ, значит, у нас есть пять-семь минут до приезда основной массы „космонавтов“. ГАИ у них как разведчики, как „шестерки“ работают — мониторят и, если видят где-то колонну, вызывают подкрепление», — объясняет жительница Новой Боровой Светлана, не отнимая от уха мобильный: перед акцией дозорные района мониторят перемещения силовиков. «Говорят, они уже стоят на кругу», — через минуту добавляет она.

В пространстве между новостройками — плотный туман, разгоняют который только бело-красно-белые гирлянды в окнах. «Туман войны, — говорит Василий. — Когда уже дальний дом пазл соберет? Центральные этажи должны быть с красными гирляндами, а остальные — с белыми. А у них все в разное время дома бывают — и получается рассинхрон».

«Бегущая строка „Жыве Беларусь“ в окне — видишь?» — отвлекается Светлана и снова возвращается к прослушиванию волны, на которой общаются дозорные; через несколько минут становится известно, что машина милиции припарковалась возле местного костела, где сегодня заказана служба на 40 дней с гибели Романа Бондаренко.

В телеграм-канал района, который читают сотрудники милиции, уже вброшена фейковая точка сбора. На самом деле движение начнется между кварталами. «Мы сейчас выходим за границы того, что отдали в общий чат», — объясняет Василий. И вдруг притормаживает, пропуская вперед спортивного молодого человека в неброской одежде.

«„Тихари“ — это засада, потому что их не всегда можно вычислить. Они стараются подслушать, о чем мы говорим, точки сбора сливают. Передают информацию — и как это сработает, мы знаем не всегда», — объясняет Светлана.

В точке сбора — на одной из второстепенных улиц, где обычно нет патрулей, — уже собралось около сотни местных. С первым криком «Жыве Беларусь!» толпа заворачивается в бело-красно-белые флаги. Под следующую речовку — «Трибунал!» — начинают загораться окна в соседних домах.

Дворы многоэтажек на Боровой отделены друг от друга решетчатыми заборами, запирающимися на магнитные ключи, поэтому шествие не забывает закрывать за собой калитки. «Тоже не панацея: менты их дергают и силой открывают. Или перелазят», — говорит Василий.

«Передают, что в бусе [у костела] уже стали балаклавы надевать», — предупреждает Светлана. Скандирующую «Мы разам, нас многа! За намi перамога!» толпу сверху накрывает нарастающий гул: люди кричат «Жыве!» из окон.

«Почему должны уходить люди Беларуси, если достаточно уйти одному человеку?» — начинает объяснять мне один из протестующих. «Я готов свою жизнь отдать вместе с ним — только чтобы народ освободился от него», — подхватывает другой. Вдруг люди начинают разбегаться: ко двору подъехала машина милиции. «Бегут, потому что другие бегут», — на ходу жалуется Василий.

«Когда работаю, слышу только сердце»

Через несколько часов после разгона шествия в Новой Боровой на другом конце города появятся новые граффити: четыре омоновца, тужась от тяжести, заносят в милицейский уазик надпись «Здравый смысл».

Один из авторов — художник, который попросил называть себя 84n30, — объясняет, почему не взял журналиста на ночную вылазку. «Просто взять незнакомого человека на нелегальный арт? Это нереально. Хочется, чтобы на расстоянии вытянутой руки были только те, кому веришь. К тому же вчера там прохожие мимо шли — а что было бы, если бы он начал быковать. Когда ты в последний раз вывозила бычку?» — спрашивает граффитист корреспондента «Медузы», пытаясь отскрести с ногтей оставшийся с ночи черно-белый акрил.

Подойдя к собственной работе, 84n30 оценивающе пробует пальцем белый потек. «Видишь, на Й потекло, — расстраивается художник. — Буквы должны были быть красные изначально — в моей идее. Мне красного там не хватает. Ты можешь, конечно, пойти с собой на компромисс, но если твой эскиз не отражен на стенке, то чувствуешь себя неполноценным. Мы вернулись домой — и я сразу начал думать, как избавиться от потеков до утра, потому что утром — это уже релиз в улицу: рассветает — и ты уже ничего не можешь контролировать».

Пока мы говорим, фотография с новыми граффити действительно появляется в телеграме; теперь уже ничего поправить нельзя. «Вчера у нас красный баллон не сработал, — объясняет 84n30. — А там же махач, борьба на время: нужно быстро сделать — и убежать. Я узнал пути отхода, где ближайшая „опорка“, насколько давно в этих окнах горел свет. Это как голливудский фильм-ограбление: один смотрит за заложниками, другой прикрепляет тротил к сейфу. Нужна синергия: наносим молча. Моргнули — согласовали. Свет нельзя, но после 15 минут в темноте человек неплохо видит».

Вчера команда начали выбиваться из графика. «Даже шелест ватмана глухой ночью, когда никого нет, — это сердечный приступ такой, — описывает 84n30. — Работаешь полностью мокрый: ладони, лицо, пот течет по вискам. И коленки дрожат. Одна. И сердце очень сильно слышно — как оно стучит. Я когда работаю, слышу только сердце».

84n30 переехал в протестующий Минск всего месяц назад — и до сих пор любит вспоминать, как был главным — и единственным — протестным художником в 18-тысячных Пружанах. «В Пружанах меня не трогали. И у меня street credibility была: я мог средь бела дня со стремянкой работать. Я знал, какую стенку я могу себе позволить взять», — вспоминает художник.

Первыми же его граффити в 2016 году стало изображение коктейля Молотова. «Меня вычислили моментально: приехали на работу, вызвали начальника, начальника моего начальника, мастера смены, надели на меня металлические браслеты и отвезли в РУВД. Я работал на молочном заводе, варил сыр: десятитонный чан из нержавейки — я только хожу в белом накрахмаленном костюмчике и вношу ингредиенты», — вспоминает 84n30.

С 2019 года «по вождю стало понятно, что он вообще сумасшедший», говорит 84n30, в работах которого стал появляться «политический контекст». Например, авторские вариации по мотивам герба родных Пружан в городе не стал печатать ни один салон. Это изображение — коронованный уж, держащий в пасти младенца, — уходит корнями к роду миланской принцессы Боны, получившей во владение Пружаны после заключения брака с великим князем литовским Сигизмундом I Старым. В интерпретации 84n30 змея глотает уже не ребенка, а омоновцев — и людей в балаклавах без знаков различий.

А 13 августа 2020 года 84n30 повесил над Пружанами — на трубе заброшенного консервного завода — бело-красно-белый флаг. «Высота 11-этажки, а страховки у меня не было. Флаг помогала шить мама: у нее швейный бэкграунд есть. Она шила и плакала: „Тебя там убьют ***** [на фиг]! Узнают, кто это, заведут на тебя дело, добавят в базу, по базе вычислят, кто твоя мать, уволят меня с работы — мне до пенсии три года, у твоей сестры дети, твои племянники, они тоже попадут в базу, никуда не поступят, ты испортишь жизнь себе и нам“. И она говорила все это захлебывающимся голосом, плакала — и все равно шила флаг».

«Я сначала думал обмазать солидолом ступеньки и закрыть верхний люк на замок, чтобы нельзя было снять так просто. А они туда даже не полезли — боялись, что заминировано. Так что он висел очень долго — пять часов. В итоге подогнали подъемник — и трясущимися руками снимали флаг, — 84n30 показывает видео с последствиями и злится: — Видишь? Видишь? Они отрезали [ведущую вверх по трубе] лестницу, три нижние ступеньки. Как будто кого-то это остановит!»

31 декабря все собеседники «Медузы» собираются встретиться на улицах Минска. Главную новогоднюю речовку — «Новый год без Лукашенко» — в городе начали кричать уже сейчас.