Город, который похоронили «Медуза» рассказывает, как 25 лет назад землетрясение на Сахалине уничтожило Нефтегорск. Тогда погибли две тысячи человек

Осенью 1995 года Нефтегорск официально признали погибшим — на его месте остались только мемориал, часовня и кладбище. В ночь на 28 мая 1995 года Нефтегорск был полностью разрушен крупнейшим по числу жертв землетрясением в истории современной России. Только по официальным данным, погибли 2040 человек — больше половины всех его жителей. Журналист «Медузы» Алексей Юртаев поговорил с людьми, пережившими землетрясение, отправился на место, где раньше стоял город, — и в подробностях восстановил трагические события 25-летней давности.

«Я сейчас умру»

Поздним субботним вечером 27 мая 1995 года девятиклассница нефтегорской школы Инна Климова смотрела концерт по телевизору. Когда стрелки часов перевалили за полночь, Инна ушла в свою комнату — читать билеты по русскому языку: через несколько дней школьнице предстояло сдать переводной экзамен в десятый класс.

Инна сидела на краю кровати, когда услышала «резкий, нарастающий гул». Моргнул, затем потух свет. Девушка успела подумать, что это — землетрясение: «Это же как в Спитаке и я сейчас умру!» Она хотела встать и взять сумку с документами, но что-то тяжелое ударило ее по голове, и девушка потеряла сознание. Очнулась Инна в «шалаше» из завалов: с одной стороны ее прижимали обломки шкафа, с другой — кусок стены с постером любимой группы Ace of Base.

Землетрясение магнитудой 7,6 произошло 28 мая в 1:05 ночи по местному времени. Первый толчок длился всего 17 секунд, за ним последовали афтершоки. Но большинство зданий в Нефтегорске разрушились в эти первые секунды.

Последняя песня

Бывшие жители Нефтегорска зовут его то поселком, то городом — формально он считался «поселком городского типа». В ночь на 28 мая 1995 года большинство его жителей были дома, но кто-то еще работал, кто-то гулял, а кто-то пошел на танцы в местный дом культуры.

Дискотека должна была продолжаться до часа ночи. За несколько минут до этого в зале включился свет, и работница клуба — все звали ее тетей Галей — объявила, что танцы закончились: всем пора на выход. На танцполе к этому времени оставалось не больше 20 человек.

Недовольные начали спорить и требовать продолжения. Тетя Галя махнула рукой и предупредила, что сейчас будет последняя песня. Диджей включил хит 1994 года от Mo-do — «Eins, zwei, polizei». В переводе на русский в нем есть строки: «Семь, восемь, спокойной ночи» и «Да, да, да, что случилось? Что происходит?».

«Дискотечные новинки до нас доходили с отрывом: если [песню] начинали крутить в Хабаровске, у нас она появлялась только год спустя», — вспоминает в разговоре с «Медузой» Людмила Иванкова, которая в тот вечер оказалась на дискотеке вместе с младшей сестрой.

В начале 1990-х Людмила и сама привозила диски с музыкой на Сахалин: после школы она училась на «материке» и в родной Нефтегорск приезжала лишь иногда. Но когда ей исполнилось 23 года, она окончательно вернулась на остров и устроилась директором клуба в соседнем от Нефтегорска городе. Осенью 1994-го клуб — ветхий деревянный барак — закрылся, Иванкова осталась без работы.

Людмила переехала в квартиру родителей в Нефтегорске и помогала семье по хозяйству. Девушка ждала, когда после ремонта откроется нефтегорский дворец культуры — ей очень хотелось там работать. Даже спустя 25 лет она описывает здание с восхищением: «Настоящий дворец с тремя французскими окнами от пола до потолка. Внутри — кинотеатр, кабинеты для работников, зал со сценой и танцевальная площадка».

В тот вечер Людмиле не хотелось идти на дискотеку, ее уговорила сестра — выпускница 11-го класса Вика Иванкова. Их мать тогда ушла на работу — на телевышку на окраине Нефтегорска, отец остался дома. «Пап, мы на дискотеку!» — сказали ему сестры, уходя. Это был последний раз, когда Людмила видела отца живым: их квартиру в доме № 17 завалило полностью.

Сестра спасла ей жизнь, когда «вытащила на танцы», не раз повторяет Иванкова в разговоре с «Медузой». Она до сих пор отчетливо помнит запах свежей краски на танцполе и теплое прикосновение сестры: «Последняя песня играла минуты полторы, и вдруг резко гаснет свет. [Когда случился толчок] меня Вика берет за руку и говорит: „Пошли!“ Мы сделали шаг, и все. Потолок с высоты двухэтажного дома рухнул на всю детвору. Меня ударило по голове и спине. Я думала, что находилась в сознании, но, наверное, теряла его».

Людмила очнулась, когда вокруг начали кричать: «Есть кто живой?» Кашляя от пыли, спрашивала: что это было? Взрыв? Землетрясение? «Звала Вику, но она не отзывалась. Вылезла, когда еще ощущались толчки. Возле клуба стояла машина и светила фарами. Я подняла голову и увидела, как потолок ходит ходуном. Подумала, что может завалить еще раз, — и побежала домой». 

В 2002 году начальник нефтегорской милиции Виктор Новоселов вспоминал, что после землетрясения оставшиеся в живых заводили машины и включали фары — чтобы те, кто выбирался из-под завалов, могли сориентироваться в темноте.

Добежав до своего дома, Люда Иванкова увидела одни руины.

Голый милиционер

Утром 28 мая 1995 года 26-летний сотрудник нефтегорского отдела милиции Андрей Глебов должен был поехать с проверкой в село Новые Лангры. Накануне его жена и сын улетели к родственникам в Южно-Сахалинск, Андрей остался в своей двухкомнатной квартире с годовалой дочерью.

За несколько часов до землетрясения Глебов договорился со своими родителями, что утром те присмотрят за дочерью: они жили в том же доме № 7 на первом этаже, Андрей с семьей — на пятом. На следующий день милиционер обнаружил родителей под завалами и «сам же их откопал», рассказал он «Медузе». Они не выжили.

А накануне, когда стемнело, Глебов уложил дочь спать — и погрузился в сериал. Телевизор он выключил уже за полночь и пошел набрать ванну. Кровать со спящей дочерью он выдвинул в коридор — так ее лучше слышно. Когда Андрей разделся и собрался залезть в воду, ребенок заплакал. Мужчина обмотался полотенцем, подбежал к кровати, взял девочку на руки — и в ту же секунду услышал, как взорвался кинескоп телевизора «Янтарь», а затем почувствовал сильный толчок под ногами.

От землетрясения их дом завалился набок, Глебов — голый и с ребенком на руках — «съехал» на улицу; как именно, он до сих пор не понимает. «Ты тогда как будто на нудистский пляж собрался!» — шутили потом очевидцы, с которыми Андрей вспоминал события той ночи. Но тогда ему было не до смеха: голый мужчина с годовалой дочерью на руках стоял на куче разрушенных плит в облаке оседающей пыли. И думал: наверное, в доме взорвался газ.

В ту ночь на улице было чуть больше десяти градусов выше ноля. Когда Глебов начал спускаться с руин, он услышал крики, стоны и плач людей. Оказавшись на земле, он встретил своего приятеля — он сидел за рулем бензовоза. Когда приятель включил дальний свет фар, милиционер увидел, что все дома в округе сложились. 

Как был, мужчина побежал к зданию милиции — метрах в пятистах от его дома. Увидел милицейский УАЗ, разбил локтем форточку; нашел ключи в салоне и завел автомобиль. Внутри обнаружилась и какая-то одежда. Возле отделения милиции уже начали собираться люди, среди них Андрей встретил соседей с машиной и передал ребенка им.

«Отдаю дочь, говорю: „Пускай у вас пока побудет“. Потом смотрю, а она вся в крови, давай смотреть, что такое. А соседка мне: „Да успокойся! Это не ее кровь, а твоя!“ И тут я понимаю, что у меня все лицо стесано — из-за плит, которые сыпались. Потом и вовсе оказалось, что у меня три ребра поломаны, а я ходил на адреналине и не чувствовал», — рассказывает Глебов.

Сразу несколько собеседников «Медузы» из Нефтегорска вспоминают, что не чувствовали боли, даже оказавшись под завалами или только выбравшись из-под них. Надежда Власова в момент начала землетрясения принимала душ. Первый толчок случился, когда она выключила воду и потянулась за полотенцем — и вдруг увидела, как по потолку пошли трещины; потом ее «утянуло» вниз.

Рука Надежды оказалась под тяжелыми завалами, она не могла освободиться. Девушка просидела в пустой металлической ванне без одежды и в неудобной позе около 16 часов. С каждым афтершоком обломки все сильнее прижимали ее ко дну ванны. На помощь к ней пришли, когда услышали ее громкие крики — что она «не хочет умирать», вспоминает Надежда. 

Андрей Глебов, который в 1990-е воевал в Чечне и получил ранение в ногу, признается, что психологические последствия землетрясения оказались для него гораздо страшнее войны.

«Иди проспись! Ты пьяный!»

В первые часы после землетрясения в Нефтегорске загорелось несколько домов. По воспоминаниям очевидцев, пожар возник в четырех пятиэтажках: дома № 10 и № 16 загорелись сразу, № 5 и № 18 — ближе к утру. Пятый дом успели потушить прибывшие из соседнего города Оха спасатели — и сохранили жизни тех, кто остался под завалами.

Прочие дома сгорели дотла вместе с людьми, оказавшимися под завалами. Многие из них какое-то время были живы: очевидцы рассказывали «Медузе», как родные этих людей бегали по завалам с плавящимися от жара кроссовками, слышали их крики, но ничего не могли поделать. 

Сейсмолог Юрий Левин пережил землетрясения в Токио, Одессе, Кишиневе и других городах, но в разговоре с «Медузой» он признался, что самое страшное воспоминание связано с Нефтегорском. Это небольшой полиэтиленовый пакет, который Левину показал его приятель, — в нем было «что-то черное», и это было все, что осталось от сына этого человека.

Землетрясение разрушило трассу, объездные дороги и мосты вокруг Нефтегорска. Милиционер Андрей Глебов, поговорив с главой поселка Натальей Расторгуевой, на вездеходе поехал к газораспределительному узлу на станцию Кыдыланьи, чтобы перекрыть газ и постараться избежать новых жертв.

«[В Кыдыланьи] нас встретили тетки-операторы, которые совершенно не представляли, что там [в Нефтегорске] случилось. Смеются, веселые: „Нас как тряхануло — мы с коек послетали!“ — вспоминает Глебов. — А мы возьми и скажи: „Девчонки, нету больше Нефтегорска, разрушен и горит“. И все. У них истерика, они в шоке».

Глебов говорит, что той ночью и сам не представлял масштабов бедствия и думал, что и райцентра — города Охи в 80 километрах от Нефтегорска — тоже могло не стать. Милиционер решил отправиться в село Сабо и оттуда позвонить с Оху. В селе находился районный пункт милиции и жил его начальник, капитан милиции Виктор Новоселов. 

В апреле 2002 года на канале ОРТ вышла программа «Как это было?», в которой ведущий Олег Шкловский и его гости обсуждали землетрясение в Нефтегорске. Один из гостей, Виктор Новоселов, рассказывал ведущему, что ни Глебову, ни ему сначала не поверили: 

— [Глебов] пытался сообщить в Оху…

— Пытались или сообщили?

— Он пытался, но ему не давали. Ему не поверили. 

— А что ему сказали? 

— Чтобы он убирался отсюда. И тут вошел я. Потребовал, чтобы дали мне сообщить, так как я подтверждаю слова Глебова. Мне тоже сначала сказали: «Иди проспись! Ты пьяный!» Но я потребовал, чтобы мне отдали телефон, и объяснил, что нужны вертолеты, врачи, пожарные и техника: краны, чтобы поднимать плиты, и бульдозеры, чтобы делать дороги, чтобы шла техника. 

Землетрясение затронуло и Оху, но здесь подземные толчки были слабее. В январе 1996 года специальная комиссия изучала состояние жилых домов города, и составила список 95 домов в Охе и прилегающих поселках, поврежденных землетрясением 1995 года. В 60 из них до сих пор продолжают жить люди.

В книге «Нефтегорск: трагедия и боль Сахалина», которая вышла в 2001 году и была переиздана в 2020-м, авторы — Валерий Головин и Александр Тарасов — приводят записи из рабочей тетради начальника управления администрации Сахалинской области Валерия Белоносова. Согласно этой хронике, о разрушении на севере Сахалина в администрации Южно-Сахалинска узнали в 2:30 ночи, к десяти утра 28 мая 1995 года в Нефтегорске уже работала районная комиссия по чрезвычайным ситуациям. В полдень восстановили связь с Охой, а к часу дня начали насыпать дороги для спецтехники. 

Глебов вспоминает, как утром из Охи прибыл представитель компании «Сахалинморнефтегаз» для оценки разрушений и не хотел ехать на вездеходе. «Он выходит, ведет себя высокомерно: „Мне надо увидеть, что там случилось. Сейчас дорогу отсыпят, мы на джипе проедем“. Я психанул на него, меня мужики оттаскивали. От него в тот момент много зависело, и решалась каждая минута».

Бывший милиционер Глебов (он уволился из органов в 2001 году) говорит, что работа началась, только когда руины Нефтегорска увидели вертолетчики, которые везли рабочих на вахту. Тогда «вертушки начали садиться одна за другой», рассказывает он.

«На похоронах заставила себя поплакать»

Согласно официальной хронике, первые спасательные отряды начали работать на завалах Нефтегорска вечером 28 мая, а полевой госпиталь был развернут к 18:30. Первую помощь пострадавшим оказывали жители близлежащих поселков и нефтегорцы, которые в момент землетрясения оказались на улице, в сараях или не получили серьезных травм. 

Живущий в Охе Иван Ларюшкин, который в 1995 году работал трактористом и обслуживал буровые установки в Нефтегорске, сейчас говорит, что специально не селился в поселке в пятиэтажном доме — «потому что он мог рухнуть». Вместе с женой и дочерью Ларюшкин жил тогда в одном из четырех двухэтажных домов, которые в момент землетрясения устояли.

Перед первым толчком Ларюшкин как раз выключил импортный телевизор Funai, который выиграл в лотерею на работе: в 1995-м нефтяники доставляли на север Сахалина японские товары и разыгрывали их среди работников. Жену и ребенка Ивана откинуло в сторону (они не пострадали), в квартире попадала техника и мебель, но стены и потолок уцелели. Когда Ларюшкин с семьей выбежал на улицу, ощутил песок на зубах и оседающую пыль. И сразу побежал в гараж — завести кран и, как и другие уцелевшие, помочь пострадавшим.

До рассвета с помощью домкрата Ларюшкину удалось вытащить женщину со сломанной ногой и мужчину по фамилии Волгин, которого придавил тяжелый блок. Спустя несколько дней тракторист обнаружил Волгина в списке погибших — он не выжил от полученных травм. На завалах Нефтегорска Ларюшкин работал вплоть до сентября 1995 года.

По воспоминаниям Андрея Глебова, пострадавших и раненых людей свозили к уцелевшим двухэтажным домам, а оттуда на вертолетах транспортировали в Оху. За руль автомобилей, перевозивших пострадавших, садились даже дети: «В первую ночь вытащили много народа. Соседей повытаскивали домкратами, использовали ломики. [Пострадавших] возили даже пацанята лет двенадцати-тринадцати. Они все опасались: „А нам за это ничего не будет?“ Я говорил: „Ты можешь ездить? Все, едь!“»

Школьница Инна Климова очнулась под завалами, когда услышала, как ее зовет мама, которую тоже завалило в соседней комнате: «Мы начали переговариваться, она мне говорила: „Вылезай! Ломай ногу, если не можешь вытащить, — только вылезай!“».

«Мама понимала, что могут быть последующие толчки и если кто-то выжил, то может не выжить во время афтершоков, — вспоминает Климова, — Было очень темно, ничего не понятно. Я щупала руками и натыкалась на ткани — очень боялась на кого-то мертвого наткнуться. Мне даже казалось, что я трогала чьи-то волосы». 

Первые часы после землетрясения запомнились Инне криками людей и стуком «по чему-то металлическому» откуда-то снизу. С рассветом она услышала звук вертолетов и шаги людей, ходивших по развалинам. Девушку и ее родителей вытащили из-под завалов уже в первый день. «Когда я вылезла, то увидела, что пять этажей превратились в два по высоте. Стою на самом верху и вижу пустошь: дома попадали и все соединилось в одну большую груду. Дым, пыль, все летает. Было похоже, что нас разбомбили», — вспоминает Инна. 

Первое время мать, у которой были сломаны ключица и таз, не пускала дочь к отцу — у того были очень сильные повреждения от длительного сдавливания. Сама Инна почти не пострадала. На улице она встретилась с двумя одноклассниками — дети были «в спокойном состоянии», вспоминает она, даже шутили. Во время землетрясения погибла половина их одноклассников — но об этом дети узнали потом.

«Я была довольна тем, что все живы. Кто меня встречал, спрашивал: „А у тебя кто?“ Я говорила: „У меня нормально — все живые“. Как ребенок я не могла осознать степень повреждений моего отца и видела, что он жив, в сознании, двигается, говорит — а значит, все будет хорошо», — говорит Инна.

Вечером 28 мая нефтегорских школьников, в том числе Инну, отправили на вертолете в Оху. В райцентре девочка жила у родственников и вместе с другими жителями ночевала в гараже: в первое время люди очень боялись возвращаться в квартиры, потому что толчки не прекращались. Инна вместе с родственниками если и ночевала в квартире, то спала в коридоре и заранее вкладывала в карман документы и бирку с именем и годом рождения — на случай если случится еще одно землетрясение.

Родители Инны все это время были в больнице. О смерти отца она узнала от брата. «Он вел меня в гараж ночевать — и я ему: „Максим, ты представляешь, как хорошо [что все живы]“, — рассказывает она. — Он меня остановил и сказал, что папа умер. Я начала кричать, визжать, у меня было дикое состояние. Даже в гараже кричала. И люди возмущались: „Пусть она уже замолчит!“ Потом включилась защита, и на похоронах я даже заставила себя поплакать».

«Если это не конец света, то уходим под воду»

Светлана Паршина, которой в 1995 году было 24, в первые часы после землетрясения почему-то была уверена, что в Нефтегорске случилось наводнение — и ее, зажатую под обломками с пятилетним сыном Вадиком, вот-вот затопит.

«Мы еще когда в школе учились — учительница по географии говорила нам, что каждый год Сахалин уходит на два сантиметра под воду. Сижу и думаю: „Если не конец света, то уходим под воду“, — вспоминает она в разговоре с „Медузой“. — Сидела с ребенком на коленях, ждала, пока пойдет вода. А что это землетрясение, стало понятно во время афтершоков последующих». 

Светлана очнулась в темноте, ногу придавили упавший телевизор и тяжелые обломки. Она сумела высвободиться, только услышав, как плачет сын. Девушка пробралась к нему и уже с мальчиком на спине доползла до обломков кровати. «Человек же не знает своих возможностей. У нас внутренние резервы скрыты, о которых мы даже представления не имеем», — рассуждает Паршина.

Муж Светланы Эдуард в это время был в ванной: женщина вспоминает, что мужчина перекрикивался с ней какое-то время — говорил, что его «замяло под ванну, когда он уже выходил». Но через несколько часов Эдуард попрощался с женой и перестал отвечать. Так она поняла, что муж умер.

Сначала они с сыном часто кричали и звали на помощь при любой возможности, но потом решили экономить силы. Им даже удалось несколько раз заснуть. Есть, не хотелось, пить и курить — очень, вспоминает Паршина. О том, что происходит снаружи, женщина не знала — только иногда она видела тонкую струйку света, которая пробивалась в комнату, и так понимала, что наступил день.

Спустя двое суток, ранним утром 30 мая, Паршину и ее сына наконец услышали. Женщина говорит, что это произошло во время «часа тишины», когда тяжелая техника замолкала, а спасатели прислушивались к звукам под обломками. В половине шестого утра спасатели прорезали дыру в стене, протянули Паршиным глюкозу с чаем и предупредили, чтобы те пили «по глоточку». Операция по спасению матери и сына длилась около пяти часов.

Светлана говорит, что когда оказалась на улице, у нее возникло «чувство стыда». «Я же в одной ночнушке была! — вспоминает женщина. — А там мужчины! Но они мне передали штаны и носки, я это напялила и вылезла где-то в районе 11 утра — меня на носилки положили. А я говорю: „Не надо! У меня все целое“. Помню, что кто-то пошутил еще: „Да пусть вас хоть мужчины поносят!“»

Светлану и ее сына после обследования в полевом госпитале на вертолете отвезли в больницу Охи. Из иллюминатора она увидела панораму разрушенного города и ужаснулась. В Охе женщина поселилась у свекрови, но за лето 1995 года бывала в Нефтегорске еще несколько раз — чтобы похоронить мужа, мать и других родственников и чтобы восстановить документы.

Пятилетний сын еще несколько месяцев плакал по ночам — ровно после полуночи. Сама Светлана до сих пор старается не задерживаться в ванной: «Моюсь очень быстро, хотя до землетрясения могла три часа с книжкой в ванне лежать — а потом как отшибло. Могу очень редко вместо душа полежать с полчаса, но первое время очень боялась». 

В первые недели после землетрясения боялись все жители Охи: не ночевали в своих квартирах, а жили на дачах или прямо на улице, вспоминает Светлана. Со временем она, как утверждает, переборола свою фобию: «Я пришла к такой мысли, что два раза одной смерти не бывает — раз уж я пережила землетрясение, то ничего не должно случиться, значит, моя смерть не от землетрясения [наступит]».

Ярко-рыжее солнце в проломе

Некоторые жители Нефтегорска оставались под завалами несколько дней. Двухмесячная Даша Ягудина провела под бетонными обломками четверо суток без еды и воды, пока ее не обнаружили спасатели. Еще одного ребенка — шестилетнего Вову Беспаленко — вытащили на четвертые-пятые сутки: кадры его спасения «облетели весь мир», говорил ведущий программы «Как это было?».

Эльвире Гуляевой в 1995 году было 22. Она вместе с полуторагодовалой дочерью вернулась на остров к родителям после учебы в Хабаровске. Ночью 28 мая она зашла на кухню выключить газовую колонку и «прогнать воду, чтобы трубы ночью не щелкали». Девушка заметила, что напор воды то «становился сумасшедшим», то резко сбрасывался до тонкой струйки, рассказывает она «Медузе». Гуляева закрыла кран и направилась в спальню, думая, что надо будет пожаловаться на это отцу. 

В следующую секунду на девушку уже летел холодильник. Она успела закрыть лицо руками, и что-то с силой вытолкнуло ее в коридор. Это спасло ей жизнь, уверена Эльвира: кухню и ванную, в которой она была незадолго до этого, завалило гораздо сильнее.

Гуляева не помнит, когда очнулась. Первое время она не могла ничего сказать и пыталась руками очистить рот от бетонной крошки, песка и пыли. Ей казалось, будто она в лодке, которая качается на волнах проходящего мимо катера: ощутимые толчки и афтершоки не прекращались еще несколько дней.

На крики девушки из соседней комнаты откликнулся ее отец — он сказал, что это землетрясение. В 1972 году мужчина уже сталкивался с ним, когда работал в пожарной охране в сахалинском селе Тунгор. Тогда он слышал такой же звук — нарастающий гул, похожий на рычание вездехода, который разгоняется и врезается в стену.

Отец Эльвиры пытался освободить свою жену из-под завалов: на женщину упал шкаф с книгами. «[Книгами] вся спальня была заставлена! Мама их собирала и любила, но тогда это было тяжелым удовольствием: приходилось стоять в очередях, что мы все детство и делали», — рассказывает Эльвира. 

Потом девушка услышала, как заплакала ее дочь, и начала карабкаться в ее сторону. В темноте Эльвира ударялась головой о бетонные плиты, сдирала кожу на спине и шее, протыкала босые ноги арматурой — но вовсе не чувствовала боли: «Мне казалось, что я плиту смогу руками поднять, потому что кричит ребенок и ты не понимаешь, что с этим делать и куда идти. Ужас и такая паника! Просто сумасшествие. Когда наконец подползла к кроватке, ломала прутики руками — настолько много силы было. Потом не могла понять, как так получилось». 

Когда Эльвира добралась до дочери и освободила ее, то замотала руки и ноги ребенка в кусок простыни, которую нашла под обломками. Сама девушка была одета только в спортивные штаны и футболку. Она беспокоилась, что в детской пижаме и простыне дочь может замерзнуть. В разговоре с «Медузой» Гуляева вспоминает сразу несколько случаев, когда спасатели находили погибших детей без каких-либо видимых повреждений, но с сильным переохлаждением. 

С дочерью на руках Эльвира забралась под «домик» из плит, сложившийся на месте квартиры. В нем мать и дочь провели больше суток. Когда крановщики разобрали плиты, спасатели начали выпиливать отверстия, через которые доставали людей. Эльвире особенно запомнилось ярко-рыжее утреннее солнце, свет которого через отверстие в бетоне залил «комнату», где она пряталась вместе с дочерью. 

Оказавшись на свободе, девушка направилась к уцелевшим домам, где собирались выжившие, рассматривая то, что осталось от города. По пути она увидела труп женщины с развевающейся на ветру рыжей копной волос — по ней Гуляева опознала работницу местного ателье. Узнала, что семья одноклассника, которого она видела накануне землетрясения, сгорела заживо: от него и его жены остался только белый порошок, а от их малолетнего сына — фрагмент зубов.

С уцелевшего телеграфа Эльвира отправила брату телеграмму: «ВСЕ ЖИВЫ ЗДОРОВЫ ТЧК ЭЛЯ». Эту бумагу женщина хранит до сих пор.  

О сутках под завалами Гуляевой теперь напоминают только шрамы на ногах, а о городе — небольшой архив видеохроники разрушенного Нефтегорска, которую снял отец Эльвиры на уцелевшую видеокамеру. Эти кадры женщина оцифровала и опубликовала в закрытом сообществе «Наши истории» в «Одноклассниках» — в нем состоят около полутора тысяч человек, так или иначе связанных с городом. 

«Сами справимся, а то потом скажут: „Отдавайте Курилы!“»

«Девятый день спасательных работ — живых уже не находят», — говорил 5 июня 1995 года корреспондент программы «Взгляд». На фоне развалин Нефтегорска спасатели рассказывают, что сворачивают работу, а измотанные жители жалуются на бумажную волокиту и очереди за справками о смерти родственников. 

К десятому дню спасателям удалось извлечь из-под завалов 406 выживших. К середине июня 1995 года в списке погибших числились 1841 человек. К концу года список вырос до 2040 человек — в том числе за счет пропавших без вести и неопознанных. Их имена и фамилии есть на памятнике, который стоит на месте бывшего центра Нефтегорска.

Спасательной операцией в Нефтегорске руководил 40-летний Сергей Шойгу, сейчас — министр обороны, а тогда — глава министерства по чрезвычайным ситуациям. В интервью «Известиям» он называл землетрясение 1995 года «сложнейшим испытанием», вспоминая, как «мы [МЧС] впервые столкнулись с собственным бессилием в борьбе со смертью». 

В операции участвовали около полутора тысяч военных, спасателей, сотрудников МВД и других ведомств из разных регионов России, а также около 50 вертолетов и самолетов, 66 автомобилей и почти 200 единиц специальной техники. Отряд «Центроспас» в Нефтегорске впервые использовал собак для поиска людей под завалами, которые обнаружили 40 человек. 

В книге «Про вчера» Шойгу посвятил землетрясению отдельный рассказ под названием «Нефтегорск». Он писал, что в именно 1995 году спасатели впервые применили «минуту тишины», когда на полчаса или час спасатели останавливали краны, бульдозеры, генераторы и гидравлику, чтобы расслышать голоса живых. В первую же такую минуту спасатели «услышали больше 20 точек и начали к ним пробираться», пишет Шойгу. Эту технологию в дальнейшем использовали и во время других спасательных операций. 

Молодого Шойгу в разговоре «Медузой» вспомнил Юрий Левин, директор Сахалинского филиала Геофизической службы РАН, а в 1995-м — работник закрытой за год до землетрясения сейсмостанции в Охе. В Нефтегорске он попал на летучку с участием Шойгу.

«Он весьма резко вел совещание — с матом и криками, но по-честному — чтобы все исполнялось и делалось, — говорит Левин. — Ему тогда обо мне шепнули, и он ко мне обратился: „Что тебе надо?“ Я сказал про [закрытую] сейсмостанцию, и Шойгу тут же приказал собрать группу по вопросу. Потом спрашивает: „Восемь миллионов тебе хватит?“ — а это очень много по тем временам было. А я отвечаю: „Мне денег не надо — надо добро на открытие сейсмостанции“. И он дал добро, а на следующий день мы начали работу». 

Корреспондент интернет-издания «Взгляд» Юрий Зайнашев вспоминал, что помощь в спасательных работах России предлагала Япония, которая в январе 1995 года пережила землетрясение в Кобе: там погибло почти шесть с половиной тысяч человек, а город был сильно разрушен. «Я простодушно спросил: „Сергей Кужугетович, а почему японцы не приехали?“ Шойгу посмотрел куда-то в сторону и ответил: „Сами справимся“», — писал Зайнашев в своей колонке. 

Япония была готова направить пострадавшим палатки, спальные мешки, одеяла и медикаменты, но предложение о помощи японской стороны отверг лично Борис Ельцин. Как в июне 1995 года писал «Коммерсант», цитируя президента России: «Мы пока не приняли [иностранную помощь], мы пока в силах справиться сами, а то потом могут сказать нам: „Отдавайте Курильские острова“». 

Но в итоге Нефтегорску помогал весь мир. По данным МЧС, более ста иностранных государств направили в зону бедствия 293 тонны гуманитарной помощи. По информации начальника управления администрации Сахалинской области Валерия Белоносова, Охинская больница с 28 мая по 31 августа 1995 года получила 164 тонны «материальных ценностей» на сумму более миллиарда рублей, в том числе медицинские инструменты и аппаратуру от японского Красного Креста и из США, а также медикаменты и еду из российских городов. Городской музей Южно-Сахалинска сообщает о 70 миллионах долларов, присланных в Нефтегорск из ста стран мира.

Однако до сих пор непонятно, в каком объеме гуманитарная помощь дошла до пострадавших. Многие жители Нефтегорска, с которыми поговорила «Медуза», уверены, что многие товары первой необходимости и импортные продукты просто осели у местных чиновников.

После землетрясения чиновники «паршиво» отнеслись к пострадавшим, говорит Светлана Паршина, которая узнала о гуманитарной помощи, когда похоронила мужа и занялась восстановлением документов. Когда Паршина в начале июня 1995 года пришла в администрацию, ей выдали одеяло, трусы и двое колготок, сыну к колготкам добавили еще и футболку. Свекровь Паршиной была хорошо знакома с женщиной, которая в 1995 году работала в городской администрации и отвечала за распределение гуманитарной помощи для пострадавших (Светлана не называет ее имени). Позже Светлана со свекровью оказалась в гостях у этой женщины и увидела импортные товары из гуманитарной помощи в ее квартире. 

«У них там [в кабинетах] все висело — они предназначенную для нас помощь себе разбирали, — говорит Паршина. — Они [работники администрации] считали, что нефтегорцы богатые и много денег получили. А ничего, что мы остались без кола и двора? Мы же все потеряли. И без прошлого и с неизвестным будущим [остались]». 

Эльвира Гуляева вспоминает, что когда она пришла в один из коммерческих магазинов, где хранилась гуманитарная помощь, ей разрешили взять только двое колготок и три комбинезона для ребенка — хотя «гуманитаркой» были завалены все полки. «Тогда такие суммы шли, что каждого из нас можно было озолотить. Сколько нас осталось? — возмущается Эльвира. — При той огромной массе гуманитарной помощи — а шло все: одежда и продукты питания. <…> Тогда нам помогала не только вся Россия, но и весь мир. Я потом спрашивала, [люди] однодневные заработки перечисляли, на рынках диаспоры отправляли огромные суммы».

Женщина говорит, что с тех пор всегда старается отдавать часть своей зарплаты на сбор средств в регионы, где случается какое-то происшествие: «Я каждый раз говорю: „Мне не жалко!“ Но если бы я знала, что эти деньги дойдут до людей, а не осядут в чужих карманах». 

Запах смерти

В начале июня 1995 года на север Сахалина пришла жара, и мертвые тела под завалами начали разлагаться, что сделало еще более невыносимой и без того тяжелую работу спасателей.

Психотерапевт Владимир Слабинский в 1995 году жил во Владивостоке. Он узнал о землетрясении в Нефтегорске практически сразу: школьником он часто бывал в этом городе, здесь у него осталось много друзей, которые сразу позвонили ему. По центральному телевидению первые репортажи появились чуть ли не через неделю, так что мужчина не до конца представлял, что случилось на острове, но вместе со своими коллегами решил отправиться на помощь пострадавшим.

Денег на отправку психологов на место катастрофы у властей Приморья не было — в первую очередь туда направляли врачей-хирургов. Слабинский нашел средства сам, обратившись в католическую благотворительную организацию Caritas, миссия которой есть во Владивостоке.

Глава миссии, мужчина по имени Фрэнк, когда-то сам пережил землетрясение на островах Тихого океана и решил помочь. В Caritas нашли деньги на шестерых: одного медицинского психолога, трех психотерапевтов и двух специалистов по социальной работе. Эти средства покрыли перелет и проживание, но работали люди бесплатно. 

Первую ночь психологи провели в гостинице в Охе — там им показали хронику, снятую с вертолета. Слабинский увидел груды разрушенных домов, сложившихся в аккуратные кучи. Таких масштабных разрушений никто не ожидал, признается Владимир. Пленку с хроникой Слабинский забрал с собой и хранил ее до конца 2010-х, пока она не размагнитилась окончательно. «Было хорошо видно, что через остров шли трещины, как в фильмах катастроф, когда земля лопнула, — они тянулись и были глубокие», — описывает фрагмент видео в беседе с «Медузой» Слабинский.

На следующий день команда Слабинского приехала в Нефтегорск. Первое, что они почувствовали, — «очень сильный запах, страшный», который был там повсюду. «Это очень концентрированно все было: трупный запах смешался с запахом бетона и разрушений — очень специфический, — вспоминает Слабинский. — Я по образованию врач, в анатомичке был, в судебном морге — но здесь что-то другое. Он другой, этот запах, действительно как запах смерти». 

Под терапевтический кабинет команде психологов дали вагончик, за окном которого грохотала строительная техника, а спасатели резали арматуру и металл болгарками. Время от времени ощущались повторные толчки, вспоминает Слабинский: «Одно утешало: разрушаться уже было нечему. Все, что могло упасть, уже упало». 

За рабочий день в вагончик психологов приходили 8–10 человек. Работать специалистам приходилось «на износ в режиме нон-стоп», с пяти утра и до глубокой ночи; «классическая» психотерапия в таких условиях была почти невозможна, говорит Слабинский. По его словам, суть работы психотерапевтов в Нефтегорске сводилась к тому, чтобы помочь потерявшим родных найти дальнейший смысл жизни. Даже достойные похороны уже давали людям новые смыслы, говорит Слабинский.

И вспоминает, как у многих жителей разрушенного Нефтегорска менялось само отношение к смерти: например, мужчины делали гробы для погибших, а в перерывах между работой спали прямо в них.

«Как так произошло? Где справедливость?»

Авторы книги «Нефтегорск: трагедия и боль Сахалина» утверждают, что в ночь землетрясения из 35 врачей местной больницы в живых осталось только пятеро. Поэтому в первое время с медицинской помощью в Нефтегорске было непросто. Но уже к вечеру 28 мая на помощь прибыли медики из Охи.

Заведующий травматологическим отделением хирург Вадим Кравченко рассказывал в интервью, что приходилось не только оказывать медицинскую помощь, но и помогать откапывать людей из-под обломков: «Вытаскивали пострадавших из завалов. Если имелся доступ к руке живого еще человека — сразу ставили капельницу, если был доступ к голове — через трубочку давали людям пить. До этого чрезвычайного бедствия я даже не мог предположить, что человек может не спать целую неделю! Действительно, это немыслимо трудно, тяжело. Но именно так работали в Нефтегорске медицинские работники. Короткие передышки, стакан крепкого чая или кофе с сахаром — и опять за дело!»

Пострадавших на вертолетах отправляли в Оху: там в больнице на тысячу человек уже работали медики из Южно-Сахалинска, Хабаровска, Владивостока и других городов. Тяжелых пациентов, которым требовались сложные операции, увозили в большие города. Надежда Власова была одной из тех, кого отправили в больницу Хабаровска. У девушки диагностировали синдром длительного сдавливания: врачи долго боролись за ее руку, в хабаровской больнице она пробыла с мая по декабрь 1995 года.

До июля врачи не говорили Надежде, что в Нефтегорске погибли ее 12 родственников, в том числе маленький сын. Как мог, ей помогал муж, который сначала помогал спасать людей в Нефтегорске, а через неделю приехал к ней в хабаровскую больницу. «Он и его семья меня поддерживали в этот момент, одна бы я не справилась с этим со всем, — рассказывает Надежда. — Когда узнала, что ампутируют руку, муж пришел в больницу и сказал: „Ну и что! У меня две руки, у тебя [одна], а три на двоих хватит!“»

Впервые врачи отпустили женщину в Нефтегорск в октябре 1995 года. Вместе с мужем Власова поехала на остров и вместо города увидела чистое поле — к тому моменту его уже засыпали песком, а развалины рекультивировали. «Знаете, может быть, легче было, что я не видела, как хоронили моих родных, [не видела их] мертвыми. Казалось, что они просто куда-то уехали», — говорит Надежда.

Землетрясения и другие природные катастрофы очень травматичны для людей — прежде всего тем, что в них некого обвинить, говорит психотерапевт Владимир Слабинский. Если в происшествии есть виновные, люди выплескивают на них свою боль в виде агрессии, от этого им становится легче. Если же обвинить некого, участники событий часто начинают искать причины или винить самих себя.

Слабинский вспоминает несколько случаев из практики во время работы в Нефтегорске, специально меняя некоторые детали, чтобы по ним нельзя было установить личности пациентов. Одна женщина винила себя в том, что в тот вечер не отпустила ребенка погулять — так бы он остался жив. Другая была возмущена, что ее дочь-отличница погибла на дискотеке, а мальчики-хулиганы, которые перед землетрясением вышли покурить и подраться, остались живы: «Как так произошло? Где справедливость?» — цитирует Слабинский слова женщины.

Иногда в состоянии шока люди винили себя даже в самой катастрофе — как приятель бывшего милиционера Андрея Глебова. В момент первых толчков он прикуривал от фитиля газовой колонки, и когда дом рухнул, мужчина долгое время был уверен, что случился взрыв, в котором виноват он: «„Стою с сигаретой, звездное небо, а у меня одна мысля: ни фига себе я подкурил!“ — пересказывает слова знакомого Глебов. — У него был такой шок, что только в больнице сняли».

Слабинский сейчас специализируется на работе с пострадавшими в чрезвычайных ситуациях, но говорит, что и он сам, и его коллеги все прошедшие годы стараются вытеснить из памяти воспоминания лета 1995 года: «Сейчас модно говорить о профессиональном выгорании — мы тогда этого слова даже не знали, но, видимо, это было именно оно. Мы выгорели все — это факт: изменение поведения и реакции. Если я на протяжении нескольких лет, входя в помещение, бессознательно вычислял точки, где можно выжить [в случае землетрясения], — это о чем-то говорит. И до сих пор все квартиры, в которых я жил, не выше третьего этажа». 

«Город просто закопали»

Почему здания в сейсмоопасном Нефтегорске сложились как карточные домики? Авторы одного из исследований в сборнике «Уроки нефтегорского землетрясения» пишут, что обломками при обрушении жилых домов были убиты 80% всех погибших в Нефтегорске.  

На месте землетрясения работали группы специалистов Института литосферы РАН, ЦНИИСК, Камчатского центра по сейсмостойкому строительству, «Сахалингражданпроекта». Исследователи пришли к выводу, что при строительстве в Нефтегорске пятиэтажных домов по типовому проекту 1-447С в проекты не закладывалась необходимая сейсмоустойчивость. 

При этом строители действовали в соответствии со строительными нормами и правилами (СНиПы) Охинского района, по которым здания должны были выдержать землетрясение силой шесть баллов. Но сами СНиПы менялись: если пятиэтажки, школа, дом культуры и детский сад Нефтегорска строились в 1960-х годах, то устоявшие во время толчков двухэтажные дома — уже по нормам 1970-х, с заложенной сейсмичностью семь баллов.

Специалисты также выяснили, что неудачной была планировка всего поселка. При обрушении дома сложились в единый завал, который можно было расчищать только от краев к центру — а это значительно замедляло темпы работы. Именно компактная застройка города виновата в том, что большинство людей извлекли из-под завалов, когда они уже были мертвы, утверждают ученые.

Специалист в области сейсмостойкого строительства и расследования последствий землетрясений Марк Клячко писал, что последствия нефтегорского землетрясения толком так и не были исследованы: «Закопав, похоронив Нефтегорск, мы лишили себя возможности детально изучить причины бедствия и извлечь полномасштабные уроки из происшедшей трагедии. Как важно изучить собственные ошибки, дабы не повторить их вновь и предупредить такие бедствия в будущем!»

По мнению Клячко, сделанные 25 лет назад выводы так и не были учтены: в Сахалинской области до сих пор нет паспортизации застройки, каталога уязвимости гражданских зданий, карт сейсмического риска и сценариев бедствий для городов. 

«Если бы Нефтегорск отстроили заново, можно было бы сказать, что жизнь победила смерть и что жизнь продолжается. А так — город просто закопали и выжившие разъехались по другим местам, потеряв привычный ландшафт существования», — соглашается психотерапевт Слабинский. 

«Есть люди, и за них нужно бороться»

В городской библиотеке Охи хранится заламинированная и потрепанная страница из номера журнала «Гражданская защита» с прогнозом землетрясений на 1995 год. Одна строчка обведена карандашом: «Период с 20 по 30 июня станет тревожным для жителей Сахалина, Курильских островов и Камчатки». 

Директор Сахалинского филиала Единой геофизической службы РАН Юрий Левин говорит, что ему все время задают один и тот же вопрос: «Можно ли предсказать землетрясения?» Предсказать их со стопроцентной точностью — то есть назвать точное место, время и силу будущего землетрясения — еще никому не удавалось, отвечает Левин.

Сам он еще в 1993 году составлял долгосрочный прогноз и предупреждал администрацию Охи о возможном землетрясении в районе Нефтегорска. Сегодня в России для прогноза землетрясений создали целый экспертный совет, но сейсмологи больше не дают публичных прогнозов — потому что боятся, что их могут привлечь к ответственности за ошибочный прогноз, как было в Италии в 2012 году, говорит Левин. Поэтому ученые просто еженедельно отправляют данные мониторинга в МЧС, и уже министерство решает, надо ли обнародовать прогнозы или предупреждать население об опасности.

Левин попал на сейсмостанцию после армии и говорит, что застал «золотые годы» сейсмологии в СССР — 1980-е. Но к началу 1990-х единая сеть станций на востоке России начала разваливаться, а в марте 1994 года закрылась и сейсмостанция в Охе, на которой работал Левин. Мужчина устроился слесарем на водокачку и завязал с сейсмологией — до мая 1995-го. Наблюдениями за всем восточным регионом — территорией в три миллиона квадратных километров — занималась единственная оставшаяся сейсмостанция в Южно-Сахалинске.

Во время землетрясения в Нетфегорске Левин находился в здании бывшей сейсмостанции в Охе — жил там со своей семьей после ее закрытия и платил за аренду. После первых толчков выбежал на улицу и осмотрел город — здания в Охе были целы. Левин позвонил в Южно-Сахалинск, и там ему сообщили, что эпицентр пришелся на Ныврово — заброшенный поселок на самом севере острова, а значит, поводов для беспокойства нет. 

Юрий говорит, что узнал о разрушении Нефтегорска лишь на следующий день от друзей-связистов и человека из ФСК. Когда Левину показали кадры с места событий, он тут же отправился в Нефтегорск. О работе на водокачке Левин забыл и появился там лишь через две недели, но его не уволили за прогулы, а поддержали: после того, как по его просьбе Шойгу распорядился вновь открыть сейсмостанцию, Левин стал местной знаменитостью. И тем человеком, которого начали спрашивать о новых землетрясениях.

«В Охе у меня телефон был зеленого цвета — а я всем говорил, что он уже красный! Мне все звонили и говорили: „Вот сейчас только что тряхнуло!“ Ощущали афтершоки и то и дело спрашивали про прогноз», — вспоминает Левин, живущий сейчас в Южно-Сахалинске.

Первое время люди были так напуганы, что старались держаться поближе к сейсмологу. «Даже жили у нас на территории станции. Все было заставлено раскладушками друзей: кто-то спал в машине, кто-то на земле, а дети в комнатах. Впечатления у людей такие были: „Спокойно: раз он сейсмолог — значит, мы не погибнем! У Левина безопасно!“» — вспоминает он. 

После нефтегорского землетрясения на востоке России стали вновь открывать сейсмостанции и начали оснащать их современным оборудованием: если раньше аппаратура занимала целое здание и требовала работы нескольких человек, теперь за обстановкой можно следить с одного компьютера.

Сейчас мониторинг сейсмичности Дальневосточного региона ведут всего 47 станций — а в этот регион входят Сахалин, Курильские острова, Приморский и Хабаровский края, Амурская и Еврейская автономная области. Для сравнения: только на соседнем японском острове Хоккайдо действует около 500 сейсмостанций, что обеспечивает гораздо более точный мониторинг. Но Левин уверяет, что даже при таком разрыве в количестве станций японцы показывают примерно такие же результаты, что и российские сейсмологи, — и что японцы не ушли вперед в исследованиях землетрясений.

При этом на востоке России до сих пор не создана единая сеть сейсмостанций, которая работала в СССР, жалуется Левин. «Население Сахалинской области — 500 тысяч человек, а денег надо затратить сколько? — объясняет он. — Возьмем Северо-Курильск с населением две с половиной тысячи человек, а затратить [на создание и обслуживание станции] надо несколько миллиардов [рублей], чтобы наладить сеть. Кому это надо ради стольких человек? Только сейсмологам. По глобальным меркам населения там нет, но люди есть, и за них нужно бороться».

«Нет поселка — нет проблем»

С начала 1990-х годов население Сахалина стремительно сокращалось, с почти 800 тысяч жителей в конце 1980-х до 488 тысяч — к концу 2010-х. Сотрудник администрации Охи Александр Поземский говорит, что только за 2019 год из города «убыли» 400 человек, а в последние годы население острова если и растет, то за счет трудовых мигрантов.  

Неизвестно, сколько именно человек покинуло остров из-за землетрясения, но многие из тех, с кем говорила «Медуза», связывают падение населения острова с его сейсмической активностью. В трагическом 1995 году, по данным ЕМИСС, общая убыль населения Сахалина составила 33 тысячи человек — эта цифра включает в себя погибших и пропавших без вести в Нефтегорске.

Поземский приводит простой и понятный пример: из 23 его одноклассников в Охе остался он — и еще один человек. Мужчина связывает это с тем, что многие получили сертификат на жилье на «материке», поэтому предпочитали уезжать. «Может быть, свою роль сыграло то, что у нас был частный дом и вообще не рассматривался вопрос расселения частного сектора, — рассуждает работник администрации о том, почему не уехал сам. — А может, потому, что не планировали никуда и не рвались».  

Сейсмологу Юрию Левину в июне 1995 года приходилось часто общаться с чиновниками самого высокого уровня, которые оказались на севере Сахалина. Он положительно отзывается об их работе, но вспоминает кулуарный разговор, когда один из «депутатов» неосторожно сказал: «Нет поселка — нет проблем». 

Беседа, говорит Левин, была связана со сложной социальной обстановкой, которая сложилась в Нефтегорске еще до землетрясения: запасы нефти истощились, и людям, в основном занятым нефтедобычей, было негде работать. Добыча нефти на Сахалине снижалась вплоть до 1996 года, когда начались работы на шельфе по проектам «Сахалин-1» и «Сахалин-2». Владимир Слабинский рассказывает, что некоторые из тех, кто выжили в землетрясении, но потеряли близких и родственников, не дожили до 2000-х: кто-то покончил с собой, кто-то просто спился; третьи погибли естественной смертью. Точных данных психотерапевт не приводит.

Эльвира Гуляева тоже рассказывает, что многие не выдерживали последствий землетрясения — спивались молодыми и умирали за несколько лет: «Здесь [раньше] у них была стабильность, семьи, а тут они их хоронили. Люди пили сильно и, бывало, жили прямо на кладбищах». 

Есть и обратные случаи, говорит Гуляева, — когда люди, потерявшие всю свою семью, находили в себе силы, чтобы жить дальше: «Вот представьте, Игорь Свечников — у него еще оба пацана в НХЛ играют — ушел в баню с мужиками, а у него мать погибла, отец, брат, племянник, жена и трое детей. И он после этого сколько людей спасал и оказывал помощь им». «Медузе» не удалось поговорить с Игорем Свечниковым и его сыновьями: они не ответили на письма и сообщения в социальных сетях. 

Не все стремятся уехать. Уроженка Нефтегорска Валентина Михеева, потерявшая в землетрясении мать, за 25 следующих лет пережила еще одно землетрясение — в Южно-Сахалинске, а позже из-за работы перебралась в еще более сейсмоопасный район, город Северо-Курильск на острове Парамушир. За один лишь 2020 год здесь произошло землетрясение силой семь баллов, вызвавшее цунами, а также несколько выбросов пепла из затухающего вулкана Эбеко.

«Конечно, у меня были мысли покинуть Сахалин [Сахалинскую область], но когда начала анализировать, что у нас везде какие-то катаклизмы, смерчи и наводнения, то свыклась с мыслью. Но страх есть и сейчас», — объясняет Михеева. В мае 1995 года Валентина была на учебе в Южно-Сахалинске и получила телеграмму от отца: «Мама умерла. Я — жив». Отправиться в Нефтегорск студентка смогла лишь через месяц — у Михеевой был месячный ребенок. На месте поселка она увидела «грядки бетона». 

«Нефтегорск был таким, каким его описывают в статьях: белые красивые пятиэтажки, очень чистые. Очень мало было транспорта — проезд по самому Нефтегорску был запрещен, — поэтому мы жили там и ничего не опасались, не боясь. И природа была в шаговой доступности, — вспоминает родной город Валентина. — Он был маленьким, но очень уютным, у меня самые светлые воспоминания о поселке. Без слез не могу об этом вспоминать». 

Ходить, плакать, унижаться

1 октября 2003 года Эльвира Гуляева схватила сотовый телефон, обувь и вместе с дочерью выбежала на улицу из своей квартиры в Горно-Алтайске. В этот день на Алтае случилось землетрясение — силой всего три балла, но эпицентр был близко, и жители верхних этажей ощутили толчки. На улице Гуляева встала посредине между двумя домами: говорит, что давно прикидывала, куда может упасть дом в случае землетрясения, и приглядывала безопасные места.

С катастрофы в Нефтегорске к этому моменту прошло восемь лет, Гуляева и ее родители переехали в на Ал — но снова почувствовали опасность. «Я так боялась, что снова придется ходить и доказывать, что тебе что-то положено, — вспоминает Эльвира. — Меня это кошмарило, а не то, что меня что-то покалечит или убьет. Мы тогда за миг всего лишились, а была жизнь! Ты — никто, у тебя нет ничего. Опять страх пережить весь сумасшедший бюрократизм заново — ходить, плакать и унижаться».

В конце мая и июне 1996 года власти решили выделить материальную помощь пострадавшим в землетрясении — до 50 миллионов рублей (около 10 тысяч долларов по тогдашнему курсу) на семью за возмещение материального вреда, а также 20-кратный минимальный размер оплаты труда за потерю члена семьи. Для пострадавших в землетрясении жилье оставалось главной проблемой: когда жителям разрушенного Нефтегорска сказали, что восстанавливать его не будут, им пришлось долго ждать сертификатов на квартиру. Многие получили их только в 1996 году — до этого ютились у родственников. Пострадавшим выдавали квартиры в любой точке России — кроме Москвы и Петербурга. Значительным упущением, замечал глава администрации Охинского района Наиль Ярулин, было то, что власти жестко выделяли по 18 квадратных метров на человека, а если квартира имела чуть больший метраж — люди платили за дополнительное пространство сами.

Гуляеву, ее родителей, дочь и мужа записали в одну семью и выдали 50 миллионов на всех, но этого, уверяет женщина, было недостаточно: «При дикой инфляции деньги обесценивались очень быстро, новую квартиру взамен разрушенной было не купить». К тому же, вспоминает Гуляева, выплаты начались только через полгода, а до этого она все лето проходила в одном спортивном костюме. Сертификат на покупку квартиры Эльвира получила осенью 1996 года и переехала в Горно-Алтайск.

На Алтае Гуляева и сама стала чиновницей: она работает в органах исполнительной власти, а до этого несколько лет трудилась в администрации одного из районов региона. Женщина говорит, что при любой возможности старается заступаться за людей, но не связывает это с пережитыми последствиями землетрясения.

«Просто по жизни так складывается. Если чисто по-чиновничьи сказать — я знаю, куда отправить человека, и знаю, что этот человек будет ходить. Если сил у него хватит — он дойдет. А может, получит отписку, и все — затухнет. Но если я могу помочь, кому-то позвонить, чтобы было быстрее, — стараюсь помочь. Не за тем, чтобы меня кто-то похвалил. Я просто к этому так отношусь, — говорит Гуляева. — Нет, я не всесильна, но если могу, то стараюсь помочь. Люди это ценят». 

* * * 

Жители Нефтегорска все же восстановили свой город — правда, в цифровом виде. В закрытой группе в «Одноклассниках» они собрали сотни архивных фотографий и видео, а также множество историй. Но если в начале 2000-х годов люди в основном делились новостями, общались и поздравляли бывших нефтегорцев с праздниками, то сейчас все чаще сообщают о смерти земляков. 

Выжившие встречаются и в офлайне. Каждое 28 мая жители бывшего Нефтегорска стараются приезжать на север Сахалина: посещают кладбище и кладут цветы к памятнику в центре разрушенного города. Но встречи в этот день проходят и в других городах России, где сейчас живут жители Нефтегорска. 

На одной из таких встреч в Петербурге в 2010 году Инна Климова встретила своего одноклассника — он был первым, с кем заговорила женщина, когда в мае 1995 года только выбралась из-под завалов. Вскоре Климова вышла за него замуж. Светлана Паршина, у которой в землетрясении погиб муж, позже тоже вышла замуж за земляка, который потерял родственников в пожаре.

«У нас же маленький поселок — не больше трех тысяч, в основном все друг дружку знали, учились в одной школе, и все как-то соседями были, — объясняет Паршина. — Это сейчас я в Охе не знаю, кто в подъезде напротив живет. После землетрясения действительно образовались пары: были, например, те, кто потеряли всю свою семью, но сплотились и стали мужем и женой».