Чем путинские «иностранные агенты» похожи на сталинских «врагов народа» — а чем нет? Максим Трудолюбов отвечает и советует книги о разных видах репрессий и государственного насилия

Российская власть последовательно работает над тем, чтобы представить своих оппонентов «иностранными агентами». Эта политическая технология многократно опробована в разные эпохи и в разных условиях. Простое отнесение оппонента к числу внешних врагов превращает внутриполитический спор в войну. Но это в предельном варианте. У множащихся норм об «иностранных агентах» есть и вполне конкретный контекст российского правоприменения. В нем любые нормы занимают место (а точнее, постоянно движутся) в хаотичной правовой системе с ее избирательностью, необязательностью и использованием уголовных дел для улучшения отчетности. Колумнист The New York Times и редактор нашей рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов объясняет, почему это не делает жизнь граждан легче, но лишает жутковатые «иноагентские» законы той политической серьезности, которая могла бы сделать режим тотально репрессивным.

Оппонентам — война

Множество политических культур прибегали к отчуждению неугодных членов общества и превращению их в «других», даже во врагов. Благодаря французским революционерам выражение «враг народа» прочно связалось с идеей социальной революции.

В центре советской политической системы, возникшей после революции 1917 года, стояла партия, лидеры которой были уверены, что обладают окончательным знанием о ходе истории. Создатели ВКП (б), партии большевиков, считали себя «наиболее сознательными» представителями главного в их иерархии ценностей общественного класса — пролетариата (хотя в большинстве своем по происхождению и роду занятий никак не могли быть к нему отнесены).

Исследователь политических партий Морис Дюверже сравнивал организации такого типа с монашескими орденами — они становились для своих членов смыслом и делом жизни. У такой партии не было задачи добиваться массовой популярности — новые малознакомые активисты могли оказаться угрозой для подпольной структуры. Важнее было охранять сакральное учение от ересей и блюсти чистоту рядов. Поэтому история компартии до революции — это история конспирации, расколов и опасений предательства.

Достигнув своей первой цели, то есть революции, ВКП (б) вынуждена была иметь дело с оппонентами в новой для себя ситуации открытого публичного противостояния и растущей численности партии. Все покушения на демократизацию большевики пресекли с самого начала: разогнав Учредительное собрание и очистив политическое поле от конкурирующих — и более популярных — партий. Партия-элита не должна была никому ничего доказывать и не должна была терпеть присутствия других политических сил рядом с собой.

Поскольку партия обладала окончательным знанием, она не могла совершать политических ошибок. А значит, любые проблемы и кризисы вожди СССР должны были объяснять происками врагов — носителей чуждых классовых ценностей или агентов иностранных держав. Оба обвинения — в тайных симпатиях к буржуазии и в шпионаже — нередко комбинировались без всякой заботы о правдоподобии. Задача была превратить оппонентов в «других», чтобы противостояние с ними выглядело не как спор (который еще не известно, кто выиграет), а как справедливая война.

С конца 1920-х годов Сталин говорил о том, что по мере продвижения к коммунизму, сопротивление капиталистических элементов будет возрастать и классовая борьба — обостряться. И она обострялась прямо на глазах у публики: на сталинских показательных процессах практически все подсудимые становились «приспешниками буржуазии и шпионами». Именно вовлечение общества сделало кампанию по поиску «врагов народа» такой массовой и продолжительной. Репрессии создавали атмосферу страха, а она, в свою очередь, запускала сами репрессии на новый круг.

Врагам — закон

Мы живем в другое время и в другой политической реальности. Советская Компартия, изгнав и уничтожив прежнюю элиту, заняла в итоге ее общественную нишу. В сегодняшней России элита, наоборот, по сути, заняла нишу партии — закрытой управляющей корпорации с собственными, как правило, неписаными законами распределения благ и власти.

Разница в том, что никакого великого знания она обществу не несет, хотя в раннее постсоветское время «партия элит» еще пыталась делать вид, что знает ход истории и понимает, что делать со страной (например, проводить либеральные реформы). Но сейчас эти претензии отброшены, осталась только техника превращения политического оппонента в «другого».

Ярлык «иностранных агентов», который был введен в закон в 2012 году, удобен для этой цели — он позволяет избежать разговора на равных и частично подорвать общественную поддержку оппонентов — все-таки люди опасаются иметь дело с «агентами». Но может ли эта технология, как в советское время или в других тоталитарных режимах, превратить спор в войну? Скорее всего, не сможет — в силу особенностей российского правоприменения, которое одновременно и облегчает действия властей, и снижает к этим действиям доверие.

С появлением каждой новой поправки поле возможностей для признания людей и организаций «иностранными агентами» расширяется. Представлять самый широкий набор денежных отношений в качестве «иностранных источников финансирования» становится все легче («даже если ваша бабушка из Латвии вам прислала деньги на оплату учебы, то вы иноагент»). Положения закона о СМИ, регулирующие назначение иноагентами физических лиц, не требуют устанавливать связь между распространением информации и «оплатой» этого действия из-за рубежа — то есть простых фактов публикации и получения денег «от бабушки» достаточно для присвоения статуса.

На этом власти не останавливаются

Вполне возможно, что правоохранители будут расширять действие «иноагентских» законов просто потому, что это очень удобные для них документы. Полицейским и следователям всегда нужно заботиться об улучшения отчетности — это их премии и карьеры. Что может быть проще, чем признание граждан «иноагентами» за публикации, если в эпоху социальных сетей все постоянно что-нибудь публикуют, а трансграничных финансовых контактов у людей немало?

Законы об «иноагентах» — не лучше и не хуже множества других размытых норм, которые висят над российскими гражданами как потенциальная опасность. Не новость и то, что государство может ограничивать высказывания граждан — оно давно могло это делать (см., например, суды за репосты). Не новость и избирательное, и расширительное применение права — уголовные статьи о «мошенничестве» и «растрате» таковы, что позволяют при желании любого коммерсанта и руководителя предприятия с доступом к бюджетным средствам сделать уголовным преступником. 

Этот произвол несет людям настоящие беды, но он не страшен так, как была страшна политическая машина производства врагов народа. Окончательно превратить общественную дискуссию в войну законы об иноагентах не смогут. Очевидная инструментальность этой технологии лишает ее идеологического жала, которое несло наибольшую опасность в сталинское время. «Иноагенты» и «враги», созданные такими правоохранителями по таким, очевидно ситуативным, законам, не внушают обществу страха.

Современные российские школьники не озабочены ловлей шпионов, как их советские предшественники десятки лет назад, а взрослые граждане не склонны винить в проблемах страны иностранцев. На вопрос о том, почему люди выходят на акции протеста, опрошенные в основном отвечают: из-за «недовольства положением дел в стране», а не потому что «людям заплатили». Ответственность за проблемы страны люди возлагают на российские власти, а не на чужие. Несмешные шутки про Обаму в подъезде остаются несмешными шутками.

Что еще об этом почитать

По ту сторону права: Законодатели, суды и полиция в России: сб. ст. Волков В., Трудолюбов М. (ред.). М.: Альпина Паблишер, 2014 

Сборник статей сотрудников Института проблем правоприменения Европейского университета в Санкт-Петербурге, выходивших в газете «Ведомости». Небольшие тексты, суммирующие исследования лучшей в России группы ученых, занятых изучением правоохранительных органов и правоприменения, отвечают на вопросы о том, насколько глубок обвинительный уклон, в чем именно проявляется избирательное применение закона, каков реальный механизм «палочной системы». Благодаря их работам, постепенно складывается картинка того, как работают и чем мотивированы российские правоохранители.

Priestland D. Stalinism and the Politics of Mobilization: Ideas, Power, and Terror in Interwar Russia. Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 2007

Оксфордский историк Дэвид Пристланд, автор нескольких книг о советской и мировой истории, разбирает в этой работе устройство политической борьбы в СССР. В центре внимания автора конкурирующие идеологические течения внутри большевистской элиты и инструментализация понятия «классовая борьба», благодаря которой оппонентов (среди которых было немало вчерашних соратников) превращались в «носителей буржуазных ценностей», «капиталистическое охвостье» и, конечно, «врагов народа».

Жирар Р. Козел отпущения. Перевод Г. М. Дашевского. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2010.

Рене Жирар обращается к ранним формам религии, чтобы понять отношения между порядком и насилием в человеческих обществах. Это книга о том, как устроены гонения, как общество выбирает жертву, которая должна быть и достаточно «своей», и достаточно «чужой».