Приемная дочка — ваша проблема В России приемных детей все чаще возвращают обратно в детдома: родителям не хватает ни знаний, ни поддержки. Но все может быть иначе

С 2014 по 2019 год число возвратов приемных детей в детдома выросло почти вдвое, подсчитал проект «Важные истории». При этом 63% таких возвратов в 2019 году случилось по инициативе самих приемных семей, а не органов опеки. Как правило, будущие приемные родители не знают, какой тяжелой может быть адаптация приемного ребенка в новой семье, а государство не всегда оказывает необходимую поддержку в первые годы после усыновления. По просьбе MeduzaCare Александра Сивцова разбирается, почему возвраты приемных детей происходят так часто и как можно улучшить эту ситуацию. Все имена героев изменены по соображениям безопасности.

Эта статья — часть нашей программы поддержки благотворителей MeduzaCare. В сентябре 2020 года она посвящена детдомам, опеке и усыновлению. Все материалы можно прочитать на специальном экране.

Вероника взяла двухлетнего Игоря из детского дома и вернула его спустя 12 лет. Сейчас он находится в СИЗО по обвинению в воровстве. Когда семья решила усыновить мальчика, их кровные дети уже учились в старшей и средней школе. В то время пройти школу приемных родителей можно было только по желанию. Чтобы в ней заниматься, семье приходилось бы ездить в соседний город. «И я не знаю, что нам дала бы школа. В то время был упор [на то], что любить надо и все — и опыта не было, нюансов не знали. А еще нам передавали ребенка как домашнего, долго жившего с вполне благополучной, но умершей матерью. Я много лет не знала о его очень травматичном прошлом. Если бы я сразу знала [о его прошлом], я бы по-другому себя вела. Уверена, что все сложилось бы по-другому», — рассказывает Вероника.

Уже позже Вероника нашла родственников Игоря, и ей рассказали, что родная мама мальчика пила, в семье ежедневно были скандалы, позже мать умерла из-за алкоголизма. Но тогда Вероника относилась к Игорю как к обычному ребенку, наняла няню, а в три года стала водить его в детский сад. «Если бы я знала, что у него было все настолько травматично, я бы подумала, сможет ли семья с работающими родителями дать ребенку необходимое внимание. С такими детьми нужно было быть вместе, а не отдавать их в садик. А тогда я думала: „Продолжаем жить — главное любить“. Ходим на работу, дома любим», — вспоминает Вероника.

В детском саду сын сразу стал воровать, но семья не обратила на это большого внимания, решив, что у детей такое бывает часто. Вероника долго не обращалась за помощью. Но с возрастом привычка воровать не исчезла — из-за этого Игоря рано или поздно выгоняли из всех детских коллективов. Веронику просили больше не приводить сына в секции, так как во время занятий он все время переключал внимание на себя. Мальчика перевели сначала в частную школу, а потом и на индивидуальное обучение. Однако даже учительница по русскому языку, которая приходила к Игорю, через полгода занятий попросила сделать перерыв, потому что не справлялась. «Специалисты говорили, что у Игоря есть ко мне доверие. Но сказали, что я с ним не справлюсь, что таким детям нужна жесткая дисциплина», — вспоминает Вероника.

Когда у приемного сына начался подростковый возраст, Вероника почувствовала, что живет будто на вулкане. «Игорь регулярно попадался на воровстве и попадал в полицию. Несколько раз мы были на комиссии по делам несовершеннолетних, каждый раз я получала штрафы за ненадлежащее воспитание. Я дошла до состояния, [когда поняла] что наша семья так жить не может: у нас нет дома, потому что в доме живет человек, который ни во что семью не ставит, от нас ему нужны деньги, учиться он не хочет», — говорит Вероника.

Перед тем, как принять решение о возврате ребенка, семья уговаривала Игоря поехать в частную школу для детей с девиантным поведением: для детей с 14 лет в учреждении требовалось их собственное согласие. Игорь отказался. Тогда опека уговорила Игоря провести в детском доме два месяца. «Через два месяца я поняла, что не могу вернуть все назад. Мы с семьей больше так жить не можем. Мы вернулись в нормальную жизнь, когда все друг другу доверяют, нет обмана и воровства. Я написала отказ, он тогда: „Мама, а если я соглашусь на Казань?“ Поздно. Мы уже не раз проходили, когда сын соглашался на что-то, а потом отруливал назад», — рассказывает Вероника. В детском доме Игорь угрожал убить себя, его отправили к психиатру, а после этого на два месяца — в психиатрическую лечебницу. Чуть позже его снова обвинили в воровстве — и на этот раз отправили в СИЗО.

«Он очень хороший на самом деле. Было чувство, что в нем два человека: чуткий, любит готовить, с ним можно поговорить по душам, а потом тумблер переключили — и человек задурманенный, — объясняет Вероника. — Если бы мы с самого начала знали все о его прошлом, то уделили бы внимание лечению травм: как сломанную руку, чтобы она правильно срослась, закрепляют сначала в гипсе, а не двигают ею, как будто она здоровая. А так мы думали, что он такой же [как и все], и говорили: „Давай с этой рукой двигайся как все“».

По наблюдениям Алены Синкевич, координатора проекта «Близкие люди» благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», перед тем, как вернуть ребенка в детдом, родители часто ставят условия. Например, если ребенок ворует, прогуливает уроки, возвращается домой позже обещанного и бьет брата, ему говорят, что если он сделает это еще раз, его сдадут в детдом. «Список обычно бывает длиннее: не снимешь ботинки при выходе, будешь грубить бабушке и т. д. Но ребенок это делает, не потому что он плохой, а потому что по каким-то причинам не может вести себя иначе. А у родителя создается иллюзия: „Я не виноват, не я сделал выбор, ребенок сам нарушил правила“», — рассказывает Синкевич.

По ее опыту, приемные родители также могут резко отказаться от ребенка, если кто-то в семье серьезно заболел, умер или изменилась финансовая ситуация из-за потери работы. «Это кризис для всей семьи, и в ней склонны скидывать балласт. Таким балластом может оказаться приемный ребенок», — говорит Синкевич. Кроме этого, его могут вернуть в детдом, если в семье родился кровный ребенок, а приемный сильно ревнует и представляет опасность для младенца. Еще одно испытание для родителей — школа. «У приемных родителей появляется иллюзия, что есть родители идеальные, которые справятся, а они не очень хорошие и лучше им ребенка не мучать», — объясняет Синкевич.

По словам президента фонда «Бюро добрых дел» Анны Чупраковой, основная масса возвратов происходит в течение первого года после усыновления, с началом школы и в подростковом возрасте. Она отмечает, что ситуация усугубляется из-за того, что многих родителей заранее не предупреждают, что выходцы из детских домов могут воровать, убегать из дома или проявлять сексуализированное внимание к другим членам семьи — приемная семья может быть абсолютно не готова к такому поведению.

В последние годы число возвратов приемных детей заметно выросло. Эксперты связывают это с запуском федеральной программы «Россия — без сирот» в 2013 году. Ее придумали после принятия закона Димы Яковлева, запрещающего американцам усыновлять российских детей. В рамках программы «Россия — без сирот» людей не только настойчиво призывали забирать детей из детдомов, но и увеличивали ежемесячные и единовременные выплаты людям, решившимся на разные формы опеки. При этом, как отмечают эксперты, семьи не проходили достаточную подготовку и не получали необходимого сопровождения специалистов уже после усыновления.

Анна Чупракова замечает, что волна возвратов детей в детдома началась в 2016 году, через несколько лет после запуска программы. Это подтверждает исследование «Важных историй». Согласно их подсчетам, с 2014 по 2019 год показатель возврата детей в детские дома вырос почти вдвое. Если в 2014 году в детдом возвращались восемь детей на каждые 100, устроенных в семьи, то в 2019 году эта цифра выросла до 14.

63% возвратов детей в детдома в 2019 году случилось по инициативе приемных семей, а не органов опеки. Чупракова отмечает, что на старте программы «Россия — без сирот» люди в основном брали детей до 10 лет. А когда они стали подростками, приемные родители перестали справляться с ними.

Другая проблема — в России не ребенку подбирают семью, а семья, как в магазине, выбирает детей на сайте «Усыновите.ру» или в базе опеки, считает Чупракова. По ее наблюдениям, о характере детей в анкетах пишут немного и, как правило, положительные моменты. «Но во многих странах делается наоборот: не ребенка в семью подбирают, а семью подбирают ребенку. Ищут ту, у которой наибольший ресурс в тех или иных моментах: например, материальный, если ребенку требуется регулярное медицинское сложное обслуживание. Или, если ребенок пережил насилие, семья должна иметь подготовку, чтобы принимать его. У нас не всегда особенности ребенка и семьи учитываются», — рассказывает Чупракова.

Вы можете помочь фонду «Бюро добрых дел»

«Корыстолюбие и равнодушие — это модель выживания»

Но даже если ребенка выбирали не по каталогу, а, наоборот, подобрали ему семью с учетом всех особенностей его здоровья и поведения, это не гарантирует отсутствие проблем. Так было у Лены. Они с мужем несколько лет планировали взять ребенка из детского дома. В семье были крепкие отношения, супруги строили дом, уже родилась первая дочь. Пара пошла в школу приемных родителей, когда Лена была беременна второй дочерью. «Для нас стало открытием, что в детских домах здоровых детей нет — только подростки или дети с инвалидностью. На остальных стоят очереди. И если мы правда хотим помочь, то это должны быть такие дети», — вспоминает Лена.

Психологи посоветовали, когда лучше взять ребенка, учитывая возраст кровных детей. Когда старшей дочке исполнилось пять, а младшей — два, Лена с мужем взяли девочку Галю с психоречевыми нарушениями и врожденным мышечным заболеванием. «Мы были уверены, что готовы к ребенку. Знали, что трудно будет, но силы есть. Мы очень долго готовились», — рассказывает Лена.

Лена вспоминает, что в детском доме Галя была «милая, ласковая, за ручку держала, в глаза смотрела и улыбалась». Семью ничего не насторожило. После трех встреч семья решила удочерить Галю. Только при выезде воспитатели предупредили Лену, что у девочки синдром кукушонка и надо быть осторожнее, так как она может сильно обижать младших.

Дома Галя сразу стала вести себя агрессивно — первые три месяца была жесткая адаптация, она пыталась найти место в семье, вспоминает Лена. Галя стала обижать младшую дочь, но Лена с мужем не сразу это заметили, так как в их присутствии Галя, наоборот, ее гладила. Из-за этого у младшей дочки случился откат в развитии, вспоминает Лена. Она стала писаться под себя, перестала разговаривать, начала мычать, ложилась на пол и долго плакала. «Я думаю, чего она злится? Галя такая добрая, — говорит Лена. — А потом мы увидели, как она ее обижала. Когда они были один на один, Галя один раз ее чуть не убила кирпичом. Повезло, что она слабенькая, муж вовремя заметил, и кирпич упал рядом с младшей, а не на нее. У нас сразу никакой любви — все пропало. Был инстинкт защитить своих кровных детей».

Лена с мужем решили работать над поведением девочки с помощью специальных книг. В органы опеки за помощью семья не обращалась из-за боязни осуждения. «Им было непонятно, почему мы взяли тяжелого ребенка из детдома, имея своих кровных. Они многое повидали и считали, что это ради выгоды. Поэтому мы боялись сказать, что у нас начались проблемы», — вспоминает Лена. Когда у Гали стало хуже со здоровьем, семья поставила ее на учет в Московский хоспис. «Там психолог сказал нам завязывать, иначе мы себя погубим. Мы обращались еще к четырем психологами, и все говорили, что нам надо ее сдать [обратно в детдом], — говорит Лена. — В это же время у старшей дочки начались проблемы: в детском саду она сидела в углу, раскачивалась и ни с кем не общалась. Психолог сказал: „Я вижу, что у вас есть проблема. Приемная дочка — ваша проблема. Вам от нее надо избавиться“. Но куда мы избавимся? Это наш ребенок, нет пути обратно».

Родители восстанавливались и набирались сил, когда Галя ходила в детский сад. Но во время самоизоляции семья снова оказалась на грани возврата. Галя всех называла мамой, а к Лене обращалась со словами: «А ты умирай — я себе другую маму найду». Тогда семья обратилась в фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам». «Их психолог нам объяснила, что у Гали из прошлой жизни тяжелые травмы: жестокое обращение, в том числе последствия сексуального насилия, нет привязанности. Ребенок полностью сломан. [У нас дома] она почувствовала безопасность, и начали всплывать последствия этих травм, — вспоминает Лена. — Я была не готова, была уставшая. Нам показали, что можно спокойнее реагировать, зная ее прошлое. Сейчас стало легче».

Отношения в семье постепенно складываются. Когда Галю госпитализировали в хоспис, две кровных дочки Лены с первого дня спрашивали, где она находится. У самой девочки, хотя ей сейчас пять лет, начался кризис трех лет — но это считается хорошим признаком развития для ребенка из детского дома.

Адаптация приемного ребенка в среднем длится от одного года до пяти лет — и подготовить ребенка к семейной жизни заранее невозможно. «Для приемного ребенка слово „семья“ может быть пугающим. Сколько бы вы ни говорили, что семья — не всегда плохо, если его опыт говорит, что это опасно, то поверить в другое трудно», — рассказывает Алена Синкевич. Первое время, говорит Синкевич, ребенок в приемной семье пытается вести себя так же, как в условиях детского дома, и не понимает, зачем ему отказываться от старых установок. Он привык к условиям, где очень мало разрешено и почти ничего нельзя — работают четкие правила. Следуя им, ребенок может быть успешным. В семье же порядок держится на ответственности. Из-за этого ребенок не понимает, как же теперь жить. Синкевич отмечает, что ребенок может руководствоваться идеей, что ему важно выжить прямо сейчас, а что будет дальше — не важно. «И его тогда бесполезно просить о чем-то, его не волнуют понятия стыда и репутации. Он делает все, чтобы выжить: „Если я это не сделаю, завтра может не наступить“», — объясняет координатор «Близких людей».

Схемы выживания у ребенка из функциональной семьи и детского дома отличаются, говорит Синкевич. В семье достаточно быть рядом с мамой, и все будет хорошо. В детском доме ребенок один — он должен сам о себе позаботиться. Такой ребенок ни к кому не привязывается и не понимает, что могут быть особые близкие люди — для него все взаимозаменяемы. «Их жизнь научила, что привязываться не нужно, и то, что мы называем корыстолюбием и равнодушием, — это модель выживания. Чтобы выжить в такой системе, ты должен научиться брать ресурс, откуда можешь. Обязательно возьми, сколько можешь — иначе не выживешь. У ребенка нет того, кто его защищает. Адаптация в семье заключается в том, чтобы ребенок отказался от одной схемы и принял новую», — объясняет Синкевич.

Универсальных правил для адаптации в новой семье нет — все зависит от опыта конкретного ребенка. Например, ребенок, который какое-то время жил в функциональной семье с любящими родителями, будет горевать, что лишился близких, но понимать, что такое значимый взрослый и как с ним можно взаимодействовать. Хуже — если ребенок провел в детдоме всю жизнь или сталкивался только с негативным опытом общения с близкими взрослыми, говорит Синкевич.

Перед тем, как оказаться в детдоме, Антон рос с двумя сестрами — старшая заботилась о нем, по сути, выполняя функцию значимого взрослого. Но, помимо этого, семья была крайне неблагополучной. Из-за нехватки еды дети с раннего возраста научились воровать. Кровные родители избивали Антона, ради смеха поили водкой, занимались сексом в его присутствии. В детдоме он оказался в пять лет. С тех пор от Антона дважды отказывались приемные семьи.

В третьей семье, где Антон живет сейчас, он оказался совершенно случайно — его приемная мама Ольга не собиралась брать еще одного ребенка. На тот момент у нее был кровный 11-летний сын и две приемных дочери с расстройством аутического спектра. Ольге написала знакомая психолог из школы приемных родителей и рассказала про восьмилетнего Антона, которому на тот момент грозило уже не только возвращение в детдом. «Я сказала, что могу попробовать помочь: взять его временно и искать семью. Потому что если Антона сейчас никто не заберет, его поместят в психиатрическую больницу, диагнозы усугубятся. А с каждым возвратом поведение у ребенка ухудшается — с таким бэкграундом его уже никто не заберет», — вспоминает Ольга.

Антон, Ольга, знакомая-психолог и прошлая приемная мама встретились в опеке и за полтора часа оформили предварительную опеку. «К ребенку тогда подошла сотрудница органов опеки и говорит: „Смотри, это уже не твоя мама, а вот это уже твоя мама. Ты понял?“ — и все. Предыдущая мама отвезла Антона с его вещами к нам домой», — рассказывает Ольга.

Сначала Ольга действительно искала Антону новую семью, даже создала отдельную группу в фейсбуке, куда приглашала потенциальных родителей. Но через полтора месяца решила, что мальчика нельзя больше никуда отдавать. «Конкретно его нельзя возвращать — очередное перемещение его сломает», — говорит Ольга.

В ее семье Антон живет уже три года — за это время он ужился с другими детьми. Хотя первое время синдром кукушонка был и у него: Антон вел себя агрессивно и старался переключить все внимание Ольги на себя. За то время, пока он жил в одной комнате со старшим сыном Ольги, у последнего развилась легкая форма депрессии. Из-за этого семье пришлось переехать в другую квартиру, чтобы расселить всех детей по разным комнатам.

Антон также проявлял аутоагрессию: бился головой об стену, просил выбросить его на помойку, кричал, что всех ненавидит, щипал себя до черных синяков. «Он махался: „Я себя убью, сброшусь“. Чуть одноклассницу не убил. Были поджоги, воровство, сексуализированное поведение — и каждый день, а не время от времени», — вспоминает Ольга.

По ее словам, важно понимать, из-за чего ребенок так себя ведет. «Я видела, что ребенок просто страдает. Это не истинные его эмоции, а боль, отчаяние, усталость от того, что его жизнь так складывается», — рассказывает Ольга. Это понимание давало Ольге опору, хотя часто возникало чувство, что она находится на пределе своих ресурсов. Ольга обращалась к специалистам. Больше года они с Антоном ходили к трем психологам, в два фонда: «Арифметика добра» и «Волонтеры в помощь детям-сиротам».

«И я много с ним говорила, границы ставила. Много раз проговаривала, что я его никуда не дену, что у нас есть правило в семье — детей не возвращать, — говорит Ольга. — Что он сам по себе хороший — только поступки плохие, что он не виноват в таком отвратительном поведении, что оно обоснованное и понятное — и я не осуждаю его. Он сначала кричал, что слушаться не будет, что будет еще хуже, но я свою линию гнула, говорила, что он хороший. В целом транслировала ему устойчивость, уверенность и надежность. И это сработало постепенно, хотя, конечно, есть еще хвостики».

Вы можете помочь фонду «Волонтеры в помощь детям-сиротам»

«Испуганные дети делают пугающие вещи»

С 2012 года все люди, которые собираются взять ребенка из детдома, должны пройти школу приемных родителей. Единого стандарта работы таких школ нет, в каждом регионе они работают по-своему. Где-то есть только лекции, где-то проводят тренинги и организуют психологические консультации, а в некоторых регионах распространен формат дистанционного обучения: кандидатам присылают материалы, чтобы они изучили их самостоятельно. «Потом кандидаты приезжают, подписывают документ, что они якобы сдали экзамен — у них никто не проверяет ничего, — говорит президент фонда „Бюро добрых дел“ Анна Чупракова. — Этот формат преступный совершенно: люди не подготовлены к усыновлению».

Если кандидат действительно прошел практический курс в школе приемных родителей, а потом готов все повторить на практике, то шансы на успешную адаптацию повышаются. Алена Синкевич вспоминает одну из историй успеха. «[Одной девушке] попалась хорошая школа [приемных родителей]. Там ее учили процедуре: кладешь ребенка на живот, носишь его, создаешь телесную близость, потом он как будто рождается, ты даешь ему бутылку, потом ребенок начинает ползать и ходить, — вспоминает Синкевич. — Эта умозрительная рекомендация была реализована на практике — и такой идеальной привязанности между приемной мамой и ребенком я не видела. Хочется ее даже звать на лекции, чтобы она рассказывала свою историю, хотя это не универсальный опыт. Подростка на живот не положишь».

«У нас распространена культура „Я сам все знаю, я сам все смогу“ и представление, что обращаться к психологу стыдно. Особенно популярно это в селах и в консервативных семьях», — так Анна Чупракова объясняет, почему приемные родители часто не справляются с детьми и возвращают их обратно в детдом. Усугубить ситуацию может тайна усыновления: такие родители скрывают от всех, что ребенок приемный, и боятся обратиться за помощью, опасаясь, что их секрет будет раскрыт.

По мнению Синкевич, любой приемной семье нужна помощь, но ее объем зависит от того, как много у родителей ресурсов и насколько тяжелый им попался ребенок. Заниматься этим должна государственная служба сопровождения замещающих семей — она работает по всей стране. Однако Чупракова отмечает, что в некоторых регионах сильно не хватает специалистов: на одного сотрудника вместо 30 подопечных по нормам приходится 200. Из-за этого служба часто просто не успевает включиться в работу. Кроме этого, в службах сопровождения пока мало психологов, которые специализируются на особенностях и потребностях приемных семей. «Опека же в нашей стране — орган карающий, который грозит и запугивает, — говорит Чупракова. — Есть регионы, где опека совершенно не понимает приемных семей, и на этапе, когда все плохо, не способствует выходу из кризиса».

Некоторые школы приемных родителей по собственной инициативе предлагают приемным родителям помощь не только до, но и после усыновления. Но такой формат в России пока не популярен — хотя в странах Европы, например во Франции, обучение в государственной школе приемных родителей устроено именно так.

Если ребенок уже подрос, то помощь важно оказывать не только родителям, но и ему самому. Например, фонд «Шалаш» проводит занятия для приемных детей от 7 до 13 лет, где их учат метапредметным навыкам, то есть адаптируют к учебе. «До попадания в приемную или замещающую семью психологическим, эмоциональным, педагогическим развитием ребенка, скорее всего, никто не занимался: он много чего не знает и попадает в школу, где от него ждут умения конструктивно общаться со сверстниками, доводить дела до конца, быть ангелом-роботом, — рассказывает Лиля Брайнис, социальный психолог и директор благотворительного фонда „Шалаш“. — Ребенок [на это] выдает много реакций, не потому что он злой, а потому что по-другому не умеет. [Приемные] дети бывают неуспешны в школе, школа и родители одноклассников ругаются, требуют исключить „неудобного ребенка“, родителям непросто — и из-за этого они могут возвращать детей».

Когда ребенок находится в стрессовом состоянии, у него нет сил исследовать, интересоваться, учиться, отмечает Брайнис. Задача социальных работников и фондов — дать ребенку опыт безопасного пространства и успешности, где взрослые помогают ему. В «Шалаше» педагогическая команда учит детей следовать правилам и выражать эмоции. «Испуганные дети делают пугающие вещи — это девиз нашего фонда. Для нас большая победа, когда ребенок вместо того, чтобы бить, может сказать: „Мне больно, неприятно. Отойди пожалуйста“», — объясняет Брайнис.

Вы можете помочь фонду «Шалаш»

Президент благотворительного фонда «В ответе за будущее» Анна Сошинская говорит, что зачастую школа может быть вообще не в курсе, что ребенок приемный, а даже если педагоги знают об этом, им часто не хватает понимания, как выстраивать отношения с такими учениками. Их никто этому не учил.

Также у приемного ребенка, продолжает Сошинская, могут возникнуть проблемы с комиссией по делам несовершеннолетних: например, он что-то украл — и его сразу ставят на учет и рассматривают как вора. Если его дразнят в школе, он становится агрессивным, ввязывается в драку. «Никто не берет в расчет, что ребенок испытывает страшный стресс после того, как лишился кровных родителей, попал в детский дом, затем ― в приемную семью, а теперь еще и вынужден привыкать к новой школе. Никто не думает о том, что он сейчас находится в состоянии дезадаптации. А еще у ребенка может быть серьезное заболевание, например ВИЧ, и он в какой-то момент может отказаться от приема препаратов», — отмечает Сошинская. 

«Получается, что семье и так очень тяжело: процесс адаптации в самом разгаре, постоянно возникают какие-то сложности, — говорит она. — И тут к родителям приходит то школа, то комиссия по делам несовершеннолетних, то сотрудники медицинских учреждений ― и со всех сторон начинают их трясти, не пытаясь вникнуть в ситуацию, разобраться в причинах поведения ребенка, помочь и ему, и семье. Могут даже пригрозить родителям, что лишат их права на опеку. В этот момент семья совершенно не понимает, что делать, и может сдаться, вернуть ребенка обратно в детский дом». По ее мнению, возвраты можно было бы предотвратить, если бы работники ведомственных организаций объединили усилия, чтобы поддержать приемные семьи и помочь им в процессе адаптации. Но им пока не хватает квалификации.

Чтобы рассказать сотрудникам государственных органов и учреждений о том, как можно помочь приемным детям и их новым семьям, Институт развития семейного устройства и благотворительный фонд «В ответе за будущее» запустили совместный проект «Всеобуч». Специалисты проекта обучают социальных работников, сотрудников органов опеки, школьных психологов, чиновников МВД и департамента здравоохранения работать с приемными детьми и их семьями, чтобы предотвратить возвраты в детдома.

Вы можете помочь фонду «В ответе за будущее»