«Я всегда хочу всех заставить друг друга любить. Даже когда злобные песенки пою» Семен Слепаков — о сериале «Окаянные дни» и о том, нужно ли извиняться за шутки

11 июня на видеоплатформе Premier вышел скринлайф-сериал продюсера Семена Слепакова «Окаянные дни», эпизоды снимали разные режиссеры (среди них Андрей Болтенко, Ирина Вилкова, Петр Буслов, Максим Пежемский, Роман Волобуев и Владимир Епифанцев), роли сыграли Федор Бондарчук, Анна Михалкова, Павел Деревянко и другие. «Медуза» поговорила с Семеном Слепаковым и обсудила работу над карантинным сериалом (и то, насколько оригинальной была эта идея), а также сатирические песни о политике и необходимость комиков извиняться за шутки.

— Как появился сериал «Окаянные дни»?

— Мы сидели с коллегами, другое вообще придумывали, но все разговоры то и дело скатывались к этому коронавирусу. Тогда мы начали представлять, как люди в различных ситуациях это все переживают. Потом возникла идея, которая показалась очень оригинальной, — сделать сериал про людей в карантине. Я подумал, что никто не сделает сериал непосредственно про изоляцию, находясь на изоляции. И как выяснилось, я оказался абсолютно прав. Мое продюсерское чутье меня не обмануло. 

— Когда вы увидели весь этот поток вышедших скринлайф-сериалов, расстроились?

— Если честно, я не стал смотреть. Глянул только «СидЯдома», потому что они первые вышли. Когда сам что-то делаю, не люблю смотреть других. Потому что какие-то идеи могут вдруг пересечься, и я уже сам не пойму, то ли меня натолкнули на эту идею, то ли я сам [кого-то натолкнул]. Я этот совет прочитал у Данелии. 

— Чем этот сериал отличается от других ваших проектов?

— Это один из моих самых интересных проектов и, по-моему, самый трудоемкий. Технологически было очень тяжело и необычно снимать в этих условиях: у артистов дома, через зум, удаленно устанавливать технику. Это, конечно, такой панк, какой-то абсолютно ненормальный кинопроцесс. Но он меня очень заводил. 

Это такой опыт — как можно что-то снять, когда у тебя нет ничего. В этом проекте ты абсолютно оголенный, у тебя нет ни одного киноприема, которым ты можешь прикрыться, который помог бы рассказать историю быстрее, динамичнее и интереснее, чтобы зритель не заскучал. Здесь что-то вроде спектакля, просто говорящие головы должны разыграть историю, в ней должна быть драма, в ней должна быть комедия, в ней должны быть повороты. Притом что люди в кадре практически не могут контактировать, только посредством общения через экран. Это сразу другая энергетика. Короче говоря, это совершенно не простой жанр.

Вначале я вообще думал, что буду это на коленке делать. Что буду снимать по одной серии в день — и через неделю уже все это выложу. В итоге я провозился два месяца, причем конкретно — работал, наверное, 16–18 часов в день, на повышенных оборотах, чтобы еще успеть это выпустить в какое-то актуальное время. Если и успел — то [запрыгнул] в самый-самый последний вагон.

— Что вы делали как создатель сериала? Артисты играют, режиссер снимает, кто-то монтирует, а вы? Следили за процессом?

— Во-первых, я сериал написал. Во-вторых, когда я работаю с режиссером, то полностью контролирую весь процесс по творческой линии. Участвую в кастинге, в съемках, в читках, в репетициях. Я все это подправляю, потом все это монтирую. В общем, нахожу себе занятие. 

Я сидел с режиссером монтажа на удаленке — это тоже потрясающий опыт. Это дико стрессово, конечно, потому что если ты сидишь в монтажке, ты можешь его сразу попросить — сделай так, и за минуту ты видишь, правильно получилось или неправильно. А по удаленке у тебя уходит огромное количество времени, сначала ты ему пишешь, потом по телефону обсуждаешь, в итоге он присылает тебе результат, и ты понимаешь, что это не срабатывает. Такой, знаете, сизифов труд — все время камень на гору толкаешь, потом он падает, и ты бежишь весело за ним. Потом опять начинаешь.

— Режиссер Борис Хлебников рассказывал, что во время работы над сериалом «Озабоченные» он обалдел от того, что ему приходилось переснимать уже готовый материал по утвержденному ранее сценарию, потому что вы его отсматривали и говорили: «Что-то мне не нравится, давай по-другому», — и переделывали все кардинально, с другим сюжетом. Здесь происходило подобное?

— Сериал «Озабоченные» — это отдельная страничка моей жизни. Там я просто хотел, чтобы получилось одно, а на самом деле мы с [сценаристом сериала] Ирой Денежкиной придумали другое. Я боролся с этим материалом как мог, а на самом деле не надо было бороться, надо было просто дать этому материалу жить. Сериал получался не народный, а я привык делать что-то такое понятное, с какими-то очень узнаваемыми проблемами. Получилось немножко более авторское высказывание, меня это раздражало. Работа над «Озабоченными» научила меня чувствовать, что тебе диктует материал, а не [держаться за] то, что ты изначально когда-то себе вбил в голову. Искусство — это такая таинственная материя, никто никогда не знает, что на выходе получится, честно говоря. Можешь только предполагать. Иногда [получается] даже лучше, чем ты хотел, иногда хуже, а иногда — просто по-другому.

На самом деле я не такой человек, который все переснимает. Я вообще ненавижу переснимать, просто так получилось.

— С «Окаянными днями» результат был такой, как вы планировали?

— Вообще изначально я задумывал самодеятельность. Я представлял интернетовскую ни к чему не обязывающую фигню, которая просто должна была выходить как стенгазета. Вечером в газете — утром в куплете, что-то такое. В итоге получился сериал. Я не планировал, что это будет сериал. Планировал, что это просто будет какая-то веселуха.

— Зарисовки?

— Ну да. Я думал, что все недочеты зрители простят, что если декорации будут не такие — это простят, если актеры будут как-то не так играть — это простят, потому что на безрыбье и рак рыба, сейчас в карантине все это пройдет — главное, чтобы были тексты остроумные. Но потом выяснилось, что в таком формате любая недостоверность бросается в глаза. Все целыми днями и так говорят по этим видеоконференциям — и все чувствуют фальшь моментально, весь снятый материал просто превращается в пепел, как только появляется малейшая неточность.

Мне очень помог мой товарищ, сопродюсер, Саша Дулерайн. Он в какой-то момент сказал: «Твой сценарий сложнее, чем ты пытаешься снимать, надо все тщательно прорабатывать и заморачиваться». Вот тогда-то и началась настоящая работа, через неделю после начала съемок.

— У вас играют ведущие актеры — это именно потому, что только им под силу сыграть простые истории в минималистских условиях одного экрана и ракурса?

— Это очень важно. Я это понял в процессе — когда в кадре находится действительно хороший артист, он может все внимание перетянуть на себя, за счет этого уйдут какие-то недочеты, связанные с декорациями, точками съемки. Артистам приходилось запоминать много текста, но зато они могли подглядывать, а я потом это вырезал. Было жутко интересно [проводить] все вот эти удаленные кастинги, как все себя записывали, снимали, присылали.

Я считаю, что я так интересно провел карантин, я прямо был счастлив. У меня все время горела жопа, в хорошем смысле этого слова. Кто-то говорил: «Я не знаю куда себя деть!» А я думал: «Да, ребята, вот бы вам мою жизнь».

— Во времена КВН вы были коммерческим директором команды «Город Пятигорск». Сейчас вы отвечаете за деньги в съемочном процессе. Вам нравится эта часть вашей работы, получается она у вас?

— Я отвечаю за то, чтобы в рамках утвержденного бюджета все было хорошо сделано. Что значит «нравится»? Без этого невозможно. Мне повезло, что мои коллеги (те, кто выделяет деньги) — мои единомышленники. И если надо, то денег они добавят, или же объяснят мне, что я не прав. Мы, как правило, идем друг другу навстречу. А когда один человек сидит и считает копейки, чтобы все совпало по финансам, а другой пытается сделать какое-то хорошее высказывание и у них непримиримый конфликт, это, конечно, ужасно.

— Все-таки высказывания важнее, чем деньги?

— Так нельзя сказать, потому что это нечестно по отношению к тем, кто выделяет деньги. Все-таки то, чем мы занимаемся, — это все равно бизнес. И нельзя тратить очень много денег. Существует такая проблема, как окупаемость. Если ты даже сделал что-то хорошее, но при этом потратил в пять раз больше, то просто будет неловко. Кому ты тем самым сделал хорошо? Есть исключения, если вдруг получился шедевр, но это случается не слишком часто.

— Всегда ли есть связь между размером бюджета и качеством материала?

— Самый хороший мой проект действительно был самым затратным, это сериал «Домашний арест». Но там тоже не произошло какого-то коллапса. Повторюсь, когда все договоренности соблюдены, это всегда намного приятнее для всех участников процесса. 

— Кажется, что многие ждали от вашего нового сериала, что это будет второй «Домашний арест». А тут такая легкая бытовая комедия.

— Понимаете, невозможно сделать за два месяца то, что до этого ты делал три года. Это совершенно несравнимые вещи. Я не думаю, что люди чего-то ждали вообще от таких скринлайфов. Тут такая история — высказаться здесь и сейчас о том, что здесь и сейчас происходит. В этом и есть самый главный вызов — высказаться об этом интересно. Мне кажется, мы высказались неплохо. 

— Я имею в виду, что ждали не от формата сериала, а от имени Семена Слепакова, автора «Домашнего ареста» и сатирических песен. От человека, который зарекомендовал себя как правдоруб и острый сатирик.

— Там есть и сатирические вещи. Я пытался создать палитру [тем]. Чтобы это не было долбежкой в одну и ту же точку.

— Это разные механизмы юмора — когда вы шутите на легкие бытовые темы и когда затрагиваете какую-то несправедливость, тему государственного устройства, переходите на сатиру? 

— Представьте, что вы — повар. Вы готовите разные блюда. Сегодня вы готовите плов, а завтра — фруктовый салат. И все эти блюда разные, но все равно повар может готовить и то и другое. В принципе, я с легкостью придумываю сатиру всегда, мне кажется, что я чувствую какие-то вещи, которые волнуют народ, потому что меня они тоже волнуют. Мне кажется, у меня это выходит как-то естественно. Я хуже ориентируюсь в драматургии и очень счастлив, если у меня [в проекте] получается отразить отношения между людьми. Когда я вдруг вижу, что это правда, что этим героям сопереживаешь. Что они вдруг у тебя получились и не хорошие, и не плохие, а как люди, со своими противоречиями. В этот момент я радуюсь. Мне нравится, когда получается что-то увидеть в жизни и воссоздать это творчески, это для меня сложнее всего. Какую-нибудь смешную шутку про политику — я ее более простым, естественным путем придумываю.

— Почему ваш юмор близок и понятен народу? Вы уже давно вышли на социальный и материальный уровень, недосягаемый для большинства ваших зрителей. Но вы поете так, будто рядом живете — в соседнем доме, ходите в те же магазины, хотя это явно не так.

— Я в этой стране родился и вырос. Я из такой семьи, не очень обеспеченной, из города маленького, где вокруг меня жило очень много простых людей, с которыми я продолжаю до сих пор поддерживать тесные отношения. Я чувствую это все, во мне это резонирует. Стараюсь не отрываться от того, что происходит в жизни у обычных людей. Я тоже обычный человек. Да, у меня бизнес какой-то, где-то у меня, наверное, больше дохода, чем, там, у среднестатистических россиян. Но я и работаю много…

— Это и удивительно. Ведь когда начинаешь зарабатывать деньги, пути расходятся: начинаешь ходить в другие рестораны, жить в других местах, связи неизбежно рвутся.

— Конечно, глупо и даже цинично звучит — испытывать сочувствие [простому народу], когда у тебя все хорошо. Но, во-первых, ни у кого не бывает все хорошо, проблемы есть у всех, просто эти проблемы разные. Я стараюсь ставить себя на место людей, я сочувствую многим людям, я хочу, чтобы у них все было хорошо. Вообще я считаю, что мое творчество этому посвящено, чтобы все жили в гармонии. Я принципиально не занимаюсь деструктивом, чтобы после того, что я делаю, [у зрителя] не оставалось чувство, что мы все говно и жизнь говно. Да, говна много, и мы все во многом говно, но и хорошего много. Я все время хочу всех примирить, заставить друг друга любить. Даже когда злобные песенки пою. Думаю, может быть, это срезонирует, и люди начнут смотреть в сторону друг друга.

— Как вы пишете песни? Кажется, это огромная работа.

— Действительно, это очень кропотливая работа. Я заморачиваюсь и в то же время хочу, чтобы все было просто. Но на самом деле для меня это не просто. 

Мы пишем песни с товарищем — Джавидом Курбановым. У каждой песни разный срок появления на свет — можно за день написать, а бывает, к каким-то наброскам мы возвращаемся позже, если не готовы сейчас написать эту песню. Иногда идея есть, а нужные слова мы выбрать не можем, не можем найти какой-то поворот. Всегда по-разному. Я считаю, что если что-то не получается, не надо пытаться пробить стену, лучше все-таки поискать дверь. Надо посмотреть со стороны, как-то покрутить, начать задавать вопросы. Мы обсуждаем тему песни, мол, давай в прозе проговорим, что мы хотим сказать, а потом зарифмуем — нам это не сложно.

Я очень трудоспособный, могу ночь сидеть, могу написать 40 куплетов, а из них останется один. А Джавид скорее немножко отстраненный, он дает какую-то объективную оценку и, конечно, пишет.

— Почему вы в 30 лет начали писать песни? Снова хотели выйти на сцену?

— Да, я хотел выйти на сцену. Я вообще мечтал песни петь, но только я мечтал петь серьезные песни, а Мартиросян мне предложил попробовать петь в Comedy Club. Мне было очень интересно, я так загорелся и как начал думать. Вот так все пошло-поехало. 

— А серьезные песни у вас есть?

— Нет, вообще не пишу. Лет с 27 не придумал ни одной лирической песни. Тогда у меня не было такой динамичной жизни, столько работы, связанной с сериалами, со съемками и так далее. И, наверное, у меня все-таки уровень цинизма повысился с возрастом. Песни, которые я тогда писал, — их сейчас даже спеть не смогу, такое ощущение, что их писал другой человек, такой открытый, нежный, ранимый — сейчас это все немножко за броней спрятано. Но я до сих пор считаю, что мои юмористические песни тоже лиричные. Просто они упакованы таким юмором, какими-то ситуациями, на которые стопроцентно отреагируют слушатели. 

На самом деле самое главное, чему нас научил КВН, — высказываться так, чтобы в массы попадало, в народ, в коллективное бессознательное. 

Но я уверен, что я еще какие-нибудь песни напишу, и лирические тоже, и детские, может быть

— Ваши песни о политике — это высказывания человека, который знает, что именно в этой форме легче всего быть услышанным?

— Нет, не совсем. Это просто признак времени. Потому что, когда я только начинал писать песни, у нас в стране была немного другая ситуация, другая ситуация была в мире, не было вот этого напряжения, не было такой огромной событийности, когда за два месяца может измениться все, за год вообще может все с ног на голову встать. Поэтому тогда песни были более… скажем, какая-нибудь «Встала баба на весы» — ее послушает через 25 лет человек, ему тоже все будет понятно. А вот песня про нефть и про Путина — она не будет понятна через 20 лет. Но когда ты начинаешь за что-то переживать, ты можешь по этой теме наиболее искренне и, соответственно, качественно высказаться. Когда происходят такие события в стране, в мире, то ты не остаешься в стороне, и вот в итоге результат.

— Было тревожно, когда после песни про Рамзана Кадырова высказался министр культуры Чечни Джамбулат Умаров, что, мол, надо бы Слепакову за нее извиниться…

— Он просто выступил, счел эту песню некорректной. Рамзан Ахматович потом сказал, что песня корректная. Так этот конфликт и был разрешен. Меня в этой ситуации никто, честно говоря, не трогал, никто мне не звонил, я просто наблюдал. На самом деле я считаю, что высказываюсь всегда по-доброму.

— Но известны случаи, когда за самый, казалось бы, добрый юмор комикам приходилось просить прощения. Все знают историю про Comedy Woman и ингушей.

— Я не буду давать оценки никаким этим конфликтам, принципиально. Тем более конфликтам, которые уже давным-давно разрешились. Просто мы сейчас живем в таком мире, когда очень острое, нервное информационное поле, когда есть очень много болевых точек. К извинениям относятся с такой ненавистью. Да, иногда бывают в этом плане перегибы. И ты уже часто не знаешь, что может обидеть. Вы посмотрите, самые топовые мировые комики, суперзвезды извиняются постоянно за какие-то свои шутки и высказывания, за то, что произошло 10 лет назад. Сейчас настолько тонкая кожа стала у всех, все чувствуют себя обиженными. 

Я считаю, что надо извинения воспринимать как способ выхода из конфликтов. Да, допустим, неприятно, особенно если сам не согласен и считаешь, что это беспочвенные обиды. Но выйти из этого конфликта, в конце концов его разрешить — сегодня другого способа может не быть. Другой способ когда-нибудь появится — может быть, все начнут закрывать глаза, начнут с большим юмором к жизни относиться. Но пока другого способа нет, я считаю, что извинения надо воспринимать как возможность разрешить противоречие. Если этого не делать, могут происходить гораздо более печальные вещи.

— То есть вы призываете не множить агрессию?

— По сути дела, да. Я считаю, что если удастся, если хватит вкуса, если хватит какой-то сдержанности и адекватности всем — одним, чтобы не обидеться, другим, чтобы не обидеть, — это будет идеально. Но мы же не в идеальном мире живем. Мы постоянно сталкиваемся и будем сталкиваться с этим. Я еще раз повторюсь, это не только у нас, это везде — тотально, глобально. Вот такой сейчас мир, когда у всех есть возможность высказываться. Да, это охлократия, власть толпы, возможность высказываться, возможность выносить вердикт. Надо как-то приспосабливаться и жить. Волков бояться — в лес не ходить. Это не значит, что надо молчать, не значит, что не надо ничего делать. Это значит, что надо понимать, что если ты в такие истории играешь, то могут быть последствия.

— Вы можете представить ситуацию, когда вы могли бы встать в позу и сказать «нет, я не извинюсь»?

— Если бы я понял, что я облажался, то я бы извинился. Но если бы я не счел, что я должен извиниться, то я бы, наверное, не извинялся. Но если бы возник какой-то тупик, то я бы задумался — может быть, и стоит извиниться.

У меня была такая идиотская ситуация год назад, когда я поехал к Пете Буслову сниматься в роли врача. Мне тогда позвонили из автосалона Rolls-Royce и сказали: «У нас машина новая появилась, хочешь покататься два дня?» Я приехал на съемки, надели на меня халат врача, и я подумал, что будет смешно сфотографироваться перед «Роллс-Ройсом» в халате доктора и написать: «А говорят, что у нас врачам мало платят». Эта шутка для меня была совершенно понятной, я говорил совершенно обратное действительной ситуации. Но какие-то люди в комментариях стали писать, что вот, «ты издеваешься над врачами». Потом вдруг СМИ это перепечатали, началась такая травля… У нас новость живет день-полтора — и целый день на меня выливали помои. Но я не стал извиняться, потому что я так же точно читал комментарии других врачей, которые говорили, что «нас это не обижает, мы поняли юмор». Я позвонил своим знакомым врачам и спросил: «Скажите, это вас обижает или нет?» — они сказали, «нет конечно, это может обидеть только дебилов».

И тогда я просто опубликовал пост — не извинения, так скажем, я, наоборот, пошел в нападение. Высказался, что просто надо быть полными идиотами, чтобы, зная меня и мою позицию по разным вопросам, заподозрить меня в издевательстве над врачами. Все сказали «окей», все все поняли.

Никто от этого всего не застрахован. Я не застрахован от того, что когда-нибудь ляпну глупость. Или, может быть, не глупость, а что-то, что действительно обидит. Есть радикальные люди, которые говорят: «Так, ты обидел — извинись». А есть люди, которые говорят, что извинения — это самое отвратительное, что существует, и надо с этим бороться. Но я не такой человек. Я считаю, что к каждому случаю надо подходить индивидуально.

— Когда вы после КВН с Сергеем Светлаковым работали на Первом канале, у вас не было никакой ответственности — вы там шутили как хотели, но над вами стояли люди, которые за все отвечали, отфильтровывали ваши шутки.

— Да, так и было.

— Сейчас, получается, вы тот самый человек, который фильтрует шутки и несет за них ответственность? 

— Я фильтрую сам себя. Выше, если что, еще придут отфильтруют, там есть кому. Есть и мои товарищи, которые мне тоже говорят: «Зачем ты это делаешь?» Я говорю, что я так чувствую. Я считаю, что я должен так сказать. Я никому не желаю зла, никого не зову на баррикады. 

— Если шутка смешная, но слишком острая, опасная, не проходящая самоцензуру, вы ее не будете использовать?

— Нет, я буду использовать такую шутку. Я не буду использовать шутку, про которую я чувствую, что она фальшивая. Иногда я, допустим, могу придумать шутку, критикующую власть, и понять, что я здесь не объективен. У меня есть моя правда. Если я придумал что-то, что может зайти людям и вызвать хороший резонанс, и при этом я занимаю позицию провокационную, но достаточно пустую, то я откажусь от этого.

— А пример можете привести?

— Написал я как-то песню «Купи говно», про отечественное производство. И у меня была с папой заруба, потому что папа сказал, «на фига ты такое написал, на самом деле же не все говно, что мы производим». Он у меня экономист, он не топит за власть, просто ему стало неприятно, что я кого-то обидел незаслуженно. Поэтому я подумал, что, наверное, в чем-то он прав. Понятно, что я имел в виду общую тенденцию, но все же есть люди, которые в нее не встраиваются. Вот такой пример. Я стараюсь таких вещей избегать.

— Есть ли у вас в работе неудачи?

— Конечно, и очень много. И вообще, даже если кто-то считает, что получилось, это вообще не обязательно нравится мне. Есть куча проектов, которые просто никто не видел, потому что они не получились. И есть куча песен, которые никто не услышат, потому что они плохие. Есть, конечно, не смешные песни, которые даже вышли. Я из этого состою — из этих неудач и удач. Я по десять раз в день это переживаю на самом деле. 

Из последнего — мы с Максимом [Туханиным], с моим соавтором, писали сценарий для Америки, и он не получился. Мы его еще не дописали, еще есть шанс. Я поехал в Лос-Анджелес, встречался там с голливудским сценаристом, который по-русски тоже говорит, он выходец из России. И он мне столько неизвестных вещей рассказал, что я себя почувствовал таким наивным, таким глупым. Я пытался про их мир рассказать, глядя на это все со своей колокольни. Но тогда я как будто бы откатился на двадцать лет назад и почувствовал, что снова ничего не умею и не понимаю. 

— Сценарий был про Америку и про американскую жизнь? В этом была проблема?

— Сериал был про харассмент. Я просто хотел эту проблему осветить, но немножко не с той стороны, с которой об этом принято говорить в США. Я, как обычно, всех хотел понять. Но в России у меня это лучше получается, потому что я российскую жизнь лучше знаю, а в Америке это не так просто. Это еще не законченная история. Думаю, мы за нее еще поборемся.