«Нет у меня никаких бед. У меня — приключения» Славе Полунину — 70! Мы поговорили с ним об отмене грандиозной выставки в Москве, клоунах, карантине и о том, почему никогда не стоит унывать

12 июня режиссеру и клоуну Славе Полунину исполняется 70 лет. В этом году он планировал открыть огромную выставку в «Музее Москвы», на которой собрал бы главные свои проекты, включая «Снежное шоу», театр «Лицедеи» и «Караван мира». Но не сложилось, из-за карантина проект пришлось перенести на год. «Медуза» созвонилась перед юбилеем со знаменитым клоуном — и расспросила, почему сорвавшиеся планы не испортили его настроение, что происходит с российским юмором и российским цирком, а также почему он не читает новости и не смотрит «темные» фильмы.

— Вы сейчас находитесь во Франции, в месте под названием Желтая мельница. Это ваш постоянный дом? Расскажите о нем.

— Я случайно оказался здесь. [В это время] мы собирались взять несколько огромных контейнеров и привезти их в Москву, чтобы на все лето разместиться в «Музее Москвы» с огромной выставкой. И в этот момент нам сказали: стой, сидеть!

У меня много постоянных мест, потому что я живу там, где у меня проект. Я был директором цирка в Петербурге, реконструировал его, — и три года жил в Петербурге. Сейчас собираюсь делать эту фантастическую выставку, и года два, думаю, проведу в Москве. Шел мой спектакль на Бродвее три года, — я жил три года в Нью-Йорке. Стал артистом цирка «Дю Солей» — жил в Монреале, и так далее.

— Но Мельница в вашей жизни довольно давно.

— У меня есть несколько разбросанных по разным столицам мира бивуаков, где я разными вещами занимаюсь. Мельница — это как ателье у художника, творческая лаборатория. По форме это культурный центр, хотя все, что я делаю, не имеет названия в обычном языке, так что придумать подходящее слово сложно.

Я влюбился в мысль [создателя теории театра Николая] Евреинова, русского театрального философа времен Станиславского, который придумал идею театрализации жизни. Я подумал, что ее надо воплотить. Лет 5-7 искал это место — выписал 12 городов мира и прожил в каждом них по полгода, чтобы понять, подходит ли это место. В конце концов решил, что это будет в лесу, в 40 минутах езды от центра Парижа, в самый раз. И вот я это место нашел и построил его просто фантастическую реальность. Сейчас Мельница популярнее, чем «Снежное шоу», и она удивительные вещи делает — здесь тысячи людей участвуют в разных проектах.

— Участвуют — это значит, они там живут по каким-то своим правилам?

— Вот опять, все очень сложно. Когда мы задумываем новый проект, приходит очень интересная неожиданная идея, мы рассылаем по всему свету через интернет предложения. Кто хочет участвовать — присылайте свои проекты. Присылают тысячи проектов, мы из них выбираем наиболее, как нам кажется, подходящие, и начинаем вместе с этими людьми двигаться к реализации.

Это начинается в виде, например, отдельных резиденций. То есть люди приезжают и живут здесь месяцами, готовят свой проект. Или воркшопы — 10-20 человек приезжают со всего мира и, например, шьют костюмы для следующего проекта. Или 10-15 инженеров начинают копать и что-то инженерить, они создают фантастические вещи, например, один из проектов — новый вид мотора. Или, например, сажаем в одну землю одновременно десятки разных видов растений — говорят, это невозможно, — и делаем луг 50 метров величины, который каждые две недели меняет цвет на солнце, переливается. Нам все равно чем заниматься — кашу варить, сапоги тачать или рыть землю. Нам главное — делать с удовольствием и создавать небывалое. Вот мы этим здесь занимаемся.

— Простой зритель может приехать и на это все посмотреть?

— Есть возможность приехать на три дня — ты приезжаешь и говоришь: у меня своего проекта нет, можно в чей-то? Выбираешь, где участвовать, и становишься частью команды. Люди не могут прийти зрителями — только участниками. Есть целый список вещей, которые им предлагается осуществить, например, создать персонажа, придумать игру, найти какие-то идеи… мы все время удивляем себя и публику тоже, каждый раз. Последний раз проект назывался «Свадьба на Мельнице» — 800 пар со всего мира приехали жениться на Мельницу, за два дня.

— Получается, вы весь карантин провели на Мельнице?

— Да, два месяца. Мы просто неожиданно получили такой подарок — возможность сделать нашу выставку, которую мы готовим в Москве, в десять раз лучше, чем она предполагалась. Во-вторых, я выпустил сразу несколько книг. Я сделал презентацию мировой «Академии дураков», выпустил альманах, в котором собрал около 40 статей самых активных участников этого клуба, теперь мы предстали перед публикой в открытом виде — что мы такое, чем мы занимаемся, куда мы движемся. Мой партнер по этому делу — «Арзамас». Наверное, в конце лета запустим этот проект в интернете. Еще мы только что закончили для издательства «Эксмо» книгу «200 книг, которые должен прочитать каждый дурак». Я сделал отжимку из всех своих огромных библиотек и выбрал самое-самое главное.

— Приведите пример книги, которую должен прочитать каждый дурак?

— Конечно. Например, «Суер-выер» Юрия Коваля. Я считаю, эта книга перепрыгнула даже «12 стульев» Ильфа и Петрова, по юмору и философии смысла. Там десяток оболтусов отправляются искать остров счастья на корабле.

— Каким лично для вас выглядит этот карантин? Заметили ли вы вообще какие-то изменения? Может быть, до вас доносятся какие-то отголоски из Парижа?

— Беда прошла мимо, не зацепив моих близких и друзей. Поэтому по большей части, конечно, эта ситуация сыграла положительную роль, она дала возможность утвердиться в том, куда мы идем. Она никак нас не задела, а только дала нам возможность еще больше осознать наше место в мире, наше отношения к нему. Эта пауза дала возможность людям внимательнее отнестись к главным своим смыслам — к близким, к своей главной деятельности.

Мы, например, сделали огород фантастический, стали сами печь хлеб. То есть начали вести вот такую простую жизнь, которая была веками у людей. Мы уже больше не ходим в магазин покупать какие-то продукты, мы все это производим сами. Шьем сами и так далее.

И в то же время происходит переоценка деятельности — нужно ли вот это, не нужно ли. Вообще среди моих правил есть одно, которое называется — раз в семь лет опустить ноги в воду. То есть заново обдумать, где ты находишься, что ты делаешь, туда ли ты идешь, хочешь ли ты этого. Фактически я каждые семь лет разворачиваюсь и двигаюсь в корректированном направлении. И это время дало мне спокойно, не боясь, что кого-то подведу, делать дела, которые я считаю самыми главными.

— В этом году в «Музее Москвы» должна была открыться ваша огромная выставка, но все перенеслось на 2021 год.

— Мы решили сдвинуть ее ровно на год — мы откроемся в середине следующего года там же.

На этой выставке собраны более 30 моих проектов, самых любимых. И можно не просто познакомиться с ними, а во всем поучаствовать. Это как бы погружение, но одновременно и выставка современного искусства — все вещи, которые мы там подаем, мы продаем новым языком, языком технологии, инсталляции. Это хорошо воздействует на публику. Там есть аттракционы на уровне детского сознания, философские уровни; каждый зал — еще и метафора какого-то мифа. Игра, дорога и так далее. То есть выставка превращается не в выставку Славы Полунина, а в выставку смысла человеческой жизни. 

— Но она будет состоять из ваших проектов — например, кусочек из «Снежного шоу»…

— Не просто кусочек «Снежного шоу», а ты можешь полностью пережить его, ты можешь оказаться внутри спектакля. Там очень-очень подробно показана и вся жизнь «Снежного шоу». Например, там будет «Складная жизнь». Мы же цыгане по натуре своей, по деятельности, существованию, у нас все на колесах, все складное, надувное. Тонны нашего реквизита превращаются в огромные города, когда мы их разворачиваем. Поэтому там будет показана закулисная жизнь, как мы ее сделали: складные библиотеки, детские сады — и все это уменьшается и умещается в малейшей коробочке.

— Долго вы готовили эту выставку?

— Я начал готовиться лет 10 назад. Не то что к выставке, просто мне было жалко, что огромное количество прекраснейших проектов, которые я делал, имеют не очень длинную жизнь. Я непоседа, мне всегда хочется нового и нового, а такие прекрасные вещи как театр «Лицедеи», «Караван мира» — такие вещи должны существовать всегда. Если бы я имел 100 жизней, я бы успевал все, но успеваю заниматься этим только какое-то время. И поэтому я решил, что надо искать какую-то форму, чтобы продолжить жизнь этих замечательных проектов. 

— Можете ли вы вспомнить конкретный момент, когда вам сказали или вы сами решили, что выставки в этом году точно не будет? Как это выглядело, как это было?

— Я одновременно фантазер и импровизатор бесконечный, и мне все равно, как ситуация сложилась, я ее тут же использую в лучшем виде, это у меня любимое занятие — играть возможностями. Но одновременно я очень люблю делать подробный защитный план, десять вариантов «а что будет, если…»

Когда к этому стало приближаться, мы сразу просчитали несколько вариантов, как это будет. И тогда предупредил всех партнеров [что выставка может не состояться], чтобы никого не подвести. Все было просто.

— Вы расстроились, когда поняли, что выставка переносится?

— Нет, я не расстраиваюсь по отношению к миру, он такой какой есть. А я уже должен делать его лучше, насколько это возможно.

Приведу пример. Мельница — это огромная территория, четыре гектара. Это почему? Потому что она заливается водой каждый год — она никому не нужна, поэтому и стоила копейки, я купил территорию, которая никому не нужна, — и мне нормально. А то, что она заливается, — для меня приключение, у меня наступает Венеция.

Когда было огромное наводнение, чуть ли Лувр не затопило, после этого журналисты ко мне приехали и спросили: как вы спасаетесь, такие беды? Да нет у меня никаких бед, у меня — приключения. Мне повезло, мое счастье — я испытал еще одну сторону жизни, наводнение. Ну, потерял там какие-то вещи — юрты, стулья, бочки — плывут, но красиво плывут! Я как-нибудь выживу, восстановим постепенно, сделаем еще лучше. В это время у меня должен был быть фестиваль, все звонят и спрашивают, что будет? Я говорю: ну что, приезжайте на лодках, на каяках, будем делать прогулки по саду. Люди приплыли и у нас был замечательный проект.

— Наверное, это все справедливо до тех пор, пока все живы и здоровы.

— Естественно, единственное, что можно потерять на свете, — это людей, особенно близких. Война и все остальное, вот это — ужас. А там, где не гибнут люди, — это все детали, надо искать в этом не только то, что нужно исправить, но то, что замечательного тебе жизнь подарила.

— Сейчас многим людям тяжело, некоторые теряют работу, кто-то болеет, планы меняются, ты три месяца не выходишь из дома… Вы всегда говорите, что вы счастливы в любой ситуации. Как в таких условиях, как сейчас, искать это счастье?

— Советов у меня нет, но рассказать, как я в этом месте нахожусь, могу. Мы уже говорили, самое страшное — это потеря людей или болезнь, страшнее этого нет. Но я просто удивляюсь тем, кто недоволен, что потерял работу. Так ты сделай другую работу! У меня десять мечт, у меня столько разных желаний, что если мне закроют десять моих желаний, меня еще двадцать ждут, чтобы я ими занялся. Как это может быть? Потерял одну работу — я другую сделаю! Если я перестану выступать на сцене, начну быть писателем, если перестану быть писателем, стану воспитателем — и так далее.

Какая разница, чем занимаешься? Жизнь такая бесконечно прекрасная, сколько в ней всего можно открыть для себя и другим помочь. Это странно, что человек может пищать о том, что он потерял работу. Это значит, что он уперся в какое-то место и ничего больше не видит, кроме своей работы. А что, он такой однобокий, что у него нет других талантов, он не хочет их развивать?

— Для многих это действительно конец света.

— Думаю, это заблуждение. В будущем, когда роботы постепенно заберут какую-то часть нашей тяжелой работы, будет важно как можно шире открыть свои таланты. Нужно быть к этому готовым, нужно открываться миру по-настоящему, не становиться каким-то однобоким механизмом.

— Вы следите за новостями? Насколько вам это интересно, читаете ли вы что-то?

— Нет, ничего не читаю, ничего не смотрю, у меня газет нет, телевизора нет. Всегда все знаю, потому что друзей полно. Если происходит что-то важное, всегда позвонят и скажут. Поэтому я в курсе общей ситуации и там, где могу, во что-то вмешиваюсь, где-то помогаю, с кем-то вместе начинаю что-то делать, чтобы что-то исправить. Но я стараюсь негативную информацию насчет того, где не могу никак участвовать, вообще не пускать себе в голову.

— То есть это ваше принципиальное решение, а не потому, что, например, времени не хватает.

— Это принципиальное решение, а самое главное — это очень помогает миру, потому что я своим положительным зарядом и своим знанием положительных вещей строю мир. Наше эмоциональное отношение, наше знание тоже строит мир. Поэтому чем больше мы положительного видим вокруг, тем больше мы помогаем миру быть более совершенным. Понятно, что есть разные люди — есть борцы, философы, но я вот такой. И мы, разные, собираемся в кучку, делаем мир каким-то. Я вот этой стороной могу помочь.

И на другие вещи остается мало времени, они мешают. Я даже фильмы не смотрю всякие темные, не выдерживаю, пять минут и все.

— Я сейчас подумала о проекте «Дау»…

— Да. Я очень обрадовался, что этот проект появился, и очень строго сказал себе: не ходи туда!

— Не пошли, потому что он «темный»?

— Не пошел. Не захотел опускаться в то, что он исследовал. Наверное, кому-то нужно это. Наверное кто-то может на этой основе сделать выводы. Мне достаточно моих выводов, чтобы помогать миру, чтобы он стал лучше.

— Мне кажется в нем использованы похожие приемы — погружение в атмосферу, замкнутое пространство, — но совершенно с другим знаком.

— Это прекрасно, замечательно. Но он исследует темную сторону жизни слишком усиленно.

— Мне сказали ваши помощники, что вы не очень пристально следите за российским юмором, потому что он в целом весь построен на тексте, а вам скорее интересна клоунада. Так ли это?

— Да, но есть текст Жванецкого, а есть текст даже не буду говорить кого. Есть тексты, которые помогают понять смысл жизни, которые делают тебя человеком, а есть те, которые делают тебя животным. Поэтому тексты текстам рознь. Я всегда радуюсь каждой новой настоящей звездочке, каждому новому светлому пятнышку, есть удивительные персонажи, которые открывают через текст миры.

У меня не очень радостное ощущение, что наш юмор немного находится в усталости. Может быть, нужно подождать чуть-чуть или что-то сделать, чтобы опять вернулись времена, когда юмор становится помощником, поддерживает нас, помогает.

— Кого вы относите к этим светлым пятнам в юморе? Жванецкий — я поняла, а может быть, еще?

— Карцев-Ильченко — чудо, что они делали. В литературе у нас много всего и в поэзии. В нашем альманахе «Академия дураков» — 60 академиков. В первом номере представлен Жванецкий, Норштейн — я считаю, наш магический абсурдист. И Боря Гребенщиков неожиданно, трудно сказать, чтобы он смешил кого-то, но его магический абсурдный мир очень прекрасен, поэтому мы его в первую очередь пригласили в академики и он — одна из наших опор.

Раневская — просто чудо-человек был, фантастический, звезда среди звезд. Алиса Фрейндлих в нашем клубе — тоже чудо-человек, удивительным способом разбрасывает силу и радость жизни. Есть такое количество прекрасных людей, вот почитайте первый альманах, получите огромное удовольствие.

— Вы ездите много по миру и общаетесь с огромным количеством людей. Как вам кажется, тезис о том, что русский юмор — какой-то грустный, это правда или скорее стереотип?

— Есть, есть такое. Но я бы сказал, что в любой культуре надо искать плюсы и минусы. В грусти есть, конечно, некоторый минус, но я не считаю, что грусть — отрицательное качество нашего существования. Грусть, особенно такая светлая, нежная — на ее основе родились такие песни, такие удивительные произведения, чеховские или еще какие-то.

Но для меня задушевность — более точное слово, именно ее Россия подарила всему миру. Все герои, даже дураки, их у нас любят, им сочувствуют, сострадают, это особое отношение. Поэтому в русском юморе, наверное, задушевность более важна, чем грусть. Грусть сразу видна — как в песне «Полюшко-поле». А задушевность все время прячется, она стесняется, но все-таки она везде видна.

— Слово «клоунада», мне кажется, у многих в России ассоциируется со старыми круглыми советскими зданиями с манежем внутри, с дрессировщиками, со всем этим сопутствующим антуражем. И часто это производит впечатление довольно удручающее. Противопоставляете ли вы свою клоунаду той, которую я описала? Как вы вообще себя с ней соотносите?

— Это как раз то, что мы говорили про юмор. Цирк в России в данный момент находится не в лучшем состоянии. Он на повороте, и поворот затянулся. Это жаль. То же произошло во всем в мире, но в некоторых странах, например в Австралии, Канаде, Франции, еще в Скандинавии — началось возрождение цирка в очень хорошей форме. Это совсем новый уровень. Французское правительство помогло цирку, сделав огромные вливания в педагогику. Это дало возможность делать цирковые школы, школам дать лучших режиссеров кино, театра. Каждый из этих режиссеров создал за пару лет свою команду, создал свой цирк, и эти десятки цирков разлетелись по всей стране.

Понятно, что цирк традиционный, где [демонстрируются] трюки, какие-то сверхвозможности — это тоже настоящее и его не надо терять. Но надо искать и новые формы современного цирка, чтобы его вдохновить на следующий виток. Я был бы очень рад, если бы это произошло и в России — а талантливых людей у нас очень много, я их вижу каждый день и в цирковой среде тоже. Им надо дать какую-то организационную возможность это сделать. Вот в этом сложность.

— То есть первое — это все-таки финансирование.

— Да, финансирование. Но важно отделить традиционный цирк от нового цирка. Не надо диктовать молодежи, чтобы она училась у тех, кто был до того. Нужно, чтобы молодежь сама нашла свой путь, нужно дать ей возможность найти лидеров среди творческих людей, режиссеров или кого-то еще, дать ей открыться.

— В новом цирке, о котором вы говорите, есть место дрессуре и использованию животных?

— У каждого поколения свои возможности, своя ситуация. Поэтому я не буду критиковать старое поколение, оно жило согласно тем возможностям, которые им предоставила жизнь. И лучшие из них, если занимались дрессировкой, это слово даже, наверное, неправильное… Животные для них были частью семьи, я знаю таких великолепных мастеров. Они для слона или кошки последнее отдают, общаются с ними как с самыми близкими существами. И вот они никак не зачеркивают то, что пришло из того времени.

Надо дать возможность этим людям продолжать. Надо сделать какую-то систему защиты, правил, законов общения между животными и людьми. Мы же установили правила для регулировщика: ты нарушил, а ты правильно сделал. То же самое надо там — нужно поощрять того, кто делает все правильно, а других — наказывать.

Не уверен, что в будущем сохранится такая система отношений животного и человека, найдутся другие способы [развлечь зрителя] — новому поколению, наверное, это уже не так близко. Но надо дать возможность грядущему поколению продолжать заниматься тем, что они делают хорошо, если оно не нарушает современные правила отношений между разными организмами на этой планете.

— Лично мне всегда казалось, что линия между старым и новым цирком проходит именно здесь, в вопросе с животными.

— Дети и бабушки пока что в нашей стране в первую очередь хотят пойти в цирк, потому что там — встреча с животными. Не так часто можно встретиться с редким животным в каком-нибудь небольшом городе или даже в большом, в Сибири.

— За какими клоунами в мире стоит следить?

— Я считаю, что есть около десяти великих клоунов, которые имеют собственную философию, концепцию, отношение к вещам и так далее. Есть десяток стран, в которых клоунада очень активно развивалась последнюю сотню лет, — именно в них есть личности типа «Монти Пайтон» в Англии, Жерома Дешама во Франции или Болека Поливки в Чехии. Это все мои друзья. Есть и клоуны-экстремисты, есть клоуны-поэты, лунатики, есть клоуны-анархисты, они все очень разные. Я их люблю всех.

— Клоуны-экстремисты — это как?

— (Смеется.) Лео Басси, есть такой в Испании. Испания вообще — страстная страна, и поэтому все клоуны оттуда, они как террористы. Или французы «Royal de Luxe», я их притаскивал в Питер — они за один спектакль разрушали два десятка стиральных машин, сотни тарелок. Это был праздник разрушения, очень эффектный. Особенно для нас — они десятками били чешские унитазы, о которых каждый мечтал в советское время. Они разбивали мечту. (Смеется.)

Та же команда в шкурах с дубинами загоняла машины в тупик, а потом, наткнув на огромный штырь, жарила их на огромном костре (Смеется.). Вот, пожалуйста, экстремистский театр.

— Я видела «Снежное шоу», когда мне было, наверное, лет десять. Помню, что оно меня напугало, честно говоря. Я думала, почему по нашему оперному театру в Новосибирске летают какие-то огромные шары? Какая-то метель внутри него, что происходит? Я привыкла видеть что-то другое на этой сцене. Как думаете, дети часто пугаются на ваших шоу? Или это со мной что-то не так?

— Вся история про клоунов-убийц из американских фильмов — это, конечно, выдумки режиссеров. Но это выдумка, стоящая на очень прочной основе. Скажу почему.

В клоуне есть магия другого мира, то есть клоун — как пришелец с другой планеты. Совсем маленький ребенок чувствует это кожей. Я вообще стараюсь реже выступать перед детьми — это очень непростая история, встретиться клоуну и ребенку. Нужно какое-то время, человек должен что-то принять, успокоиться, согласиться, прежде чем он будет смотреть на приключения этого фантастического существа из другого мира.

Поэтому когда мы с детьми работаем, мы сначала издалека только показываемся, из-за кулисы и тихонечко. Медленно помашешь ручкой, потом вернешься опять, пока он привыкает. Потом подойдешь три шага — не больше, чтобы он сам сделал что-то… то есть нужно выстроить целую систему каких-то маленьких действий по принятию ребенком этого существа, потому что это непросто. Ваша история — значит, в вас ребенок еще был жив и он не знал, что людей на сцене бояться не нужно, потому что это друзья. Для этого нужно было, чтобы прошло время, чтобы пришло принятие.

Я своим клоунам все время говорю: ребята, не спешите, пусть пройдет хотя бы половина спектакля, посмотрите в глаза — готовы ли зрители принять вас. Если они вас полюбят, только тогда вы можете лезть им на головы, дергать им волосы и делать все, что хотите. Как ребенок лезет на голову своим родителям — они ему разрешают, потому что это их любимое чадо. Нужно стать сначала любимым чадом, прежде чем тебе разрешат нарушить приличия.