«Мальчишкам 18-летним была поставлена задача войти в Грозный» 25 лет назад началась первая чеченская война. Мы поговорили с участниками новогоднего штурма чеченской столицы

25 лет назад российские войска начали операцию по восстановлению конституционного порядка в Чечне — так официально называлась первая чеченская война. В новогоднюю ночь с 1994 на 1995 год войска приступили к штурму Грозного, они встретили мощное сопротивление, понесли большие потери — около полутора тысяч человек убитыми — и не смогли взять город под контроль ни в первый день, ни в первую неделю, ни в первый месяц войны. Основные городские бои в Грозном закончились только в начале февраля. «Медуза» поговорила с участниками штурма Грозного — солдатами и одним офицером 129-го мотострелкового полка.

Дмитрий Панченков

43 года, рядовой

Я служил на кухне в Каменке [под Санкт-Петербургом], а в штатном расписании числился гранатометчиком. После Нового года мы должны были ехать миротворческим батальоном в Абхазию. 11 декабря [1994-го] нас быстро отправили в Чечню. 

31 декабря мы выстроились в колонну и пошли из Ханкалы на штурм Грозного. Нам, мальчишкам 18-летним, была поставлена задача войти в Грозный. Это единственное [что было приказано] — никаких конкретных задач не было. Мы заблудились, начали стрелять друг по другу, снайперы [сепаратистов] работали. Было очень сложно.

Нас вначале просто построили в колонну, и мы ехали за остальными БТР. Колонна была порядка полутора километров: БТР, танки, зенитные установки. Мы следовали за остальной группой и заблудились. Помню: полуторакилометровая колонна, ты врезаешься во впереди идущий БТР, который пытается развернуться, паника, стрельба беспорядочная со всех сторон.

Я ехал на броне [бронетранспортера] с автоматом, не понимал, что происходит и что делать. Мы выехали в 11 утра, и до пяти вечера, пока не стемнело, катались. Командирам, наверное, была поставлена задача выбить боевиков с какой-то территории города, занять оборону и ждать, когда подойдут другие подразделения. То есть вытеснить постепенно всех боевиков из города. У нас командиру роты было 26 лет, нам было 18. Он был чуть старше. Думаю, он тоже до конца не понимал, что происходит. А потом, в процессе боя, все поняли, и надо было действовать.

Было жутковато. Когда снайперы начали работать, я увидел погибающих ребят и пришло осознание, что это не просто прогулка. Тогда я залез в БТР, закрыл его и сказал: «Ребят, там какая-то жопа начинается». Около шести часов вечера мы стали окапываться в районе кинотеатра [«Россия»], начался конкретный бой за территорию, в нас стреляли огнеметчики и снайперы боевиков. Их было большое количество. Они нас тогда хорошо поколбасили.

К 12 ночи мы выбили их и заняли круговую оборону, и стрельба прекратилась до утра. Утром выехала «Волга» с пулеметом и стала нас обстреливать. Потом самолет скинул шариковые бомбы, у нас погибло много ребят — одним снарядом возле танка убило семь человек. До сих пор непонятно, чьи это были самолеты. Говорили, что азербайджанские. Мы, солдаты, подозревали, что наша авиация нас же и накрыла. У нас ведь не было связи. А авиация наша, скорее всего, тоже не просто так туда полетела обстреливать территорию. Они не думали, что мы так далеко зайдем [вглубь города], и думали, что это боевики, а не федеральные войска.

Как только рассвело и нас накрыли [авиаударом], поступила задача уходить на предыдущие позиции. Я даже свои кирзачи не успел взять из разбитого БТР, пошел в валенках — мы собирались мгновенно. А что, если прилетит еще один [самолет] и хлопнет туда же? Может уже никого не остаться. Была команда забрать погибших, но мы кого-то оставили. Мирные ребята [из числа гражданского населения] закапывали наших, и потом, когда мы вернулись в Грозный на другой день, мы всех своих выкопали. 

Я был поваром, и меня оставили на кухне в Ханкале до 8 января на замену нашему повару — его, кажется, тогда ранили. А потом командир отправил меня с водителем и еще одним человеком в Грозный. Связь со своими уже была. У нас были и танкисты, и морские пехотинцы. Нас координировали, стало получше.

Тогда у нас была задача брать один объект за другим. Так было весь январь и февраль, а 13 февраля мы вышли под Толстой-Юрт. Нас передислоцировали, и в конце февраля мы пошли в сторону Гудермеса. Там тоже были задания по уничтожению боевиков. 

После штурма Грозного у меня две контузии. После военных действий все стало по-другому: [изменились] мировоззрение, понимание жизни, ценности. Мы очень повзрослели. До этого я был маленьким мальчишкой, я всю жизнь играл в футбол, а тут тебя ставят в условия, где ты пытаешься выжить, все серьезно.

Мне кажется, штурм Грозного не нужен был никому: [власти] не могли договориться из-за нефти, которой не так много в Чечне. И Борис Николаевич [Ельцин] не послушал министра обороны — [Павел] Грачев говорил: «Дайте нам еще полгода». А его слова вырвали из контекста и получилось: «Одним полком мы возьмем Грозный».

Нас просто послали за Родину — и все. Это было неправильно изначально. У них [руководства] не было понимания. Хотя те [гражданские] люди, которые оставались в Грозном, говорили, что они нас, освободителей, ждали как во время Великой Отечественной войны. Мы тогда им помогали как могли, носили сахар.

Максим Еремин

43 года, младший сержант

В семь утра [31 декабря 1994 года] нам сообщили, что нужно штурмовать Грозный. Никто не знал, что мы будем делать, куда мы едем. Карта у нас была 1945 года. У нас не было часов. Днем мы выдвинулись в Грозный, были там ближе к вечеру, ночь отстояли. Потом утром первого января был минометный обстрел, и пришел приказ: «Срочно все на БТР». Покидали раненых, убитых и уехали — даже провизию не забрали.

Потом мы пошли с другой стороны города, где у нас был аэродром. Его штурмовали, потом [пригородные] поселки штурмовали. Мы шли параллельно с Майкопской бригадой. Ее разбили полностью на вокзале в Чечне, потому что карта была неправильная. Одна рота повернула не туда, другая туда, куда надо —расклинились и погибли. 

О 31 декабря [1994-го] я не помню ни минуты моей жизни. Все происходило мгновенно, быстро. Это был один миг, растянутый на полтора суток кошмара. После того, как все прошло, я много думал. Нас не готовили [к участию в боевых действиях] — чисто физически стрелять из автомата мы умели, а психологически ни один солдат-срочник ничего не понимал. Были офицеры из Афганистана, они имели представление. Но все равно это был бой в городе, а там ведение боевых действий идет по-другому. Никто не знал, как воевать, и некому было научить. Все учились на ошибках.

Мы шли спонтанно, проходя улицу за улицей. Попадали под обстрелы, техника подводила. После первого боя на второй ты идешь совсем другим человеком. Мне даже дед [который был солдатом во время Второй мировой войны] говорил: «Один бой — и ты уже дедушка». Каждый момент, каждая мелочь на войне учит моментально. Это не школа: не сдал, ну и ладно. Если не сдал, не понял — то умер. А понял — остался жив. 

У меня было два ранения и контузии. Первый раз ранило еще перед вступлением в сам Грозный. Пуля отрикошетила с борта БТР, и осколки выбили зубы, повредили глаз и пальцы рук. Второй раз — когда мы зачищали дом в Грозном. Надо было остаться на ночь, а перед этим прочистить всю парадную. Из дома мы вытащили бабулю и спросили, есть ли там еще кто-то. Она сказала: «Нет», — и я ей поверил. Это была ошибка. Мы выбивали двери, чтобы убедиться, что никого [в квартирах] нет. Одна открылась, но только на цепочке. И оттуда кинули гранату. Мне посекло ногу, задницу и спину.

Предложили в больницу, но я сказал, что пустяки, потому что у меня дед без трех пальцев служил и ничего. Получилось осложнение, гниение. Через месяц я не смог наступать на ногу, и меня отправили в больницу. Но я не помню этого, я уже был без сознания. Мы тогда попали на неделю в окружение. После чего меня на машине грузовой вывезли вместе с ранеными и убитыми. Нас положили всех вместе, довезли до опорного пункта, а там уже отсеивали, где трупы, где раненые.

В Моздоке сделали неудачную операцию, не нашли осколок, и отправили в Саратов, где уже достали его. Я полтора месяца лежал там, было время подумать. Я думал про своего деда: как они воевали, как мы воевали. У них война была четыре года, не как у нас полтора-два месяца. Нам до них еще далеко. Насчет храбрости я ничего не хочу сказать, но по выносливости, смекалке — у нас такого не было, как у деда. Он шел врукопашную. Ему тогда было 18 лет, на него сорокалетний немец напал, стал душить его. Дед задыхался, пока кто-то просто не пробежал и не ударил лопатой по башке немца и тот не умер. А я никого [из противников] в глаза не видел. Бой шел на улице, мы стреляли из одного дома в другой. 

Сейчас уже все пройдено, десять раз пережито в голове, [обговорено] с родителями, друзьями. Война — это страшно. Но на войне ты знакомишься с друзьями — в моем случае с пацанами из Питера. 25 лет прошло, а мы каждый год встречаемся. У нас 2-го февраля встреча. В этот день мы попали в окружение: на перекрестке с четырех сторон по нам начали стрелять, можно было спрятаться только за дерево. Погибло очень много молодых мальчиков.

Наш командир всей роте присвоил Орден Мужества за штурм Грозного, а мне медаль «За отвагу» за второе ранение. Но награды не пришли. Это было очень обидно, особенно 18-летнему парню, который идет на дембель. Хотелось похвастаться перед отцом и дедом. Спасибо маме, она дошла до самого губернатора и сказала: «Я не уйду, пока вы не заплатите, сколько положено». Заплатили за одно ранение — три кубометра обрезной доски. Можно посчитать сколько это [в деньгах]. За второе ранение сказали: «Люди еще за первое не получили. Хватит». Сейчас я уже не пытаюсь и не надо мне.

Подведем черту: Родина есть Родина, армия — какая есть, такая есть. В тот момент, к сожалению, она была такой. Сейчас я ни в тир, ни на охоту не хожу. Охота — это смерть. Смерти я увидел много, и не хочу это больше порождать.

Юрий Чиликин

51 год, капитан

Мы люди военные, мы выполняли приказ — выдвинуться эшелоном в Моздок, там привести все вооружение и средства связи в окончательную готовность, а затем совершить марш под Петропавловку. Там нас обозначили как штурмовые отряды и распределили в роты — штурмовые группы. После этого мы совершили бросок под Ханкалу и ждали основные силы 129-го полка. Мы там пробыли дней десять примерно. 25 или 26 декабря был штурм Ханкалы [российскими войсками] — неудачная попытка. Мы сидели в окопах в круговой обороне. Там проходило третье кольцо обороны боевиков — мы встретили ожесточенное сопротивление, понесли потери и были вынуждены отойти.

30-го числа нам была поставлена задача и порядок ее выполнения. Было организовано взаимодействие на штурм Грозного. Порядок был доведен [командованием], и 31 числа мы — 129-й полк — вышли в Грозный. Я со своей штурмовой группой выдвигался с востока.

Штурм не выполняется вот так вот просто: у каждого была своя задача о взятии объекта. И ближайшая наша задача была в том, чтобы взять несколько [военных] городков [на окраине Грозного]. Было ожесточенное сопротивление тех, кто находился в городе. Боевики мало применяли технику, но хорошо знали город и на полную использовали маневренные группы, вели огонь из стрелкового оружия, огнеметов, стараясь нанести как можно больше потерь нашей живой силе и технике.

С новогодним штурмом мы вошли в город, но не прорвались к своему объекту. Сопротивление было ожесточенное. И ближе к сумеркам вблизи кинотеатра «Россия» мы заняли круговую оборону. Было бессмысленно передвигаться по темноте, так как это привело бы к еще большим потерям. Боевики постоянно вели по нам огонь, нас накрыли два самолета-штурмовика — убитые и раненые исчислялись десятками. В семь или восемь автомобилей мы загрузили раненых, поступила команда «Отход». Своих раненых я рассадил в два БТР, и мы выдвинулись заново в Ханкалу. Это было 1 января ближе к полудню.

В Ханкале мы опять сели в оборону. Потом опять совершили марш [в Грозный] — эвакуировали всех убитых и раненых по госпиталям и по моргам. Это была наша задача — забрать их. Мы приложили максимум усилий к тому, чтобы [раненые] ребята дотянули. А 5-го или 6-го числа был приказ совершить марш и войти в город с севера, со стороны консервного завода. Мне пришлось в числе первых входить с севера. Нам необходимо было закрепиться. Несмотря на сопротивление, мы сумели это сделать вечером в одном из городков.

Одна рота и разведподразделение выдвинулись к 86-му [военному] городку. Утром моя рота тоже выдвинулась в 86-й городок. Нас там уже ждали. Велся настолько мощный артиллерийский огонь, что в этот день погибло два командира батальона, очень славные люди. А мы захватили много вражеской техники и боеприпасов. Следующая задача была — пройти штурмом в трамвайный парк. Мы предпринимали попытки практически ежедневно. Взять его удалось ближе к 20 января.

Наша задача была понести как можно меньшие потери, забрать убитых и раненых и отойти. Нашему командованию я благодарен, это умнейшие люди. Они продумывали все возможные варианты, как выполнить задачу с наименьшими потерями. После трамвайного парка мы взяли здания обувной фабрики и других ближайших пятиэтажек. Заняли оборону и ждали следующей задачи. Мы последовательно брали другие объекты, продвигались вперед, выдавливали и уничтожали боевиков. В конце февраля город был уже фактически взят. Отдельные группы оказывали ожесточенное сопротивление, бились до конца, но тем не менее наш 129-й отряд смог выполнить задачу. 

Были большие потери. В моей роте очень мало народа осталось — 48 из 96 человек, остальные или убиты, или ранены. Такая ситуация была практически во всех ротах. Нас доукомплектовали, после чего нужно было закрепить успех. В городе были свежие части. Немного позже я поехал в госпиталь по болезни, а в мае полк 129 был выведен из Чечни. 

Моральный климат у нас был здоровый. Мудрые командиры и ребята-молодые пацаны. В моей роте четверым было 20 лет, остальным по 19. Мне тогда было 26. Молодыми они были до первого боя, потом уже настоящие мужчины: героические, стойкие, находчивые. Мы встречаемся и по сей день, и это самые теплые встречи.

Новогодний штурм — это печаль. Война сама по себе сложная вещь, это потеря друзей. Но за своих ребят я чувствую гордость, потому что они тогда показали себя достойно. Ни один дед и прадед бы не покраснел. Я вспоминаю друзей практически ежедневно, а сами события — как-то все подыстирается.

Алексей Васильев

43 года, рядовой

В 1994 году мне было 18 лет. 1 июля я был в Каменке. Мы должны были ехать выполнять миротворческую миссию, эшелон уже приготовили. Все наши старослужащие были в Южной Осетии — они вернулись оттуда осенью, — а мы полгода готовились ехать в Абхазию. У миротворческого полка была задача — обеспечить соблюдение прав человека, на блокпостах охранять дороги, мосты. Слетелись генералы и сказали, что мы, как самый подготовленный полк, едем в Чечню.

Мы ни о чем не думали: что туда, что туда — одинаково. Никто особо не думал, что будет настолько серьезно. Нам в принципе ничего не говорили про задачи, про то, что там надо будет делать. Разговоры были между собой, что в Чечне все то же самое, что в Грузии, в Осетии, каждый хочет отделиться. Это была стандартная ситуация для 1994 года.

16–17 декабря мы были уже в Моздоке. Мы пробыли в Моздоке два дня, потом пошли маршем на Ханкалу — быстро прошли, в течение трех-четырех часов. Окопались в течение нескольких дней, а потом уже на Грозный пошли. 

Первое, что переломало внутри, — когда на Ханкалу шли. Это было самое сложное и страшное: все необычно, вокруг стреляют, все горит. Тогда были первые потери, и после этого уже стало без разницы, куда идти. После первых потерь, когда ты видишь своих друзей убитых и раненых, внутри все меняется. На Грозный, так на Грозный. И потом тоже у всех все было одинаково: никто не думал о себе, думали о тех, кто рядом. Никто не вспоминал о папе или маме, потому что так становится хуже. Из-за потерь не было грусти, выполняли просто задачу, и все. Поставлена задача — шли. В нас стреляли — мы стреляли.

При штурме мы сопровождали танк, нас загрузили на броню, чтобы мы охраняли, чтобы никто не мог подойти к танкам, обстрелять. Это был визуальный осмотр по периметру, и если кого-то увидишь, то обстреливаешь их. Защита бронетехники. Мы дошли до кинотеатра «Россия», местные нас обстреливали, мы на ночь окопались, нас утром снова обстреляли, и мы ушли. 

Второго числа мы заходили с другой стороны Грозного. Мы двигались по городу. У полка была задача захватить один военный городок, потом другой, потом трамвайный парк. Шла зачистка района. И в трамвайном парке 19 января меня ранили — это было проникающее осколочное ранение в грудь. Тогда меня отправили в Моздок, а потом уже самолетом в Питер. 

Мне понадобилось два года, чтобы восстановиться. Я пил. А потом пошел учиться и работать. К боям я не возвращался. У меня много друзей дагестанцев, чеченцев, поэтому я абсолютно просто воспринимаю штурм Грозного: нечем гордиться. Вспоминать не очень приятно, было бы чем гордиться — была бы грусть и ностальгия по тому времени. А так — русские убивали русских.